Литературная студия «Моя Земля» основана осенью 2019 года при газете «Моя Земля» Бийского района. Того самого издания, где впервые были опубликованы статьи молодого директора Сростинской вечерней школы Василия Шукшина. Газета тогда называлась «Боевой клич». 

Инициаторами создания студии выступили газета «Моя Земля» – главный редактор Оксана Сирина и Бийское отделение Алтайской краевой общественной организации Союза писателей России – руководитель Любовь Казарцева. 

Казалось бы, сегодня существует много литературных студий и объединений, зачем ещё одно? По опыту знаю, большей частью провинциальные собрания литераторов являют собой либо клуб по интересам, где люди собираются «потусоваться», чтобы быть в курсе местной «литературной жизни», возможно, даже, опубликоваться где-то при случае; либо работают строго по принципу «школярства», где один или несколько мэтров наставляют на путь истинный молодых начинающих авторов. Ни то, ни другое, лично мне, не представляется эффективным для повышения литературного мастерства и самосовершенствования. Хотя обе эти формы имеют полное право быть: как говорят в таких случаях о подростках «хорошо, что заняты чем-то полезным, по крайней мере, по подворотням не пьют и по улице не шастают».

Учитывая, что в студии занимаются люди абсолютно разных взглядов, кто-то из них уже имеет за плечами определённый литературный опыт, кто-то нет, кто-то одновременно посещает другие литературные объединения, мы – вместе с соруководителем студии Дмитрием Каюшкиным в «Моей Земле» – пытаемся поддерживать общую атмосферу благоприятную для творческого саморазвития. При этом каждый из студийцев на разных занятиях поочередно выступает, как в качестве автора, так и рецензента.

На практике, внешне сами занятия в студии не сильно отличаются от совещаний молодых литераторов различного уровня, начиная с городских и заканчивая всероссийскими, а также от творческих семинаров в литературном институте имени А.М. Горького. Студийцы на занятии разбирают произведения своих товарищей, и по ходу обсуждения постоянно делаются акценты на те, или иные как теоретические, так и практические составляющие работы над литературным произведением – логика построение текста, композиция, работа с деталями, акцентирование смыслов, ритм, рифмы – если речь идет о стихах, и т.д. 

Но есть главное, на чём мы с Дмитрием постоянно пытаемся заострить внимание. Всё это делается в первую очередь даже не для того, чтобы указать автору текста на возможные недостатки его произведения, хотя и для этого тоже, но прежде всего для пользы самого рецензента. Работая с чужим текстом, человек невольно начинает обращать внимание на свои недочёты: вот у этого автора – такие-то, такие-то ошибки, но ведь и в моих текстах они тоже встречаются… Иными словами, цель занятий – помочь каждому из студийцев воспитать и развить в себе внутреннего редактора своих текстов, чтобы научиться должным образом спрашивать, в первую очередь с себя. Чтобы понять: а для чего я это делаю?.. зачем я пишу?.. Что я этим хочу сказать людям?..

Возможно, в будущем это поможет человеку относиться к литературе не как к увлечению, но как к профессии, а может и больше – как к главному смыслу своей жизни. Не исключено, что наши занятия помогут кому-то из них сформулировать для себя главный вопрос, помните, как у Шукшина: «Люди, что с нами происходит?» 

Сергей Филатов,
руководитель студии, член СП России


Любовь Казарцева

Родилась в 1945 году. По образованию – филолог. Публиковалась в Магадане, Барнауле, Москве, Анадыре, Тобольске, Бийске, Симферополе. Автор четырех книг прозы, девяти сборников стихов, лауреат нескольких литературных премий. Член СП России. С 2019 года является руководителем Бийского городского отделения Алтайской краевой организации Союза писателей России. Живёт в Бийске.


Лик Победы

Огневые залпы батарей
Всё слабей за вереницей лет. 
Только память 
Крепче и больней – 
У солдатских внуков и детей 
Кровоточит в сердце 
Скорбный след. 

Только вот десятки зим и лет 
Фронтовой сестричке снится бой, 
Запах гари, крови, чей-то стон… 
И спешит она 
На взрывы бомб 
И твердит: 
– Крепись, боец, ведь я с тобой! 
 
Мать, сестра иль выросшая дочь 
Лик самой Победы обрела. 
И, переступая зло вселенское, 
Смерч войны 
Или забвенья ночь, 
На Курган Мамаев так взошла, 
Твёрдо – как на отчее крыльцо. 

Говорят, что у войны 
Лицо не женское –
У Победы 
Женское лицо!


***
Я много знала о войне,
Хоть не участвовала в ней.
Зато я видела кино
О тех решающих боях,
Что кончились давно.
Читала о героях и о битвах,
Слыхала плачи и молитвы…

Но снайпер целил не в меня,
Не надо мной в огне броня,
Не подо мной взрывался мост,
Не мой давили танки мозг…
Я ничего не знаю о войне,
И потому война 
Страшна вдвойне.

Гремит ли дальний, 
Ближний бой,
Я не могу уже собой
Бойца от пули защитить.
Как сердцу жить?!


***
Помою пол. 
Накрою стол. 
Свечу зажгу. 
И, как могу, 
Я помолюсь, 
Чтоб сбросить грусть. 
Ведь мир пришёл, 
Тюльпан зацвёл, 
И страх разлук 
Растаял вдруг… 
Молюсь. Молюсь. 
Уходит грусть.


*** 
Сегодня я в святом строю, 
В бою, незримом, первом, 
Несу Историю свою – 
Иду в полку Бессмертном.
И освещают небеса
Моих родных святые Лики.
Смотрю солдатам я в глаза – 
Молюсь на лица-обелиски…
 
Бессмертный полк непобедим,
Овеян вечной славой.
Он снова жив, и будет жить
Российская держава!
Горят Победы имена
В груди наследников героев…
Шагает вместе вся страна
Одним священным, гордым строем!



Юрий Гантимуров

Родился в 1940 году в Забайкальском крае в с. Дурой. По окончании семилетней школы работал в целинной тракторной бригаде. Окончил институт по специальности «горный электромеханик». Пишет стихи с 1995 года. Печатался на Алтае, в Забайкалье, автор четырёх поэтических сборников. Член литературной студии «Моя Земля». Живёт в с. Первомайское Бийского района.


Детство

Лежал на траве, на телеге,
Лежал на спине, красотой наслаждаясь.
Под куполом неба в звёздах, 
Ночного.
Молчал в изумлении,
Молчали и звёзды,

Лишь изредка папа коня понукал.
Мы, с ним подкосивши травы, 
Уже поздно,
На рыжем коне возвращались домой.
И я как всегда лежал на телеге,
С букетом цветов полевых.
Чуть-чуть утомлённый,
В мечты погружённый,
Не по годам повзрослевший малыш.


Степь

Ах, степь! А в запахе степном,
Вкус чабреца, настой полыни.
Слегка навеет ветерком, 
Нам от стоянки дух овчинный.

И пот коней бегущих резво,
С коней летящие шматки,
Как ураган несётся в бездну.
А мне бы… Домик у реки.
В нём сени крытые драньём,
В двери запор на «честном слове».
И сничка, вбитая гвоздём.

А поутру, расправив грудь,
Мне долго жадными глотками.
Вдыхать крестьянской жизни суть,
Лицом уткнувшись в руки мамы.


Наперекор

Лютует ветер, злится ветер.
Разносит по степи печаль.
Наперекор, ему навстречу
Табун коней несётся вдаль.

Табунщики чуть успевали,
Им направление задать,
Рубахи пузырём вздувались,
И забивала пыль глаза…
Табун летел, как бы играя,
Остановить его нельзя.

Вот так же Матушка Россия
Навстречу мчит своей судьбе.
Она всегда была мессией
Для всех народов на земле.


Гуляние

Напев мне дорог старых песен,
Многоголосье за столом,
А мир в избе крестьянской тесен,
Как тесен, в прошлом, отчий дом.
Ох, эти милые напевы!
Живой мелодией звеня
И задушевные припевы –
Всегда чаруете меня!

Я приезжаю – весь вниманье,
Ловлю всегда себя на том, – 
Вот снова на селе гулянье,
Здесь, недалёко, за углом.
На полсела одна компания –
Разгульной удали разгон!
Скрипит изба – вот мощь звучания,
И от окна весёлый звон.
Мерцает светом керосинка,
Весёлый смех со всех сторон!


Труженикам тыла

Вы, дети предвоенные.
Вы поколенье славное.
В суровых буднях тыла
Вы всё перенесли.

На лесозаготовочках,
Да на дорстрое с камнями
Вы, как рабы, трудились
Совсем не за рубли.
А дома по бригадам всё,
Где веялки да сеялки,
Гурты коров на заимках,
Отары на лугах.
Вы всё прошли-проехали.
Где холодом, где голодом,
А где своим характером,
С достоинством, терпением,
Где с шуточкой, где с песнею.
Спасибо, вам родимые, страну не подвели.

Примите благодарность вы,
От нашего народа да
От всех людей порядочных,
От Родины своей.
Терпенья вам, да здравия.
Счастливых дней до старости.
Примите запоздалое признанье моё.



Дмитрий Каюшкин 

Родился в 1966 году. Служил на кораблях Балтийского и Тихоокеанского флотов. Офицер запаса. В настоящее время предприниматель. Публиковался в журналах и альманахах Алтая, Магадана, Тобольска, Крыма. Автор нескольких книг прозы. Руководитель литературной студии «Аспект», руководитель литературной студии «Моя Земля». Живёт в Бийске.

Зона для счастья
рассказ

Спотыкаясь, прихрамывая на ушибленную ногу, он ускорял шаг. «Быстрее, быстрее, надо торопиться», – пульсировало в голове. Паника перерастала в жуткий, неконтролируемый страх. Липкий пот местами пропитывал пузырящуюся на ураганном ветру бледно-клетчатую рубаху и огненно-ледяными струйками прожигал разгорячённую плоть. Первый громовой разряд взорвался в голове фейерверком искр. Виски пронзило дикой болью, земля закачалась и поплыла из-под ног. Очертания кирпичных домов, до которых оставалось не более сотни метров, начали меркнуть, сливаясь с окружающими соснами, палисадниками и превращаясь в непроглядную вязкую темень. Удар о землю несколько привёл в чувство. Но сил, чтобы открыть глаза, уже не оставалось. Он лишь сильнее зажмурился, уткнулся подбородком в грудь и обхватил руками колени, прижав их к груди. «Отче наш…», – едва успели прошелестеть посиневшие губы, как раздался второй раскат грома, и сознание покинуло его. 

Неожиданно ветер стих, грозовой фронт, так и не дойдя до посёлка, резко поменял направление и незаметно рассеялся над рекой. По гравийке забарабанили крупные капли. Дождь временами усиливался до неистового ливня, стихал, вновь накрывал округу пронзающими жёсткими струями и вскоре перешёл на заунывную долгоиграющую морось. 

Он открыл глаза. Первое, что увидел – гладкий булыжник, омытый водой, и мутные коричневатые потоки, обегающие его со всех сторон. Мужчина спокойно, не торопясь, принял сидячее положение. «Не успел, – равнодушно подумал он и окинул себя взглядом. – Да, видок ещё тот», – усмехнулся тоскливо. Рубаха была безнадёжно испорчена: порыв на локте, грязно-зелёный травяной след от плеча до запястья, заляпанные глиной потёртые остроносые ботинки, такие же перепачканные джинсы, мокрые насквозь. Поднявшись из лужи на обочине, он попытался отряхнуться, но только ещё больше размазал глиняные потёки. Обречённо махнув рукой, побрёл вдоль дороги, то и дело спотыкаясь и сбивая с одежды налипшие комья грязи. Опушка леса осталась позади, потянулся посеревший штакетник, за ним раскисшие огороды, примятые дождём к земле цветники. Через десяток секунд впереди замаячил подъезд родной двухэтажки… 

Из дневника Алексея Русакова 

И почему меня зацепил именно этот рассказ? Просто зацепил или взволновал? Возможно, и то, и другое. Я вновь и вновь задаю себе незамысловатый вопрос и не нахожу ответа. Сердце гулко колотится, кровь бурлит, адреналин зашкаливает. 
Я уже дважды выходил в кухню, распахивал окно, вдыхал полной грудью, возвращался в комнату и снова впивался глазами в текст… 

 Вообще, проза – не мой конёк. Тем более, современная. Как правило, скучно, вязко, высосанный из пальца сюжет… Классика – другое дело. Взять того же Толстого – Анна Каренина, Воскресение, Война и мир. Только сейчас в сорок пять начинаю открывать их для себя. 

Чтобы было понятно, постараюсь объяснить. Так: объяснить что и кому? Не обманув при этом себя и других. Чтобы вконец не запутать читателя… Блин, откуда я взял какого-то мифического читателя? Нет, если я продолжу рассуждать в подобном ключе, то точно не скажу того, что хотел. Или, правильнее, не напишу? Короче, начинаю сначала и по порядку. 

Я пишу дневник. Я – Алексей Русаков. Обыкновенный среднестатистический мужчина. Хотя, почему средне…? Если уж быть самокритичным и откровенным, то до среднего, пожалуй, не дотягиваю. Самую малость. После этих слов я должен усмехнуться и выдать что-то этакое – ироничное. Но, не хочу. Может, позже. Итак, сейчас я пишу строки в своём дневнике. И причина для «увековечивания» мыслей есть. И это моя первая страница. Не считая личного дневника в школьные годы. Но был ли он – для меня тоже под вопросом. Думаю, что был, как и у всех в подростковом возрасте. Не зря же я стал позже писать стихи. И даже иногда осмеливаюсь называть себя поэтом. Правда, в узких литературных кругах или на редких встречах с поклонниками поэзии. Я понимаю, что кое-кому тут же придёт на ум четверостишие Носова: «Я поэт, зовут Незнайка, от меня вам – балалайка»… Вот и кусочек иронии… Мне приятно, и что уж говорить, льстит, когда меня представляют поэтом. Хотя при этом добавляют – начинающий. Ну да, начинающий. Уже лет двадцать. Похоже, всю жизнь так и быть начинающим. Но это нисколько не задевает и не оскорбляет моего самолюбия. Каждого в этом мире оценивают по его заслугам. Следовательно, и заслуг у меня тоже нет. Так что, повторюсь: эти строки первая попытка попробовать себя в прозаическом жанре. 

Интересно, увидит ли кто-нибудь мой бред? И что обо мне подумает? Но я же написал в самом начале – правда и ничего кроме правды. 

Зачем ведут дневники? Большинство ответит – лично для себя. И соврут. Потому что я им не верю. Дневники пишут для того, чтобы кто-то когда-то случайно наткнулся на них и прочёл. Пусть при жизни автора, чаще всего уже после. Иногда и специально можно оставить записи на видном месте, чтобы тот, о ком думаешь, увидел дневник и узнал твои мысли. Этот человек может быть другом, родственником, возлюбленной… Да кем угодно. Но только ты, в своём эгоистическом самолюбии, гонишь от себя мысль о прочтении дневниковых записей другими, увещеваешь себя в единоличном и собственническом владении строками, блокируешь любые попытки открыться истинным желаниям. И, одержав мнимую победу над разумом, на какое-то время удовлетворяешься достигнутым, уверовав, что твои дневники существуют только для себя любимого. Я бы назвал это чувство самообманом. 

На минуту прервусь, засвистел на плите чайник… Обожаю его протяжный посвист, он заставляет меня взбодриться, иногда очнуться от одиночества. Да, я одинок и, наверное, мне суждено всю жизнь быть одиноким. И у меня нет работы. Последние десять лет. Нет, я не отшельник, не монах… Вот опять, мозг начинает метаться в поисках первоочерёдности. Об одиночестве или о работе? Начну с того и другого разом. Ведь когда-то я даже не считал себя одиноким и не был безработным. Закончил восемь классов, техникум. Получил специальность бухгалтера-экономиста. Да, да, это про меня песня группы «Комбинация» из девяностых: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер…», и образ в известном клипе с меня будто бы срисован. 

Я работал счетоводом, контролёром, бухгалтером, кассиром… Исколесил полстраны. Долгое время жил на Дальнем Востоке, навечно сохранив любовь к морю и амурским сопкам. Да, я влюблялся. И даже принимал ответные чувства. Только ни во что большее это не перерастало. Почему? Не знаю. Среднего роста, худощавый, стройный, с приятным открытым лицом, имеющим налёт лёгкой грусти и романтичности. Такой я внешне, и старое зеркало, оставшееся мне в наследство от мамы, лишь подтверждает мои слова и отзывы друзей и коллег, изредка посещающих мою холостяцкую берлогу. Но любые мои отношения длились не более месяца. И вовсе не потому, что не было денег или я не умел ухаживать. Не все из тех, кого встречал на жизненном пути, находились под влиянием золотого тельца. И в моих мужских способностях, вроде бы, никто не сомневался. Наверное, так бывает, ты влюбляешься, принимаешь ответные чувства, а после раз – и всё исчезает. Вроде бы никто не виноват, ни следов испепеляющей страсти, ни горьких слёз расставаний. Просто отношения сошли на нет. В какой-то момент ты удивлённо смотришь вокруг и понимаешь, что снова один. И невольно задумываешься: а были ли эти отношения? Или всё время находился в плену иллюзий?

Кто-то скажет – значит, судьба. Или наоборот – не судьба. Не знаю чувств женщин, с которыми расставался или которые уходили от меня. Но тосковал долго, мечтательно. Месяцами, годами, не заводил новых знакомств… 

Мне нравилось грустить и жалеть себя. И так продолжалось много лет. Пока была жива мама, было кому подталкивать, шевелить, ругать, устраивать смотрины… Как правило, заканчивающиеся ничем. Сейчас я внутренне перегорел. Мне не нужен никто. У меня есть друзья, немало коллег по перу, по совместному времяпрепровождению в литобъединениях, студиях… Я пытаюсь убедить себя, что для полноценной жизни этого достаточно. Снова иллюзии? 

Мне кажется, что в этом мирке и заключается вся моя жизнь. 

Плюс моя однушка. В допотопной двухэтажке, приватизированной работниками после развала местной зверофермы. На окраине посёлка. Посёлок как посёлок. С новомодными дворцами толстосумов, тоскливыми, доживающими свой век хибарами пенсионеров и безработных спивающихся посельчан. Вокруг густой лес, величественные сосны, в пяти минутах ходьбы от дома – крутоярье. Любимое моё место, где бесконечно могу любоваться необъятной поймой, широкой стремительной рекой, мчащейся с далёких гор… И всё это великолепие – в получасе езды от города.

Всё, что окружает меня в комнате, осталось после моей матушки. Тёмный полированный сервант с набором фужеров из чешского хрусталя, чайный фиолетовый сервиз, расписанный золотой вязью…Платяной шкаф с потускневшими от времени дверцами, точно такой же книжный шкаф с тремя полками старых советских книг, на которых с обратной стороны стоит удивительная цена двадцать или тридцать копеек. Среди них на видном месте мои любимые томики Есенина, Блока, Ахмадуллиной, и… Маяковского. Да, именно такое соседство... Потёртый продавленный диван, который я не раскладываю уже много лет, и ветхий обшарпанный журнальный столик с некогда зеркальной полировкой. Не удивительно, что при таком столпотворении мебели, на моих двадцати квадратах не остаётся места развернуться и сделать свободно два-три шага. Но меня всё устраивает. 

Иногда я забираю свой ноутбук и ухожу на кухню. Сочинять, набирать Только я, едва подающий признаки жизни слабосильный ноут и новое, в полстены, пластиковое окно с видом на вековые сосны. В комнате чаще думаю и мечтаю, а в кухне работаю. Хотя… Я уже написал, что настоящей работы у меня нет. Но поверьте, сочинять – тоже сравнимо с работой и одновременно с нескрываемым удовольствием, приносящим умиротворение и покой душе. Когда-нибудь я попробую трудиться копирайтером или удалённым бухгалтером. Но это совсем иное – зарабатывать деньги, чувствовать, что ещё на что-то способен и можешь самостоятельно себя содержать. Когда-нибудь… 

А сейчас я пишу эти строки. Точнее, стучу пальцами по клавиатуре своего ноутбука.

И причина для этого, поверьте, имеется. Полчаса назад я дважды перечитал публикацию своего коллеги по перу, случайно увиденную на его странице на «прозе», и распечатанную мною на старом допотопном принтере… 


Он остановился у подъезда. Грязный, жалкий, промокший насквозь. Раскинул в стороны руки, подставив ладонями под моросящий июльский дождь, забросил вверх подбородок. Тёплые капли застилали глаза, омывали нос, щёки, губы, скапливались в ладошках. Он вновь и вновь плескал дождевую воду себе в лицо. Стороннему наблюдателю его поведение могло показаться полным ребячеством или несусветной глупостью. Но ему было безразлично мнение других, он наслаждался внутренним покоем и радовался, что приступ остался позади. 

Глухой стук из окна первого этажа напротив заставил слегка вздрогнуть. Форточка распахнулась, и раздался тревожный женский голос:
– Лёшенька, Лёша, скорее домой!

Мужчина зашёл в подъезд. На площадке уже встречала пожилая соседка тётя Шура. Обречённо взмахнув руками, она обняла его и прижала к себе, словно родного сына. 
– Опять, Лёша? Опять да? Не справился? – частила тётя Шура и гладила морщинистой тёплой ладошкой по спутанным мокрым волосам. 

Ему захотелось расплакаться, зарыдать во весь голос, но он сглотнул застрявший в горле ком и с трудом подавил в себе секундную слабость. 
– Уже всё н-нормально, п-прошло, н-не волнуйся тёть Шур, – слегка заикаясь, виновато ответил мужчина. 
– Так, быстро к себе и под душ, – успокаиваясь, скомандовала тётя Шура. – Грязную одёжу мне. В стирку заброшу, а после заштопаю. В холодильнике продукты, я тебе закупила на неделю. Борщеца наварила, оставила, похлебаешь после. 
– Спасибо, тёть Шур, что бы я без тебя делал, – растроганно произнёс он. 
– Иди уж, горе ты моё, – ласково произнесла соседка. – Может, снова лекарства принимать начнёшь? Или врачам покажешься? – в голосе вновь прозвучала тревога.
– Нет, нет, сам справлюсь, – оправдываясь, успокоил он, нежно прикоснувшись губами к руке женщины. 
Приняв душ и закутавшись в махровый халат, мужчина прошёл на кухню. Снял крышку с кастрюли и с наслаждением вдохнул лёгкий парок ароматного наваристого борща. «Да, без тёти Шуры, мне не прожить», – с теплотой подумал он.
После смерти матери добродушная хозяйственная соседка взяла над ним шефство. Он и вправду не смог бы прожить без постоянной опеки одинокой тёти Шуры. 
– Господи, Лёша, ты точно блаженный, – обычно причитала она, еженедельно наводя порядок в его холостяцкой комнате. – Не от мира сего, – добавляла с показной сердечной ворчливостью.
– Ты права, как и всегда, – улыбался он, с благодарностью принимая заботу и уход. 
– Я давеча маслица сливочного и сдобы свежей тебе прикупила. Деньги в ящичке взяла из твоей пенсии, чеки все там же. И баночку смородинового варенья из погреба достала. Почаёвничаешь вечерком.
– Спасибочки, тёть Шур, – отвечал он, наслаждаясь её мягким говором.
– Завтра родительское, не забудь к матери на могилку сходить, поклониться. Уж как она, сердешная переживала за тебя. Всё страдала в последние месяцы, не о болях своих думала. О том, что сиротинушкой один останешься на этом свете.
– Не забуду, обязательно схожу. Да и не один я, тёть Шур, у меня ты есть, – в ответ осторожно обнимал её за плечи.
– Так я ж не вечная. Жениться тебе надо, Лёшенька. И куда только девки нынешние бесстыжие зенки пялят, – заводила она свою любимую «песню». – Что ни алкаш, так и виснут, так и виснут. А порядочных мужиков в упор не видят. 
– Кому я такой беспомощный нужен, – сентиментальная улыбка не сходила с его лица. – Поздно уже, отлюбил своё. 
– Ой-ёй, – всплёскивала руками тётя Шура. – Поздно ему, это в сорок пять-то? Рановато на себе крест ставишь. Я вот в свои семь десятков пережила троих мужей и любила всех до беспамятства. 
– Ну вот видишь. Сама говоришь, что мужчины рано уходят. Значит и мне осталось не много. 
– Тьфу на тебя, блажной, – притворно обижалась женщина. – Живи ещё сто лет. Только за здоровьишком своим приглядывай. Что-то беспокоюсь я. Кажный божий день молюсь, чтобы немочь твоя навсегда канула…


Он расслабленно лежал на диване, закинув ноги на потёртую спинку и подоткнув руки за голову. В такой позе лучше мечталось. Дождь прекратился, лишь отдельные капли, лениво падающие с крыши, монотонно постукивали по заржавелому отливу, напоминая о прошедшем ливне. Из приоткрытой форточки доносились задиристое чириканье воробьёв, детский гомон и шлёпанье босых ног по тёплым лужам.

Мужчина закрыл глаза. В голове промелькнули драматические картины угасающего дня. Память вновь и вновь возвращала его к трагическим событиям далёкого детства… 


Удушающий июньский зной. Нестерпимо палящее солнце. Прибрежная нескончаемая пойма, покрытая едва пробивающейся чахлой порослью после отступления воды. В нескольких метрах от реки – одинокая старая ветла, чудом уцелевшая в разлив. На берегу трое пацанов-десятилеток в сапогах, в руках у всех удочки. Рядом ведёрко с трепыхающимися пескариками, плотвичками. Среди юных рыбаков он – Алёшка. 

Лица друзей будто смазаны, расплывчаты. И голоса, словно откуда-то издалека. Вспыхивают в голове гулким эхом и тут же удаляются, медленно затухая и растворяясь в полуденной дымке.
– Лёшка-а-а-а…, Лёшка-а-а-а…, купаться будешь или нет… нет… нет…
– Не-е-е…, не хочу-у-у…
– Как знаешь… знаешь… знаешь… 

Двое мальчишек скидывают одежонку и бросаются в воду.

Оглушительный раскат грома взрывает безмятежную благодать. Неистовый порыв шквалистого ветра опрокидывает ведёрко и разбрасывает удочки. Бугристо-свинцовая туча хищно, по-разбойничьи подминает светило. Тяжёлые капли дождя вспарывают раскалённую хмарь.

Он сломя голову несётся под защиту ветлы, чавкая подошвами по раскисающей на глазах луговине. Следом выскакивают из воды мальчишки и босые, скользя пятками, мчатся за ним. 

Огненная вспышка – последнее, что остаётся в памяти…

Через час местный рыбак случайно набредёт на страшную находку и едва не поседеет от ужаса. Под ветлой, рассечённой молнией, он увидит разбросанные скрюченные детские тельца, пронизанные вдоль и поперёк багрово-лиловыми рубцами…. Вокруг удушающий запах озона, горелой резины и обугленной плоти… 


Спустя несколько недель в больнице Алёшка придёт в сознание. Ему долго не будут рассказывать о похоронах друзей, рвущем сердца плаче и стоне безутешных матерей. Позже от врачей он узнает, что обычные резиновые сапоги и спасли ему жизнь. 

Восстанавливаться придётся долгие недели. В детской памяти сотрутся потрясения и невзгоды, а тяга к жизни поможет вновь встать на ноги. И уже к учебному году он снова пойдёт в любимую поселковую школу, весело перекликаясь с друзьями и наслаждаясь беспечной юностью. 

Но мрачные последствия постигшей его беды не пройдут бесследно…


 Он чувствовал приближение грозы. Причём задолго, за часы до её наступления. Едва на горизонте появлялись мохнатые чёрные тучи, волнение и беспокойство липкой паутиной опутывали его сознание. Слова застревали в горле, речь становилась бессвязной. Лёгкая дрожь в руках и ногах усиливалась до судорог. Он обхватывал руками голову, будто стремился защититься от нестерпимой боли, пронзающей мозг. Зрачки расширялись, словно заполняя собою глазницы, лишая способности видеть окружающих и предметы. С первыми огненными вспышками молний и затяжными громовыми раскатами испуг и смятение перерастали в панику. 

И страх. Безмерный, всепоглощающий, который подчинял и завладевал его хрупким существом. Он метался по комнате, не замечая вокруг ни мебели, ни людей. Ударяясь, натыкаясь, беспощадно вырываясь из рук, пытающихся удержать, успокоить. Всё происходило при его полном молчании, без стонов, слов, что ещё больше пугало близких. Забившись в угол, сжавшись в комок, он терял сознание или погружался в глубокий транс. 

За долгие годы любящая несчастная мать научилась и приноровилась спасать единственного сына. Она настежь распахивала окно, и шум дождя возвращал подростка к жизни. Шуршащие, монотонные, обволакивающие сознание звуки быстро приводили в чувство, не оставляя и следа от только что перенесённого приступа. При неистовом, хлёстком, гулком ливне обморок прекращался, но нервное напряжение на долгие часы продолжало владеть его душою и телом. 

Нередко обмороки заканчивались внезапно, без глубоких осложнений. При этом грозовой фронт обычно развеивался или уходил далеко в сторону. Лишь лёгкое заикание напоминало о пережитом приступе. 

Врачи разводили руками и все последствия необычного поведения списывали на удар молнии и сопутствующую душевную травму. Таблетки, порошки, недели и месяцы на больничных койках не давали результатов. В итоге эскулапы «умыли руки» и отписались «пожизненной инвалидностью с детства»…

Он резко открыл глаза и отбросил мрачные мысли. Думать о плохом не хотелось. Рука машинально потянулась к стопке листов на спинке дивана и через несколько секунд он снова, как и сутки назад, жадно вчитывался в слегка помятую печатную «рукопись» из десятка страниц…


Из дневника Алексея Русакова 

…Я должен обязательно встретиться с Сергеем и уговорить познакомить меня с героем его рассказа. А что если персонаж вымышленный? Не может быть! Зная Серёжкину манеру и стиль письма, он довольно часто использует реальные образы в качестве главных героев своих произведений. 

Теперь я понимаю, почему так взволновал прочитанный рассказ. Это же про меня, про мою жизнь! Нет, не в прямом смысле. Но, вчитываясь в строки, я нахожу всё больше и больше совпадений между главным героем и мною. Значит, я не одинок в этом мире. Есть люди, которые живут, думают, мечтают точно также как и я. Совершают поступки, мне понятные и полностью объяснимые. 

Так получается, всё прожитое мною не напрасно? Пусть я одинок, у меня нет высокой цели в жизни, я довольствуюсь тем, что имею, тем, что дала мне судьба… Живу и существую в полной гармонии со своей совестью и понятием бытия. И при всём при этом я счастлив? Ну, да, счастлив. Мы оба счастливы. Я и герой Серёжкиного рассказа. Хоть счастье и не может быть одинаковым для всех. У каждого оно своё. Вот и мы выбрали каждый своё. 

Беззаботное детство? И у него и у меня. Правда, у меня до десяти лет. Впрочем, и после я старался особо не зацикливаться на своей трагедии. Мама и та, переживала больше. У него учёба, армия, музыка, техника и наконец – работа, в которой он нашёл себя. Пусть работа для кого-то невзрачная, скучная, но его же всё устраивает, и менять ничего в своей жизни он не собирается! У меня тоже учёба, работа, жизнь среди людей, близких мне по духу, творчество. И тоже работа на первый взгляд невзрачная и даже смешная. Но я же был ей доволен. Он всю жизнь рядовой киповец, я всю жизнь обыкновенный бухгалтер. Мы оба одиноки и, возможно, никогда не найдём своих половинок. 

При таком количестве совпадений не может быть без различий. Он всю жизнь на одном месте, на одном предприятии, я же исколесил полстраны и в итоге вернулся к родному очагу… 

Как там у Толстого? Все семьи счастливы одинаково, но несчастливы по-разному? Неувязочка с крылатой фразой, Лев Николаевич! А впрочем, почему? Если провести линии судьбы, мою и неназванного Серёгиного героя, обе будут совершенно идентичны. Получается – гений прав!

Что же беспокоит меня в собственных рассуждениях? Думай, Алексей, думай! Ничего в этой жизни не бывает просто так. Значит, есть причина. 

Есть, нашёл! Вот она, строчка, которую написал выше, которую пытаюсь оправдать и обосновать. «Живу в полной гармонии со своей совестью»…

Ха! А совесть-то возмущается, сопротивляется моей трактовке. Счастье получается вымышленное, искусственное. Потому и гложет червячок, рвётся покаяние из глубины души.

Хватить кривить душой! Жизнь моя – бесцельна. Я никому не нужен. Я – лузер. Моё творчество – пустая трата времени. Идей – никаких. Плыву по волнам судьбы. Даже не плыву, а просто беспорядочно несёт. Да какая разница, плыву сам или несёт, главное – в никуда, в пустоту, в бездну забвения. 

В чём же тогда настоящее счастье? И где она грань между личным счастьем и стремлением к чему-либо. Или достигнутая цель – и есть уже счастье? А может, счастье – это иллюзия, которую мы придумали, создали в своём воображении, каждый для себя? Для оправдания своей никчёмности.

А как же тогда он – герой Серёжкиного рассказа? У него нет и тени сомнения, что он счастлив. В чём же тогда заключено моё счастье и смысл всей моей жизни? Ответа у меня нет, но я обязательно его найду. 

Не исключено, что после этих строк можно принять меня за сумасшедшего. Ну конечно. Тем более, долбанутого молнией. Но мне на это наплевать, я должен найти ответ. Для самого себя. И не для кого больше… 


– Серёжа, Сергей! Подожди, – окрик из глубины зала заставил мужчину остановиться и обернуться. 
– О, Лёша, привет! – невысокий коренастый мужчина с залысинами на лбу остановился, пропуская спешащих на выход участников творческого литературного вечера. – Давненько не виделись, как поживаешь? – дружелюбно пожал протянутую руку.
– Спасибо, всё нормально. Как говорят у нас в Одессе – «не дождётесь», – Алексей скромно улыбнулся. – П-понравилось сегодняшнее мероприятие? – при волнении он слегка заикался.
– Если честно, то да. Впечатление самое положительное. Заметил, молодёжь талантливая подрастает, – утвердительно сказал Сергей. – Ничего не боятся, идут напролом. Смело выражают свои мысли, идеи. Ты почувствовал ритм в их стихах и прозе, свежесть взгляда на окружающий мир, метафоричность? За ними – будущее нашей литературы, – эмоции переполняли мужчину. 

Алексей кивнул, соглашаясь. Он всегда несколько тушевался перед эмоциональным напором и твёрдостью слов коллеги по перу. 
– Не уделишь минут десять, для разговора? – спросил Алексей
– Да, без проблем. Здесь в нескольких минутах ходьбы есть тихое кафе. Пошли, посидим, выпьем по чашечке кофе, – тут же доброжелательно отозвался собеседник.
– Ты сегодня без колёс?
– Всё, нетушки колёс, – оптимистично воскликнул Сергей. – Теперь я безлошадный, как и все наши.
– Что так? – тревожные нотки промелькнули в словах Алексея.
– Долго рассказывать, – отмахнулся Сергей, пытаясь за внешней непринуждённостью скрыть озабоченность. – Вот за кофейком и потолкуем.

Через полчаса мужчины сидели в уютных креслах кофейни и маленькими глотками смаковали ароматный напиток. Будучи тактичным по своей натуре, Сергей не торопил коллегу. Алексей же продолжал волноваться и подыскивал нужные слова, чтобы приступить к разговору.
– Я тут недавно прочитал твоё эссе о счастье, – осторожно начал Алексей.
– А, вот ты о чём, – встрепенулся Сергей. – Сам не ожидал, что получится. Думал, критиковать будут, сочтут за пустое. Но отзывы в основном благожелательные. Хотя за концовку произведения многие зацепились. Не согласны с моей трактовкой. Ведь я провёл параллели между пониманием счастья и той бездной нищеты и беспросветности, в которую нас, грубо говоря, кинули.
– А я и не обратил внимания на концовку, – задумчиво сказал Алексей, опустив взгляд в чашечку с кофе. – Меня больше твой главный герой заинтересовал, – поднял глаза и прямо посмотрел на собеседника. – Ты его образ из реальной жизни срисовал?
– Понимаешь… – Сергей сделал паузу. – В любом герое можно найти черты реально существующего человека. Но без фантазии автора, без художественного вымысла образ будет неполным…
– Я понимаю тебя. Но всё же? – продолжал настаивать Алексей.
– Могу полюбопытствовать, чем он тебя заинтересовал? – Сергей вдумчиво посмотрел ему в лицо. 
– Не знаю, как тебе объяснить, но я нашёл немало общего между твоим героем и мною, – вновь стушевался Алексей. – И если честно, то хотел бы реально его увидеть и познакомиться. Может быть, это и помогло бы мне разобраться в себе, – выпалил на одном дыхании.

Сергей задумался. Похоже, он начинал понимать просьбу Алексея и вникать в её смысл.
– Знаешь что. Я прямо сейчас ему позвоню, и если он дома, сразу и поедем. Не возражаешь?
Алексей кивнул в знак согласия. 
– Я думаю, он не будет против, даже обрадуется гостям. Тем более, мы давненько не разговаривали. Вроде, последний раз в Новый год общались, поздравлялись с праздниками, по телефону.
Сергей переговорил по мобильному, кивнул Алексею, и через некоторое время оба поднимались по ступенькам на верхний этаж унылой четырёх-подъездной хрущёвки. 
– Паша, – представился встречающий на пороге мужчина.

Ростом чуть выше Алексея, худощавый, остроносый, с оспинками на щеках он обменялся крепкими рукопожатиями с гостями, не преминув похлопать по плечу Сергея, как старого друга. «Ни за что не дал бы шестидесяти, – подумал Алексей, вглядываясь в живое приветливое лицо Павла. – Судя по горящим глазам и порывистым движениям, гости не часто жалуют его визитами», – решил он. 

Нехитрый стол «соорудили» в считанные минуты, прямо в зале. Бутылка беленькой, захваченная гостями по пути в ближайшем магазине, да баночка солений с миниатюрными огурчиками и помидорами, по словам хозяина – выращенными на собственном дачном участке. Тут же опрокинули по первой. 

Алексей внимательно рассматривал всё вокруг. Чувство неловкости не отпускало. Вроде и напросился неведомо к кому и непонятно по какой причине. Душевные терзания несколько сглаживала непосредственность Сергея. Он успевал одновременно наполнять стопки и непринуждённо перекидываться воспоминаниями с хозяином двушки. 

Взгляд Алексея скользил по комнате и цеплялся за каждый уголок, за каждый предмет. Блёклые бумажные обои из семидесятых непонятного цвета, с надорванными краями. На них едва заметные контуры цветов. Возможно когда-то обои имели тёплый нежно-розовый оттенок, греющий душу домочадцев, но сейчас выглядели уныло и печально. Во всю стену ореховый сервант, покрытый трещинами и вспученной полировкой. «Содержимое можно угадать не глядя», – ухмыльнулся Алексей и даже прикрыл на секунду глаза. Открыв, лишь едва улыбнулся кончиками губ: графинчик из помутневшего хрусталя в окружении точно таких же стаканов, блюдца и чашки – остатки некогда богатого чайного сервиза, среди них фарфоровые статуэтки танцующей на одной ноге балерины и грациозного лебедя, расправившего крылья. Сверху над посудой, на отдельной полке, непременный атрибут каждой советской семьи – книги. Тут и Лермонтов с Пушкиным, и серо-голубые томики Есенина, неизвестно по какой причине всегда размером в половину обычных книг, и насыщенно-красная «библиотека приключений»… 

«Дощатые скрипящие полы, некогда покрытые густой масляной краской, старый диван, кресло, – продолжал перечислять про себя Алексей. – Всё точь-в-точь, как у меня. Только места чуть больше, да телевизор из чёрного пластика, хоть и большой, но явно из девяностых». 

Взгляд перескочил на беседующих мужчин. Алексей незаметно поморщился, вспомнив стальное рукопожатие хозяина квартиры, и слегка пошевелил ноющими пальцами…

– И что, вообще без работы? Ты же ещё в прошлом году, вроде как сторожил свою подстанцию. Неужели пенсии хватает на жизнь? – переспросил Сергей.
– Ну да, пенсия у меня выработана по вредности. Ты мне и помогал её оформлять четыре года назад. Я ещё после перелома едва передвигался. Забыл, что ли?
– Нет, не забыл. Но неужели в наше время можно на неё прожить?
– Вполне. Мне хватает. Научился на всём экономить. Свет, вода – по минимуму. Телефон отключил, – Павел кивнул на аппарат в коридоре, – По мобильнику стараюсь лишнего не болтать, тарифы обновляю, чтобы меньше платить. 
– А как же одежда, еда?
– Да хватает мне всего. В гараже полный погреб, забит заготовками в банках. Я же всё лето на даче, веду битву за урожай. А работать «на дядю» и не охота. Раньше нас четверо было на дежурствах. Смена – сутки через трое. Благодать! Особо и не напрягались. После двоих уволили. И сутки через сутки дежурства сделали. А зарплату всего на десять процентов подняли. Я вообще не понимаю, какой смысл за такие гроши корячиться.
– Ну, знаешь, сейчас времена непростые. Чтобы прожить, люди за любую работу готовы держаться. Семьи кормить надо, детей растить.
– Вот и пусть кормят. А я своё отработал. Мне так спокойней. Да и халтурку по-прежнему подбрасывают. Кому старый магнитофон подлатать, кому ленты магнитные перезаписать.
– Неужели ещё остались, кто этой рухлядью пользуется? Я как-то в интернете нашел фото катушечного магнитофона, показал детям, так ни один не догадался, что за «зверь» невиданный.
– Остались, ещё как остались. Раритеты нынче в моде.
– А чем вообще целыми днями занимаешься? – осторожно вклинился в разговор старых друзей Алексей. – Не скучно одному весь день дома?
– Какое там скучно. В магазин сходить надо, поесть приготовить, коммуналку на почте оплатить… Да и телевизор, вон, – кивнул Павел. – С ним и вовсе не заскучаешь. А летом на даче и вовсе время незаметно летит. Хоть три сотки всего, но ухода требуют. 
– Ты, надеюсь, провёл себе интернет? – вновь спросил Сергей. – А то, смотрю, и телефон у тебя кнопочный. 
– Нет, не провёл. А зачем он мне?
– Блин, Паша, ну как зачем. Ладно я ворчу на свою ребятню, которые с утра до ночи в соцсетях зависают, по возможности ограничиваю доступ. Но ты-то человек взрослый. У тебя сестра, родные в Новосибирске, друзья, в конце концов. Можно ведь со всеми общаться через соцсети, постоянно на связи быть, новостями делиться, фото обмениваться. Жизнь новыми красками заиграет. Ты так и хочешь оставаться одиноким до самого конца? Сейчас и знакомиться через интернет можно. Мир-то изменился. Взять хотя бы события в стране, за рубежом… Нас пропагандой с голубых экранов пичкают, а в сети ты найдёшь информации больше, с разными точками зрения познакомишься, – распалялся Сергей. – И вообще – это же кладезь информации. 
– Ну, мою точку зрения ты и так знаешь. Её уже ничем не изменить. Я и при советской власти официоз не жаловал. А если по порядку, то с родными раз в месяц по мобильному парой слов перебрасываюсь. Кто побогаче – сам меня набирает. По поводу знакомств – где ты видел, чтобы в моём возрасте знакомились? И вообще, чтобы твоим интернетом пользоваться, надо знания иметь. А мне уж их не освоить, и желания напрягаться лишний раз – нет. 
– И это говоришь ты, который свободно читает принципиальные электрические схемы любой сложности? Который знает устройства почти всех электронных приборов, как свои пять пальцев? 
– О-оо, это совсем другое, – протянул Павел.
– Никогда не поверю, что ты не в состоянии два раза щёлкнуть мышкой и выудить любую инфо из сети. 
– Ха, говоришь два раза щёлкнуть? Я тут недавно попросил одного своего друга, который, говоря твоими словами, из интернета не вылезает, найти мне принципиальную схему бобинника «Комета – 212». Так он двое суток в сети искал и ничего не нашёл. Куда уж тогда мне со своими знаниями? Вот тебе и польза от твоего интернета! 
– Да, Паша, аргумент – обезоруживающий, – развёл руками Сергей.
– Так, брэйк! – оживлённо прервал дискуссию Алексей, пододвигая каждому наполненные стопки. – У меня есть тост. За доступный интернет!

Возражений не последовало. Беседа плавно перешла на излюбленные мужские темы о рыбалке и автомобилях.
– Вы на чём сегодня до меня добрались? – спросил Павел. – Я в окошко поглядывал, твоего «мустанга» так и не увидел. Пешими доковыляли?
– Да, между прочим, – подхватил Алексей, – ты и мне обещал рассказать.
– Нет больше ни мустанга, ни другого «четвероного друга», – разводя руками отшутился Сергей. И тут же, переходя на серьёзный тон, добавил. – В фирме тяжёлые времена настали. Можно сказать, на грани банкротства. Вот я и продал машину, чтобы из долговой кредитной ямы выбраться. 
– А я что говорил раньше! – ударил ладонями по коленям Павел. – Не будет толку от твоего бизнеса. Такими темпами и квартиры лишишься, и помиру пойдёшь. Вот пахал бы на заводе, получал ежемесячно свою зарплату и жил бы спокойно, в ус не дуя. А ты мне – работу меняй, в бизнес-структуры иди по найму, – произнёс с укоризной.
– Да постой ты выводы делать… – попытался оправдаться Сергей.
– Нет уж, тут и так всё понятно. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я вот мелкими шажочками, не спеша – и дотопал до своей пенсии. А тебе что с возрастом светит? Инсульты, инфаркты, бесконечная борьба за спасение своего бизнеса? И в итоге…?
– В итоге говоришь? Будет итог. Сейчас перспективный инвест-проект продвигаю. Уже нашлись желающие вложиться. Новую линейку продукции запускаю, договора на поставки подписываю, – уверенно, без тени сомнения, произнёс Сергей. – А трудности они всегда были. Надо просто пережить какое-то время.
– Пойми ты, голова садовая, – продолжал импульсивно давить Павел, – в итоге просто разоришься и останешься с пшиком. 
– Время покажет, – спокойным тоном ответил Сергей и пожал плечами, стараясь не распалять друга. – Мне мой бизнес дорог, я его с нуля строил и бросать не собираюсь. 
– Ага, и отдача, как с твоего писательства. На свои деньги книжки издавать и журналы, а после даром раздавать. 
– Ты знаешь, – задумчиво продолжил Сергей, – И семья, и бизнес, и моё увлечение – это и есть моя жизнь. Семья для меня всё, бизнесом я зарабатываю на жизнь, а писать – это больше для души, реализовать себя в чём-то новом, неизведанном, и сделать так, чтобы было внутренне удовлетворение от содеянного. А ради этого и денег не жалко.
– М-да, вас богатых, как говорится, не понять. Главное, не надорвись с этой ношей. Здоровье-то не железное. Ты на меня посмотри. Крепкий, здоровый, за всю свою жизнь ничем не болел, да и сейчас на турничке подтягиваюсь. Вон, железяку пудовую играючи тягаю, – кивнул на чёрную гирю в углу. 
– О, это у нас с тобою общее! – оживился Сергей. – Я пару раз в неделю по вечерам в бассейне плаваю. Присоединяйся за компанию, веселее будет.
– Не, за посещение ведь платить надо. Чего деньги бестолку тратить? Мне нагрузки и так хватает, – отмахнулся Павел. 
– Но нельзя же быть настолько прагматичным! – улыбка уже не сходила с лица Сергея. – Жизнь ведь не может состоять только из примитивных удовлетворений своих потребностей. От неё надо получать и большее – положительные эмоции, удовольствие, драйв, надо не просто жить по инерции, но и стремиться к новому, преодолевать препятствия, брать вершины, познавать неизведанное…
– Скажи, Паша, – вдруг перебил коллегу Алексей, – ты счастлив в этой жизни? 
– Счастлив ли я? – не ожидая такого вопроса, удивлённо переспросил Павел и, чуть помедлив, ответил – Счастья как такового не бывает… 
– Поясни, пожалуйста, – настаивал Алексей, краем глаза замечая одобрение в свой адрес и озорное подмигивание Сергея.
– Ну, смотри. Я здоров – это раз, – Павел загнул палец руки. – Могу не работать – два. Ежемесячная пенсия, хоть и небольшая – даёт мне возможность существовать. Уже три. И главное – я свободен в своём выборе и сам распоряжаюсь этой свободой по своему усмотрению. Так что, в моём мире меня всё устраивает. Я полностью самодостаточен. Счастье ли это? Наверное, нет. В определённые моменты жизни каждый из нас может испытывать эмоции, о которых сказал Серёга. Но к понятию «счастья» они не имеют никакого отношения. Скорее всего, убеждая себя в приходе счастья, мы просто поддаёмся самообману.

– По-моему, пример твоего счастья несколько скудноват и примитивен. Не находишь? – подначил собеседника Сергей.
– Всё уж лучше, чем рвать жилы и в итоге остаться с голым задом на холодном снегу, – не преминул уколоть Павел.
– А я считаю, в словах каждого присутствует лишь доля истины, – примирительно сказал Алексей, чуть отвернулся в сторону и словно для себя задумчиво продолжил. – Сложить воедино многогранный пазл – задача не из лёгких, – после звонко постучал вилкой по опустошённой на половину бутылке. – Ну что, по мировой!
Шумные одобрительные возгласы собеседников сотрясли воздух.


Из дневника Алексея Русакова

Кто бы мог подумать, что мои пальцы держат в руках обыкновенный простой карандаш. Именно им я и пишу в простенькой двенадцатилистовой тетради в клеточку. Я уже и не помню, когда писал от руки, а не стучал по засаленной клавиатуре. Удовольствие от живого письма несравнимо ни с чем. На мгновение я даже представил себя этаким мыслителем или умудрённым жизнью философом. 

И сижу сейчас не в своей пыльной комнатушке за экраном извечного ноута, а на любимом яру, подогнув ноги и примостив тетрадку на колене. Я бы, конечно, принял другую позу, распрямил спину, свесил с обрыва ноги, беспечно болтая ими, но пугающая бездна и завораживающая бесконечность луговой поймы напрочь отвлекают, не дают сосредоточиться. Возникает желание только смотреть вдаль, испытывая ни с чем несравнимую свободу. Жадно вдыхая смоляной аромат соснового леса, наслаждаться едва слышным рокотом речных перекатов, пронзительным посвистом стрижей, стремительно порхающих где-то далеко внизу, бодрящим утренним ветерком, треплющим мою косматую шевелюру. Близится полдень, и скоро солнце поднимется над лесом, ветер задует с реки, принося в посёлок прохладу и свежесть. 

Из головы не выходит вчерашняя встреча. Под занавес, конечно, одной поллитрой не обошлось. Пришлось вместе сбегать ещё за беленькой. Впрочем, непримиримых споров за жизнь больше не было, все эмоции выплеснулись в первые часы общения. После наслаждались незабвенным хардом с магнитной катушки на древней «Комете». Дрожащие мембраны антикварной «Веги» гремели во все свои полсотни ватт, навевали настольжи по забытым ныне «Обратной стороне луны» и «Стене». Расстались уже ближе к полуночи, долго прощаясь и обещая чаще заглядывать в гости. 

Утолил ли я своё любопытство? Скорее всего, да. По крайней мере, мой порыв был оправдан. Я встретился с Павлом, услышал его, познакомился с той обстановкой и атмосферой, в которой он живёт. И, да, оказался во многом прав. И я, и он – одного поля ягоды. При всех наших различиях мы близнецы по сути своего существования в этом мире. У меня уже нет того щенячьего восторга, который я испытывал при первых прочтениях Серёгиного «Счастья». Как же, мы оба нашли себя и своё место в жизни. Нас всё устраивает, нашим душам комфортно, свободно. Ещё бы, ведь мы ко всему и независимы… 
Вопрос только в том: от кого или от чего. 

Мы оба пытаемся внушить себе, что счастливы. Правда, с некоторыми оговорками, чтобы уж совсем не выглядеть малахольными идиотами. По-моему, я начал понимать и позицию Сергея, который связал наше счастье с нашей беспросветной нищетой. Я, ни капли не таясь, пишу «наше». Хотя в произведении Сергея есть только один герой. Мне удалось настолько отождествить себя с его личностью, что никак не могу выйти из образа.

Не зря говорят, чтобы увидеть себя настоящего, нужно посмотреть со стороны. Вчера мне это удалось. Я не спал полночи, ворочался, размышлял, прокручивал в голове слова Павла и примерял их на себя. И недаром с утра испытал непреодолимое желание покинуть свою берлогу и оказаться на просторе. Здесь, в обстановке единения с природой, я могу смело, не таясь, не обманывая себя, выплеснуть на тетрадных листках свои мысли и выводы, попробовать сложить тот самый пазл, мысль о котором вчера проявилась непроизвольно. 

Только что солнце выглянуло из-за кромки леса, заискрилось в потоках воды под песчаной кручей, полыхнуло радужными бликами среди пойменного разнотравья.

Боже, какая красота! Такое ощущение, словно скинул цепи, вырвался на свободу из клетки!

Стоп! Что я сейчас написал? Из клетки?

Вот он – ответ на все мои вопросы и терзания. Вырваться из клетки! Покинуть зону комфорта! Зону комфорта, которую мы сами создали для себя в своём воображении и реальной жизни. Нам удобно в зоне, нас всё устраивает, мы почиваем на лаврах иллюзии, нарисованной нашим зашоренным сознанием. Купаясь в уютных лучах притворного благополучия, мы потеряли чувство новизны и тягу к полноценной жизни. Мы вдыхаем в полвздоха, убеждая себя, что дышим полной грудью. Сгорбленные, делаем маленький шажок, считая, что шагаем в полный рост и размашистой поступью. Близоруко прищуриваясь, вглядываемся в предметы, заверяя собственное я, что смотрим на мир широко открытыми глазами. 
Мы находимся в Зоне. И даже глубоко в душе понимая этот факт, не хотим признавать его. Хоть комфорт и присутствует в этой зоне, но она опутана колючей проволокой. И слова Сергея о скудости и примитивности счастья за колючей проволокой, как никогда, точно отражают наше бесцельное существование. 

И выход только один! Вырваться из Зоны!


…Сергей пробежал глазами последние строки, вкривь и вкось написанные карандашом, закрыл клетчатую тетрадь, сложил воедино с печатными листами и задержал в руке. В растерянности он не знал как реагировать на прочитанное… На большом конверте, переданном ему на заседании литьобъединения, красовалась надпись: «Моим друзьям, Сергею и Павлу». 

Поезд мерно отстукивал пройденные километры пути и приближался к Уссурийску.

В едва освещённом ранней зарёю купе находились трое. Напротив Алексея сидела бледная, слегка уставшая, стройная миловидная женщина, возрастом за тридцать. У неё на коленях беспрерывно ёрзала, словно егоза, пухлощёкая девчушка, с туго заплетённой косичкой и в простеньком опрятном ситцевом платьишке.

– Мама, ну мамочка, посади меня на верхнюю полку, – не умолкая щебетала девочка.
– Угомонись, Маришка. Через тридцать минут наша станция. У меня и так от твоей непоседливости руки дрожат, да ноги в синяках. 
– Пусть тогда дядя Лёша меня посадит, – не сдавалась настырная девчушка.
– Оставь в покое дядю Лёшу, – женщина попыталась придать своему бархатному голосу строгие нотки, и на её бледных щеках заиграл едва заметный румянец.
– Не беспокойтесь, Лида, мы мигом, – Алексей подхватил девчушку и аккуратным движением поднял на верхнюю полку.
– Ой, как отсюда всё интересно, – защебетала пятилетняя Маришка, растянувшись на полке, подпёрла ручками щёки и уставилась в окно. 

Попутчики, мама с дочкой, зашли в вагон ночью в Хабаровске. И уже утром приветливо общались с Алексеем, будто с давним знакомым. Оказалось, что Лида одна воспитывает дочь, и едут они в посёлок Пограничный, с пересадкой в Уссурийске, принимать в наследство старенький домишко, оставшийся от почившей тётушки. Этот же Пограничный, к всеобщему удивлению, и есть конечная точка маршрута Алексея, проделавшего пятисуточный вояж через полстраны. Старые друзья сообщили мужчине о свободной вакансии экономиста в местном энергохозяйстве, и Алексей, не раздумывая, попрощавшись с коллегами и близкими, рванул на Дальний Восток…

Поезд лязгнул буферами и остановился у перрона. 

– Давайте помогу, – участливо обратился мужчина к Лиде, подхватывая свободной рукой объёмный баул женщины. – Нам вместе ещё до автостанции добираться. 

Лида с благодарностью смущенно посмотрела на мужчину и покатила за собой чемодан на колёсиках. Маришка, повиснув на руке Алексея, мелкими шажками семенила рядом.

Уссурийск встречал приезжих сумрачным небом и влажным тягучим зноем. Липкая жара окутывала попутчиков, а тяжёлая ноша выматывала силы. Начинал накрапывать мелкий дождь. Алексей переложил баул с вещевой сумкой в одну руку, а свободной поднял сонную Маришку и прижал к плечу. Где-то вдалеке раздался раскатистый громовой удар. Мужчина чуть пошатнулся, но тут же выпрямился и решительно зашагал вперёд.

– Алексей, Алексей, вам же тяжело, – взволнованно пролепетала женщина.
– Что вы, Лида, даже ничуть, – отозвался мужчина, с трудом подавляя внезапно нахлынувшую головную боль. 
Раскаты грома дважды сотрясли небо. Начинался ливень. 
Алексей остановился, опустил на асфальт сумки и заботливо накинул капюшон ветровки на голову Маришки. Вновь взяв поклажу, повернулся к догоняющей Лиде и, через силу улыбаясь, произнёс:
– А теперь поспешим к автостанции, пока до нитки не вымокли. 
Размашистой поступью он шёл вперёд, бережно придерживая Маришку, обхватившую его шею тонкими ручонками. По напряжённому лицу Алексея и упрямо сжатым посиневшим губам секли хлёсткие струи дождя, но мужчина, казалось, не обращал на них внимание. Шаг от шагу походка становилась увереннее и твёрже. 



Валерий Зотов 

Родился в 1967 году в Казахстане. Поэзией начал увлекаться еще в юношестве. Продолжил после двацатилетнего перерыва, когда начала писать дочь. Член литературного объединения «Парус» и литературной студии «Моя Земля». Печатался в коллективных сборника, газетах и журналах.


***
Не нужна мне уже заграница
Мне не нужен и в Ницце отель
В зиму русскую как не влюбиться, 
Я люблю – когда воет метель.
 
Когда снегом укутаны крыши.
Из трубы заливается дым
И узор на стекле словно вышит
Дед Морозом январским седым. 

Как из бани, да с пылу, да с жару, 
А потом босяком по снежку... 
Принимаешь морозную кару, 
И как летом бежишь по лужку… 


***
В небе солнце ярко светит. 
Водят тучи хороводы, 
Дождик землю сверху метит, 
Поливая жизни всходы. 

И несчастный кот на крыше, 
Так орет, что еле дышит
Не волнуют его мыши, 
Он мурчанье мурки слышит.
 
Воробьи над ним смеются,
Нимб весны висит над елью…
Соловьи опять зальются,
Лес наполнят нежной трелью 


Звездочка

Расплела ночка темная смоляные волосы. 
Звезды шепчут с небес нежным голосом. 
И запела душа вдруг нетленная...
Ждет её впереди Вселенная. 

А пока она в клетке мается, 
Слезы льет, веселится, кается. 
А потом уплывет белой лодочкой
Будет в небе сиять яркой звездочкой.


***
Зимой любуюсь белой, снежной,
Немного злой, немного нежной.
Когда снежинки безмятежно, 
Касаясь щек моих плывут. 

Плывут, растаяв словно реки, 
Слегка затронув мои веки
Засыпав сказочные вехи, 
Куда-то вдаль меня зовут.


***
С пересветами, да с перекатами, 
С отголосками, да и с закатами… 
Да с зарею багровою дивною, 
И с мечтою моею наивною. 

На последней струночке тонкой
Заиграет тоска моя звонко...
И несет меня вдаль ветер, 
Что еще мне тут с вами светит!


Дарья Гостищева

Родилась в городе Якутске. С 2002 года живёт в Бийске. В 2013 году закончила БПГУ, факультет иностранных языков. Работаеь в школе. Стихи пишет со школьных лет. Член литературного объединения «Парус» и литературных студий «Моя Земля», «Ветка сирени». Автор поэтического сборника.


***
Горчащий вкус любви: полынь и мед.
Необычайным ярким поцелуем
Они, сливаясь, резкие, балуют
От сладости давно уставший рот.

Прозрачный цвет, осенний, у любви.
Здесь пепел с синевой объединились,
Так юный день и вечер поместились
В сиянье наступающей зари.

Контрастами судьба озарена,
Они скрывают прелесть симбиоза:
Бурлит в нас молодость и седина,

Оксюморон преострый, как заноза:
Любовью, болью и тобой полна
Души моей поэзия и проза.


***
Тону в ласкающих руках,
И тает, словно сахар, страх.
Тепло ладоней губит тоже,
Когда скользит оно по коже.
Мы так неосторожны...

В объятьях радужных небес
И обоюдоострый интерес
Уже не спрятать в ножны.
Сомнений яд – он ложный...
Пусть мы неосторожны.

Вновь рядом. Я во власти
Волны кипящей страсти,
Касания – до дрожи,
Все ближе, ближе... Боже!..
Как мы неосторожны!.. 


***
Тобою не горю,
Морозом скована,
Но расколдована,
Подобна декабрю.

Не спрашивай! В ответ – 
Смиренный сердца стук:
Волнения разлук
И счастья встречи нет.

Пустое. Не злословь.
Что было – хорошо…
Растаяло, прошло
И детство, и любовь.


***
Жёстко сжимаются губы,
Делая строгим лицо,
Но возраженья не грубы:
Давит на палец кольцо.

Мысли кружат обречённо,
Встречи глупы, коротки…
Рядом не будет плечо, но…
Каяться мне не с руки!


***
Себя я загоняю в рамки
Мной недописанных стихов,
И рифм, и строчек, странных слов,
Хохочущих, как обезьянки.

Из мысли – в мысль, и снова, снова
В тот странный день, когда, наверно,
Впервые надломились нервы,
И на бумагу вышло слово.



Наталья Курилова 

Образование высшее техническое. Член литературного объединения «Парус» и литературной студии «Моя Земля». Стихи публиковались в журналах «Огни над Бией», «Бийск литературный», «Формула жизни» и других, в альманахе «Академия поэзии». Награждена почетной грамотой Правления Союза писателей России. Живёт в Бийске.


***
Зашел в этот мир и вышел
Ни башен тебе, ни вишен.
Задумано было свыше
Так.
А ты, простак, 
Мечтал,
Что будешь услышан…
Услышан, обласкан –
Утрись о лацкан,
Не разводи здесь сырость.
И выкинь всю ересь
Затасканных правил.
Ну что, полегчало?
Избавься от плевел,
Смотри, у причала
Лодка…
Не дрейфь – ни первый
Там исток.
Видишь, аист белый
Летит на восток – 
Твой… 


***
В небесах за лесами сонными
Крик давно умолк журавлиный.
В зимних сумерках под иконами
Пью я с бабушкой чай малиновый.

Мне уютно с ней так и радостно.
Вечер выбелен в окнах инеем.
Вместе слушаем тихо радио.
Пью я с бабушкой чай малиновый.

Замерла этажерка с книгами,
«Пушкин» в стопке за рупь с полтиною.
Плещет пьеса в эфир интригами…
Пью я с бабушкой чай малиновый.

Открылатили вехи ставнями.
Дремлет улица Вали Максимовой.
Ах, как сладостно детство давнее!
Пью я с бабушкой чай малиновый.


***
Очень хочется с ветром-бражником
Заплетать в ночи ковыли
Там поётся, а может плачется,
Там бесчинствуют соловьи.

Закружить сарафанчик штапельный,
Тяжелеющий от росы.
На прозрачных осколках памяти – 
Детство, юность, чудные сны. 

***
Сегодня мысли, как дожди,
Осенние, затяжные.
По лужам и с зонтиком может быть,
А может в миры иные.
А может открыть тетрадь 
И вымучить пару строчек, 
А может с полки достать
Любимых стихов.., а впрочем – 
Стою у окна… Смотрю – 
Полыхают листья.
У тополя нет огня
Весь жар на рябиновой кисти.

***
Свежий снег растворил тишину
В хрустком звуке воскресного утра.
В нём покой, словно всё решено,
И болезненный узел распутан.

Вот старушка в кормушку пшено
Насыпает из розовой миски.
Одиночество видно. Давно
Нет родных – ни далёких, ни близких.

Суетятся поодаль воробьи,
Оставляя узор на скамейке
Тонких лапок, и льются ручьи, 
Солнцем тёплым из сухонькой жменьки. 

***
Сквозь пальцы – дни. 
В сухом остатке осень.
Рассвет раним,
Закат, порой, несносен.
Рождения строки
Прохладный отблеск.
В мазках слепой тоски
Унылость просек.
Я знаю – мир во мне
В словах и красках
Томится по весне,
Пускай ненастной.
На вырубках ее,
Сырых небрежных,
Пушистый в ручеек
Глядит подснежник.

***
Колышутся стяги, срываются тоги 
И никнут. 
На тысячи тысяч забвений
Бездумно ступает нога поколений.
Луна проплывает над миром седая,
Улыбкой Гуинплена пространство пронзая.
Босая бреду по холодной стерне,
И рвутся со звоном струны во мне.
Знобит, пересохшее горло пылает,
А соль на губах такая густая.
Густая – и тает 
Росой на помаду иллюзии утра.
И вновь я дышу – живая
Как будто…

***
Теряется мысль в квадратном кармане
В тумане припрятанных, сладеньких маний.
Карманный блокнотик, карманное знамя
В карманный платочек смеются над нами.
В карманном вигваме тепло и уютно
И даже не страшно
В карманное утро
Чуточек впустить
Карманного завтра.

Бессонная ночь
Бумажный кораблик судьбы,
Картонное серое счастье
Размокло давно. Голубым
Взбугрилось немое запястье.

И что-то на сердце щемит,
Сползая в крахмальную млечность.
Луна, как стареющий мим,
Печально взирая на вечность,
Бубенчиком ранит рассвет.
В кроваво-карминовой раме,
Минувшего эхом задет,
Кораблик качнул парусами.

Встаю на холодный паркет,
Оконно рассвет оквадрачен.
И джунглей панельных корсет,
Сжимаясь, готовит экзамен. 



Сергей Филатов

Родился в 1961 в городе Омске. После окончания Алтайского политехнического института работал по специальности. Учился в Литературном институте им. Горького. Стихи и проза публиковались в краевой, российской и зарубежной периодике, в коллективных сборниках, в антологиях, самостоятельными изданиями. Автор нескольких поэтических книг и книг прозы. Член СП России. Живёт в Бийске.


Сашка-тубик, Ной и другие

Клены под окном подросли и стали закрывать от меня солнце.

По утрам я уже не чувствовал всей полноты его живительных лучей. Тех, что будили меня раньше сквозь полупрозрачные занавески, еще до того, как я перестал воспринимать мир в сплошном единстве светового потока. Это случилось незаметно, но с какой-то неукоснительной неизбежностью постигло меня именно в том возрасте, когда свет перестает быть главным проводником восприятия мира.

Пожалуй, это обстоятельство не столько пугало меня, сколько успокаивало и отдаляло от повседневной суеты. Я, так же, как всегда, выходил во двор, так же общался с соседями… Мы сидели на скамейке возле подъезда, курили и разговаривали ни о чем.

Словом, общались, как обычно общаются соседи.
– Странная скотина лошадь, – говорил сосед из десятой квартиры, – бегает, вроде, быстро, а на ногах держится плохо. То ли дело корова…
– Ну не скажи, – отзывался сосед из пятой.
– Точно говорю, – заводился тот, что из десятой.

Он жестикулировал, и от этого казалось, что пальцы его изогнуты «козой». На самом же деле, он не был приблатненным. Просто, в молодости по ротозейству он оттяпал безымянный и средний пальцы правой руки циркуляркой. Не полностью оттяпал, наполовину… Вот, со стороны и создавалось такое впечатление.
– Ну, опять Степаныч пальцы гнет, – смеялись соседи.
– Да идите вы… – горячился Степаныч. – Лучше послушайте, что говорят… Я раньше, когда шоферил в автоколонне, возил на мясокомбинат и лошадей, и коров. Приходилось… Так вот, когда притормозишь резко – колдобина там, или ямка какая – коровы крепко на ногах стоят. А лошадь запросто на бок завалиться может… Точно говорю! А вы ржете…
– Да ладно, верим, верим, – соглашались мужики.
– То-то, – констатировал Степаныч, и лицо его расплывалось в довольной хитроватой улыбке.

Надо сказать, что подобные соседские посиделки никогда не прельщали меня. Но лето, жара… какая-то леность и самодостаточность бытия делали свое: я, как все, выходил во двор, желая чем-то наполнить свое существование, сидел, курил, слушал никчемные разговоры, сам, впрочем, редко участвовал в них; хотя, и такое, пассивное участие, казалось соседям, неким единением. Они воспринимали меня частью подъездного общества, «своим»…

Итак, лишенный по утрам радости солнечного света, я, все-таки, жил; и жил, не ощущая при этом особенных неудобств. Конечно, где-то в глубине души, мелко-мелко, комариным зудом, вспыхивала иногда тревога, но я тотчас отгонял ее прочь, как назойливое насекомое, отмахивался от нее и забывал.

А зря… Нужен, необходим был моей душе тогда всемирный потоп. Как в свое время Ною, чтобы ощутить себя спасителем всего сущего, взойти на свой Арарат и взглянуть с высоты на мир тем взглядом, которого мир заслуживает.

«Если действительно, лошадь столь неустойчива, – думал я, – то…» На этом мысль моя обрывалась, и я никак не мог понять, что же из этого следует. Я мысленно возвращался к Ною, сходящему на твердую почву Арарата. Что бы я сделал на его месте?.. Да то же, что и он – напился бы. Как это верно подметил «отец Емельян» (Ярославский), первым действом Ноя на твердой Араратской земле была именно попойка. Замечу, что в сущности Ной был первым настоящим моряком. И сегодня, любой уважающий себя моряк, ступая на твердую почву, первым делом, согласно традиции, укоренившейся с Ноевых времен, напивается… А уж потом, все остальные радости бытия…

Впрочем, я отвлекся. На самом деле все обстоит проще и приземлённее. Когда соседское общение грозило перерасти в совсем скучный треп, кто-нибудь, чаще всего это был Степаныч из десятой квартиры, начинал нетерпеливо озираться по сторонам.
– Вот ить, погода… Жарит и жарит. Ни тучки…
– И то верно, – обстоятельно соглашались с ним остальные.

Всем становилось понятно, что потопа не предвидится, а потому и Ноями им сегодня не ступать на землю Арарата…
– Может по пиву, – разрешал кто-то всеобщие сомнения.
– И то, – согласно кивали другие.

Скидывались, находился кто-то самый молодой, который быстро командировался к соседней пивной точке, за углом. И посиделки превращались в обыкновенную пьянку. Впрочем, не всегда в пьянку, чаще просто в безобидное питие, ибо на настоящую пьянку не хватало средств. Да и жены бдели неустанно. Потому банка с пивом стояла под столом, и наливали тоже осторожно, чтобы, не дай бог, не попасть на глаза женщине, развешивающей на балконе белье, или просто выглянувшей в окно, посмотреть, чем там занимается благоверный…


В нашем подъезде жил Сашка-доходяга. Его нельзя было назвать полноправным жильцом; жил он в подвале, тихо жил, никого не трогал, и его никто не гнал – ну живет и живет. Откуда он появился полгода назад, никто не знал. Предполагали, что с зоны. Еще, поговаривали, что Сашка «тубик». Хотя, никто этого наверняка не знал. Вообще, жил он как-то сам по себе: никто им не интересовался, сам он ни с кем не заговаривал, только иногда спрашивал сигаретку. На какие средства Сашка существовал, сказать трудно. Знали, что собирает бутылки. И все. Однако на бомжа он был мало похож: одевался не броско, но аккуратно, почти всегда был выбрит. Словом, если не знать, то и не скажешь, что человек в подвале живет.
Обычно он выходил и сидел на скамейке один. Днем, когда все обитатели подъезда были на работе или занимались другими делами. Сидел и курил. Курил и читал.

Как-то, случайно, я обратил внимание, – Сашка читал Достоевского. Признаюсь, меня это несколько удивило.
– Ну и как Федор Михайлович?.. – Стараясь не выказать своего удивления, поинтересовался я.
– А?.. – Не понял Сашка.
– Как Достоевский?
– Глубже, чем Лев Николаевич. Нравоучений меньше, и задуматься заставляет.
– Да, – согласился я, – как правило, чем больше человек пережил, тем меньше других учит жить…
Сашка согласно кивнул.
– А что, Михалыч, не бутылки выбрасываешь? – Он указал на пакет с мусором.
– Нет. – Успокоил его я.

Сашка вновь погрузился в чтение. А я пошел выносить мусор, думая о Достоевском и о Сашке. Что-то здесь у меня не стыковалось: Петербургские дворы и наш провинциальный дворик, Раскольников и Сашка… Что может их связывать. Чем дольше я думал, тем отчаяннее не понимал, тем больше хотелось отмахнуться от этих мыслей…

Так сложилось, что мусор в нашей семье постепенно стал моей обязанностью. Жена занималась стиркой и готовкой пищи, сын – подготовкой к вступительным экзаменам. Им было не до мусора, и волей неволей выносить приходилось мне.
На другой половине квартала стояли мусорные бачки. Туда я и отправился. Как обычно, возле бачков дежурили «старатели» – местные бомжи. Они сидели вдвоем, старик и мужчина лет сорока, оба одинаково оборванные, грязные, помятые. Невольно вспомнил Сашку. Нет, он совсем не походил на бомжа…
Двое выжидающе потягивали один «бычок».
– Что там у тебя? – Нагловато, со знанием дела спросил тот, что помоложе. – Не бутылки?
Мне почему-то не понравился его нагловатый тон, и я ответил довольно резко,
– Бутылки я бы Сашке отдал!..
– Тубику что ли? – Мужичок усмехнулся. – Ну-ну... Кон-ку-рент...

Что-то нехорошее почудилось мне в этом «ну-ну», впрочем, наверное, почудилось. Я вывалил мусор и пошагал домой. Минут через пять я уже забыл этот инцидент, как глупый и незначительный.


Ощущение света вернулось внезапно. Я возвращался из очередной командировки на рейсовом автобусе «Рубцовск-Бийск». Думал о том, что все дела в Рубцовске сделаны по полной программе, можно расслабиться и подремать. Наверное, я и задремал, потому что некоторое время состояние «полусплю – все вижу, но ничего не воспринимаю» не покидало меня. Автобус резко тряхнуло на одном из многочисленных объездов, и я очнулся.

Очнулся. И поразился. Поразился не тому, что происходило в автобусе: пассажиры в большинстве своем мирно дремали, кое-кто жевал пирожки, кто-то разговаривал с молчаливым соседом; поразился происходящему вокруг автобуса. Мы въехали в какой-то световой туннель. Трудно это описать словами, по обе стороны дороги стояли вечеряющие графические березы: они были черно-белые, никаких других цветов не присутствовало; а сверху на них падал купол света, весь состоящий из тонких хрустальных капилляров, по которым мерно и торжественно лились световые нити. Ощущение какого-то импровизированного нерукотворного храма...

Все это продолжалось довольно долго – минут десять. И, казалось, странным, что никто из окружающих этого не замечал. Впрочем, мне до них не было дела. Я чувствовал, как постепенно растворяюсь в этом хрустально-березовом тоннеле, и умиротворение переполняет меня. Я был Ноем, плывущим в потоке света.

Однако, все рано или поздно кончается. Автобус затормозил и остановился в пункте дорожного сервиса. Там уже стояло несколько машин, в том числе и встречный бийский автобус. Это был один из тех запланированных оборудованных пунктов остановки, где пассажиры могут перекусить, справить нужду, просто перекурить в конце концов, словом, сделать все, чтобы и в дальнейшем чувствовать себя комфортно.

Еще Ноем ступил я на твердую землю. Меня еще покачивало от дорожной тряски, но я чувствовал себя прекрасно. Конечно же, сейчас зайду в кафе и выпью грамм сто водки. И я пошел по твердой земле по направлению к кафе «Арарат».

...Первым, кто попался мне навстречу, – был Степаныч!.. Он широко развел руки, пальцы, как обычно, были «козой».
– Привет!
– Здорово, Степаныч! Ты... как здесь?
– Да вот к дочке в Барнаул поехал...

Мы разговорились. Зашли в «Арарат» и выпили аж по сто пятьдесят. Степаныч настоял.
– По двести много. По сто – ни туда, ни сюда...
Он размахивал «козой», был возбужден. Наша случайная встреча сильно вдохновила его.
– Долго же ты ездил, – как-то по-отечески выговаривал он.
– Да ну, Степаныч, три дня всего.
– Ха, – громко выдыхал он, – за это время уже всю улицу нашу перерыли. К ремонту готовят. Клены подстригли...
Я слушал Степаныча и думал, что солнце теперь вернется ко мне. Не зря же я проехал через световой тоннель, это был знак. А в том, что именно знак, я уже нисколько не сомневался.

А Степаныч все говорил и говорил о своем,
– Вообще, очень много изменений... Да-а, Сашку убили, доходягу. Запах в подъезде кто-то с первого этажа почуял, спустились в подвал. А он там весь избитый, разлагаться уже начал. Менты потом говорили, от побоев умер... Предполагают, что «свои», бомжи его уделали... Хотя точно никто не знает.
Я слушал Степаныча и не понимал, не мог понять: «Сашку?.. за что?.. Неужели, из-за бутылок!..» – вертелась в голове смутная догадка.

Я знал, свет вернулся ко мне. Но это уже был не тот свет: не тот, что раньше...


Александр Карташов

Родился в 1951 году в селе Дружба Алейского района. Окончил физмат Бийского педагогического государственного института. Преподавал в школах Алейского района, в Бийске астрономию, математику, физику. Стихи печатались в городских и районных изданиях. Член литературных студий «Аспект» и «Моя Земля». Живет в с. Первомайское Бийского района.


***
Горят, не сгорая, Стожары,
Полярная свети в ночи.
Заря растворяет кошмары
И небо пронзают лучи.

И день начитается новый,
И кажется все впереди.
Но лик у желаний суровый
И сердце трепещет в груди.

Секунды – мгновения жизни,
Весна миновала давно.
И чудится юная вишня
Из прошлого 
Смотрит в окно…


***
От судьбы не спрятаться, от забот не скрыться.
Присмотрюсь, и кажется – маски, а не лица.

В жизни, как в театре – каждый лицедей.
Коль на солнце пятна, что уж про людей!..

В обществе и дома – небо и земля.
Там у окоёма – истины заря.


***
Синева небесная
за вуалью серой.
Завтра неизвестное
скрытое зарей.

Отшумели грозы –
августа подружки.
У младой березы –
рыжие веснушки.

Сердце заскучало – 
старость впереди.
Осени начало –
нудные дожди…


***
На душе – непокой,
сердце гложет тревога.
Я давно не бывал
у родного порога.

Не встречался с зарей,
не ходил на покос,
И не гладил рукой
косы юных берез.

Все дела, да дела,
к старикам не досуг.
Разорву суеты
заколдованный круг.

И приеду домой,
посидим за столом.
И домашний уют
греет душу теплом…


***
В природе все уснуло,
спят села, города.
В окошко заглянула
дрожащая звезда.

Далекая, как вечность
и не достать рукой.
В глазах печаль и нежность
да неземной покой.

И свет голубоглазый
проник через стекло,
А домовой чумазый
в кулак зажал его…


***
Плачет небо над лугом,
День весенний в печали.
В заколдованном круге.
Кони мчатся устали.

Разорвать бы оковы
Суеты жизни бренной
Только стерлись подковы
И итог неизменный.

Где начало у круга?
Что таит тишина?
Берегите друг друга
Среди скверны и зла


***
Сентябрит… В природе желтый цвет.
Ковыли седые на лугу.
Из тумана крадется рассвет,
И стога, как мамонты в снегу.

Потемнела синь над головой,
На душе осенняя печаль.
В сердце грусть и хочется домой…
Юность скрыла времени вуаль.


Даниил Кайгородцев

Настоящая фамилия Остроухов. Кайгородцев – творческий псевдоним, по словам автора, таким образом, он отдаёт дань памяти прапрадеду Кайгородцеву Василию Николаевичу. Даниил родился в 2002 году в городе Бийске. Учится в школе, увлекается живописью, лепкой, генеалогией, пишет стихи и прозу. Занимается в литературных студиях «Аспект» и «Моя Земля». Член литературного объединения «Парус».


***
Когда вспомнит туманный пролесок
Стаи золота прошлых потерь,
Колыхнётся вуаль занавесок,
Заслоняющих старую дверь…

И войдёт мне до боли знакомый
Чей-то облик с забытых картин,
Словно ветер, блуждающий в кронах
Облетевших ветвистых осин.

До избушки дошедший остыло
По дорогам багряных ковров
У порога застыл молчаливо
Светлый праздник – осенний Покров.

Я спрошу его, пряча улыбку:
«Ты вернулся в мой дом навсегда?»
Он ответит мне белой снежинкой,
Пролетевшей за окнами: «Да».


***
Под белоснежным шёлковым платком
Покоилась земля в ту зиму.
И, отражаясь, снег под потолком
Кружил, 
На дерева вуаль накинув.
Я помню: часто отключали свет,
И доставали мы огарки свечек,
Сидели всей семьёй…
Кружился снег
За окнами в холодный зимний вечер.
Но только всё ушло, как пыль в окно,
И парафин растаял в сонной неге.
Всё помнится, 
Что было так давно.
И свет играет
Бликами на снеге…


***
Летят белые мухи
На дороги, дома,
Закрывая разрухи
И года-времена,
Закрывая печали
И болезни, и скорбь,
Заставляя сначала
Верить в жизнь и любовь.
Заметают тропинки
Затерявшихся бед,
Все дома и заимки,
Человеческий след.
Осыпают крупицы,
Осыпают снега
Сухостои-ресницы
В дорогие меха.
Закрывают все крыши,
Обращая их в свет.
И никто не услышит
То, чего уже нет… 


***
Завалившийся старый забор,
За берёзой – соседская крыша,
Ветра тёплого тихий прибой,
Дровника незакрытая ниша,
Ароматной черёмухи цвет,
Белый сад и цветы у крылечка,
За оградой – соседский привет,
Вдалеке – неширокая речка.
Не для бренности дел и хлопот
Мне дано это светлое место –
Мой крутой заводной поворот
Моего небольшого уезда…


***
С исходом осени вечор
Темнеет раньше серой краской.
Зима готовит разговор,
Упав на снег ранеткой красной.
И, может быть, из рукава
Её появятся синицы.
Она закрутит кружева,
Достав из-под подушки спицы.
И, устремив усталый взгляд,
Начнёт плести седую пряжу,
А после что-то невпопад
Мне о былых годах расскажет
Как много было вечеров,
И снега было тоже много,
И как пурга из рукавов
Белила мёрзлую дорогу,
И как в сугробах января
Она бродила по округе
Под тусклым светом фонаря,
В карманы убирая руки…


***
            Я пью за разорённый дом…
                  А. Ахматова

Дом убран и полы помыты.
Портьера чуть рябит
Под солнца светом, светом скрытым.
И стол давно накрыт,

Но только на одну персону:
Тарелка, чашка и прибор
Неважно смотрят, внемлют слову,
А я слагаю разговор

С самим собой и обо всём,
Твердя ненужные глаголы,
Как весел и велик мой дом
Под неиграние виолы.

За то, что мир высок и чист 
Я поднимаю чашку чая,
В которой тонет тонкий лист
Смородины моей печали. 


***
            Памяти Л. М. Козловой

Дождь идёт за окном,
И калитка промокла под каплями.
Небосвод потолком
Распростёрся седой пеленой.
Просырела земля 
Под высокими красными мальвами,
И, как белый платок, повернув на восток,
Дым уходит печной.
Как слеза по стеклу
Прокатилась дождинка упавшая.
Разогнав суету,
Время снова уходит к ночи.
И теперь никогда
Не осветит дорогу погасшая,
Небосвода звезда, словно в речке вода
Потеряет ключи… 


***
Полынь растёт во всю в саду заброшенном.
Косится крыша дома и крыльцо.
Деревня русская уходит тихо в прошлое,
Не оставляя после ничего.
Уходит молча, шагом своим старческим,
И пылью шаркая проторенных дорог,
И не нужна, 
 как падчерице мачеха,
Оставшаяся подметать порог.
Уедут дети, стариков оставив
И позабыв родной свой отчий дом.
Развеется и растворится память,
Но мало кто подумает о том…


***
Мудрее начинаешь быть,
Болтать поменьше, больше слушать,
И любишь всё сильнее жить,
И меньше угнетаешь душу.

С улыбкой принимаешь суть
И снова открываешь двери,
Идёшь кремнистый долгий путь
И не надеешься, 
Но веришь. 


***
Ходит соседка, скрипит половицами,
Светит в окошко фонарь.
Ах, не лежится и вовсе не спится мне!
Свищет округой январь.
Всё безобразно и как-то неправильно,
Будто не то, не моё.
Вот за стеною собака залаяла.
Ох, уж хулиганьё!
Только я знаю, что где-то за соснами,
В самой далёкой глуши,
Бродит и дышит снегами морозными
Чей-то осколок души.
Бродит он, бродит в просторе заснеженном.
Возле него – никого.
Кто же он, кто, притворившийся 
грешником?..
Нет. Не узнает никто…


***
Где-то бродит осенний ветер,
Закоулками лип шурша.
Где-то, где-то на белом свете
Отошла погостить душа.

Слышно музыки звук протяжный
Из окошка в полночной мгле.
Вижу снова цветы-ромашки
У прабабушки в подоле.

Крик малиновки за стеною.
На столе недопитый чай.
Дух бродячий, пойдём со мною
Над рекою рассвет встречать…