Творческая биография известного уральского режиссёра массовых праздников Александра Алексеевича Мордасова началась в легендарном самодеятельном студенческом театре «Манекен» Челябинского политехнического института. В 1993 году стал одним из основателей Челябинского муниципального Нового Художественного театра. Профессор А. А. Мордасов – заведующий кафедрой режиссуры театрализованных представлений и праздников Челябинской государственной академии культуры и искусств, автор ряда научных трудов по праздничной культуре.

Александр Алексеевич, в числе Ваших уникальных творческих работ – избирательные кампании, военные и спортивные парады, юбилеи городов, первый областной телемарафон, первые карнавальные шествия, новогодние представления в ледовых городках, 50-летний юбилей Победы, 260-летие и только что отгремевшее 275-летие Челябинска, церемонии «Человек года», реконструкции славянских проводов весны – праздника «Похороны стрелы» и праздника древних ариев в Аркаиме… Каким был Ваш путь в режиссуру?

Сколько себя помню – всегда очень любил театр. В семье (хотя она и не театральная, отец – производственник) было принято посещать премьеры. В 50-60 годы, когда в Оперном театре была премьера – весь Челябинск считал своим долгом её посмотреть. Это был праздник: нарядная мама, нарядные люди в театре… Мне очень нравился Оперный. Я приходил домой и пытался что-то рисовать, лепил и клеил декорации, делал макеты… Детское желание сотворить театр своими руками появилось очень рано. Я внимательно читал программки, запоминал режиссёров, художников, актёров. Сам неплохо читал стихи, выступал на школьных мероприятиях. Эта неторопливая поступательная часть моей жизни была связана с театром, но даже в последних классах школы я не думал, что меня захлестнёт театральная стихия. Мой брат учился в политехе – он стал приглашать меня на спектакли театра «Манекен». Мы поняли, что это яркое явление: умные тексты, неожиданные постановки, на которые все рвались, хотели видеть, хохотали, аплодировали, устраивали овации… Успех был колоссальный. Именно здесь я приобщился к театральной среде. Политех вообще тогда считался интеллектуальным центром, профессия инженера виделась очень серьёзной, требующей глубоких разносторонних знаний. Поэтому была мощная гуманитарная подпитка, великолепная библиотека, самодеятельность… Брат сказал: в «Манекен» берут только студентов, поступай, попробуешь попасть в театр, а там посмотришь. И я, гуманитарий, сдал естественные предметы, поступил и ещё до первой сессии пришёл в «Манекен». Занятия четыре раза в неделю после учёбы: разминка, репетиция, выход на спектакль… Многим кажется, что главное в театре – выйти на сцену. Но у меня таких выходов в течение года не было. Я сидел в зале, смотрел, как работает режиссёр Анатолий Афанасьевич Морозов – и видел, что изменялось, какие применялись методы, какие тупики возникали в черновой работе, как преодолевались трудности, что в конечном итоге добавлялось уже в спектакле. Я увидел, что такое театр, зритель, эксперимент, успех… Через год стал сам участвовать в массовках. Это потрясающая школа! Прав Станиславский: сегодня стоит сыграть главную роль, завтра выйти в массовке. Необходимо понимание того, что на втором плане ты должен работать на коллективный результат, чувствовать плечо, команду.

Но накопление во мне шло медленно. Актёрски ярко я не проявлялся: много думал, анализировал, копался в себе – а ведь это часто мешает актёру. Когда выходишь на сцену, – нужно быть в стихии игры, чувствовать энергетику, а мне важно было понять. Театр – вещь не понятийная, а эмоциональная. Однажды Морозов сказал: «Будем ставить «Две стрелы» по Володину, молодёжный спектакль. Даём возможность всем молодым ребятам. А для Мордасова это последний шанс – или он будет на сцене, или нет…» К тому времени я находился в театре уже 7 лет. И Морозов доверил мне главную роль. За год прошло 60 репетиций, причём мой герой действует во всех сценах в течение двух часов спектакля. Но по результату на премьере и последующим событиям стало понятно, что появился актёр Мордасов.

На премьере сам автор признал: да, это действительно его персонаж – Ушастый, и мы играли в Челябинске, на фестивале в Москве, где нас смотрела вся театральная общественность. Никто не мог поверить, что эта пьеса вообще может быть поставлена в Советском Союзе – она воспринималась как достаточно острая. Наши спектакли смотрели Чингиз Айтматов, Феликс Кривин, тогдашняя труппа МХАТа во главе с Олегом Ефремовым, Сергей Бондарчук, Михаил Ульянов... Нас критиковали Константин Рудницкий, Александр Свободин – мэтры искусствознания, но, критикуя, понимали, что они сталкиваются с серьёзным явлением культуры, каким на самом деле был «Манекен». Потом были ещё роли, мы замахнулись на Чехова, где я сыграл доктора Рагина – сложная роль, гигантского объёма. Нам удалось копнуть Чехова очень глубоко, и снова я все два с половиной часа спектакля не уходил со сцены… Мы возили спектакль в Москву, Таганрог, и я ходил по Таганрогу в «чеховском» пальто, с тросточкой и в шляпе, к этой роли я специально отрастил бороду. Повсюду были расклеены афиши, где Антон Павлович изображён в полный рост примерно в таком же одеянии – и все оборачивались мне вслед…

Могу сказать, что моя исполнительская судьба состоялась, и мне понятно, что такое актёр и работа над ролью. Но параллельно уже хотелось заниматься режиссурой. Мы, молодежь театра, готовили друг друга к конкурсам чтецов, Морозов заметил и стал предлагать материал. Мы любили Морозова и подчинялись ему, но было и какое-то продуктивное несогласие. Я не входил в прямой спор, а внутри всё время шло противостояние, и это был огромный насыщенный пласт работы, который сформировал, может быть, даже мои мировоззренческие и художественные особенности. Я много смотрел, анализировал, читал. Поехать в Москву возможности не было, но все столичные театры приезжали в Челябинск на гастроли, и я использовал это в полной мере, то есть был в курсе театральной жизни страны. В конце концов покинул технический вуз, пришёл в педагогический, но через 3 года всё равно оказался там, где должен был быть – в институте культуры…

Александр Алексеевич, вы работали в «Манекене» с 1969 по 1984 год, полтора десятилетия. Это время было счастливым – театр активно осмысливал жизнь, был местом рождения новых идей, нового видения и понимания… Но как из достаточно специфического, замкнутого театрального пространства Вы вышли в полностью открытое пространство праздника? Хотя эти театральные формы и родственны, разница между ними ощутима очень остро.

Здесь снова сыграл роль «Манекен», который по просьбам и указаниям администрации и парткома политеха часто принимал участие в городских праздничных мероприятиях, делал прологи концертов, праздников на площади Революции. Первого Мая и 7 Ноября мы ездили на машинах перед демонстрациями, изображая революционные массы или трудовые подвиги. Концертами традиционно сопровождались открытия всех комсомольских и партийных съездов. К нам приезжали мэтры праздничной культуры из Москвы – режиссёры Туманов, Тихомиров, Шароев, их глобальные постановки были очень интересны. Я учился, наблюдая за их работой. Мой опыт работы с «Манекеном» и главным в тот период режиссёром Челябинска А. А. Гордеевым город и его лидеры оценили. Был создан Новый Художественный театр, в том числе для проведения праздников – такой профессиональный центр. Мы могли ставить и спектакли, но вторая задача была неизменной всегда – это организация и проведение масовых мероприятий в городе. Праздник – особая, порой трудно управляемая, стихия, и, как ни странно, мне нравится эта работа над разовым, всегда единственным (в отличие от театрального) представлением. Наверное, тут играют огромную роль и время, и место, и смысл праздника, его массовость, зрелищность и в конечном итоге неповторимость.

А что за пределами театра, кроме литературы, поэзии, которую Вы прекрасно знаете и любите, сыграло роль в формировании Вашего режиссёрского опыта? Ведь режиссура массовых праздников напрямую соприкасается с реальностью, природной, городской, социальной, выходит на стадион или площадь, во двор и в природные ландшафты?

Я счастливый человек – мне пришлось поучиться в трёх вузах. Каждый из них дал что-то своё. В техническом вузе на инженерно-строительном я увлёкся архитектурой, и мечтал, например, построить здание концертного зала в форме рояля. Конечно, я не знал, как оно будет стоять на трёх ногах, но ведь было бы прекрасно: огромный рояль с открытой крышкой…

Политех дал очень важное понимание, что за внешней красотой, гармонией стоит железный расчёт, чёткая технология. И даже первые азы, которые я схватил по математике, геодезии, черчению и начертательной геометрии, дали объёмное восприятие мира. Я чётко представляю себе объём вещей, расстояния, высоты, сопоставимость и масштаб человека в пространстве, и это оказалось важным для режиссуры. Ведь сцена – объём замкнутый, а площадь – открытое пространство, и всё это нужно понимать, чувствовать, с этим пространством вместе нужно дышать, быть единым организмом, если ты занимаешься праздником.

После ухода из политеха я закончил училище по специальности секретарь-машинистка, меня отставили преподавать – учил практически ровесников, точнее, ровесниц. Пришлось решать педагогические, психологические задачи, я наблюдал и участвовал в обязательной общественной жизни педагогического коллектива – и практический опыт оказался более важным, чем если бы я просто изучал теорию. Но пришло время – появилась и теория, ведь педагог – одна из функций режиссёра. Нам очень много давали знаний в пединституте. Сегодня мне представляется, что само время было какое-то особенное, и люди – иного масштаба… Они демонстрировали нам пример культуры взаимоотношений.

Для режиссера праздника необходимая, на мой взгляд, черта – лояльность и терпимость в отношениях с творческими людьми. Должны быть такие отношения, которые позволяют быстро и продуктивно работать. Нет времени на выяснение взаимных претензий. Причём режиссура праздников требует и определённой жёсткости. Ведь в создании праздника участвуют и артисты, и технические службы, это огромный коллектив, складывающийся на короткое время, от рабочих сцены до титулованных исполнителей и руководителей, и от каждого зависит, каким будет праздник. Режиссёру надо быть убедительным, ровным в отношениях и объединять всех и вся. Педагогическая теория и практика просто необходимы.

Как рождается сам замысел массового праздника? Ведь, с одной стороны, это глубоко индивидуальный творческий процесс, а с другой – праздник не просто должен быть понятен большому количеству людей, его должны принять, признать, участвовать в нём…

Это, пожалуй, самый сложный вопрос. Я уже давно пытаюсь анализировать творческий процесс, мне самому это интересно… Я представляю себе замысел как снежный ком – начало ему даёт маленькая снежинка, затем на неё наворачивается слой за слоем, и только когда ком уже сформировался, его можно использовать. Ну вот есть праздник, есть тема (а тема есть всегда). И ты ходишь, думаешь, смотришь на книжные полки, читаешь названия известных произведений, почему-то берёшь в руки одну из книг – какая-то фраза, заголовок – нет, не подходит, снова ходишь, слушаешь музыку, опять возвращаешься… С одной стороны, специально и не думаешь, а с другой – всё работает именно на поиск, задача сидит в тебе. Есть время праздника, и тема понятна, и они создают сильное энергетическое поле. И я заметил железно: как только начинаешь разрабатывать тему – попадаются нужная музыка, книги – какую-то книгу никогда бы не купил раньше, мимо бы прошёл, но понимаешь, что сейчас нужна именно она… Встречаешь людей, просматриваешь новости, и так всё понемножку создаёт то ядро, которое уже можно развить в самостоятельное решение. То есть всегда сначала накопление, а потом ты просто фиксируешь созревшее.

Для меня, например, всегда загадка – как пишут музыку? А с другой стороны, я понимаю, что так же – она звучит где-то внутри, звучит, и потом вдруг берёшь ручку и записываешь. Так и здесь рождаются или сценарная основа, или режиссёрское решение. Мне очень хочется запечатлеть этот процесс. Иногда решение связано с цветовыми порывами – начинаешь думать вокруг определённого цвета. Порой – литературное произведение, которое подталкивает в нужном направлении. Сам процесс формирования замысла проходит одинаково, но отправные точки – разные. Бывает, и документальный материал даёт подсказку. В Чебаркуле, например, планировалось провести юбилей завода, я приехал туда, смотрел музей, общался с людьми, и мне показалось, что многое здесь связано с песней – коллектив пел, один из директоров пел, кто-то играл на гармони. И было логично показать судьбы заводчан и историю предприятия через музыкальные жанры эпохи и любимые песни.

Я очень люблю форму коллажа, резкого, контрастного монтажа, склейки, ведь в неожиданном соединении всегда рождается третий смысл. Мы начинали это делать ещё в «Манекене». Брали материал поэтический, прозаический, музыкальный… Дома у меня хранится подборка различных вырезок, репродукций, фотографий. Порой идея рождается из бесконечного перелистывания этих картинок. Калейдоскоп осколков, отрывков… Режиссер праздника – тот, кто по словам поэта, «склеивает разорванную, но вечную связь времён».

Вы продолжаете работать и как театральный режиссёр – но и здесь Ваши работы не назовёшь традиционными. Вот, например, у Вас есть опыт постановки спектакля в челябинской картинной галерее – Вам стало тесно в привычных границах сцены? Вас привлекло иное смысловое наполнение музейного пространства? И будет ли иметь продолжение этот эксперимент?

Эксперименты с пространством начались ещё в «Манекене», там был большой зал, но была и каморка для репетиций, и мы мечтали поставить спектакль там – почти в квартире. Потом был «манекеновский» подвал, который я перестраивал и проектировал – мне всегда нравилось создавать новые объёмы и принимать неожиданные решения. Мне нравилось, когда Лев Гутовский делал перформанс и выставку своих работ на развалинах ткацкой фабрики, и ночью там играли музыканты… Мы с заочниками за одну из сессий поставили «Бурю» Шекспира – где бы вы думали? – в каменоломне, смонтировали там, в воде, строительные леса, привезли аппаратуру. Авантюра! Но всем оказалось интересным это неожиданное пространство. То же касается очень многих городских площадок – сделать бы что-то на ступенях Оперного театра, или Краеведческий музей – какая там лестница, река, арки, крыша… Потрясающее пространство.

Кстати, у меня давняя любовь к музеям. Я считаю, что режиссёру необходимо знание истории, и с помощью музея в первую очередь: ведь здесь история проникает в тебя через каждую конкретную вещь. А спектакль в галерее... Актёры Нагдасёвы однажды предложили: вот бы сделать спектакль вне привычной сцены, например, в галерее, там лестница классная! Нам было важно, чтобы материал состыковался с пространством. И мы нашли пьесу Э. Элиса и Р. Риза «Условия диктует леди», герой которой – коллекционер. Так галерея стала его квартирой. Я благодарен галерее, и им этот эксперимент тоже понравился. Мы удачно соединили три пространства: драматургическое, выставочное и художественное (пространство самих картин из постоянной экспозиции). Несколькими деталями обозначили квартиру. В тексте были отсылки к «Макбету», и это позволило использовать музыку оперы Верди. Классическая живопись, классическая музыка – и классическая актёрская школа, к которой принадлежат Нагдасёвы… Классика в кубе. Хотелось бы поставить спектакль и в Доме архитекторов – там тоже потрясающая лестница, и второй этаж – настоящий уголок античности. Мы уже выбрали пьесу, сократили её… Но чтобы начать работать, нужен ряд значимых совпадений, а они пока не сложились. Мне всегда интересно работать в новых пространствах и максимально использовать их возможности.

Александр Алексеевич, Вы специалист по особого рода праздникам – ещё не укоренённым в культуре или уже полностью забытым, утраченным. Насколько неожиданным было для вас пространство на склоне горы Шаманка в Аркаиме? Как вам удалось оживить авестийские тексты с такой глубиной достоверности? Я была участницей этого действа: мы сидели на склоне горы как в амфитеатре, у каждого в руках был глиняный горшочек с тлеющим мохом, а со стороны городища по ночной долине двигались всадники с факелами… Это был словно провал во времени, глубиной в пять тысячелетий. Барабаны, огни, стихи Авесты… Но ведь от древних праздников не осталось никаких следов, в лучшем случае – только слово и пространство!

Мы и сами не поняли, как у нас это получилось. Тексты Авесты принёс руководитель областного Фонда культуры, писатель Кирилл Шишов. И в самом начале не было ничего необычного – нам вместе с актёром Вохминцевым предложили почитать вслух, чтобы люди хотя бы узнали о связи Авесты с этой землёй. Ну что ж, почитаем, добавим, пожалуй, барабан, огонь… Если бы мы попытались всё связать жёстко – вряд ли что-то получилось бы. Но репетиции проходили в импровизациях, и так мы точнее ощутили глубину материала, дух его – и единство друг с другом. А потом мы увидели Аркаим, походили, посмотрели, попробовали – и поняли, что надо раздеться до пояса, ощутить природу телом, босыми ногами… Так действо и рождалось – без заявки на шедевр. И получилось за счёт сговора – свободного, самостоятельного для каждого из участников, за счёт подлинности пространства. А вообще результат работы в незнакомом пространстве предугадать невозможно. Вот площадка перед зданием челябинского цирка – как показала практика, она до сих пор не может стать пространством настоящего праздника. Многие жители Челябинска туда просто не ходят. Только на фейерверк. Вот представьте: там намечается рекламный коммерческий праздник. Из Магнитогорска компания выписывает монгольфьеры. Наступает этот день – резко меняется погода. Да, ноябрь, но до этого было относительно тепло, а тут резкий ветер, мороз, людей нет. Но мы начинаем, кто-то подходит, шары надули, нашлись желающие покататься, взлетает шар – и натыкается на столб. Слава Богу, никто не пострадал. Сколько мы пытались освоить площадку – не получилось так, как хотелось бы, и сейчас попытки фактически прекратились. Хотя прекрасное вроде бы место… А площадь Революции всегда была, есть и будет праздничной.

У памятника Орлёнку не всегда собирается народ, хотя сейчас молодёжь начинает раскачивать эту праздничную точку, то же происходит у памятника Курчатову. Сначала, конечно, народ собирают искусственно, но потом что-то нарабатывается. Есть, видимо, в пространстве города «мёртвые точки», энергетически непривлекательные, и сделать праздник там – огромная проблема. Что поделаешь – законы пространства объективно существуют, и работают, и режиссёр должен их чувствовать и учитывать.

Здесь сходятся и прагматический, и какой-то глубинный, сакральный смыслы. Вот раньше место под храм, например, выбирали очень тщательно, делали это специальные люди, обладающие чувством пространства. А как создают парки, например, в Англии? Там несколько лет ничего не делают на этом месте и смотрят, как люди ходят. Ввести в обиход геометрическую логику почти невозможно – люди ходили и будут ходить так, как им удобно. Есть отношение людей к тому или иному месту, и с ним надо считаться.

Но и сложные места можно освоить. Правда, привлечь туда людей могут только энергетически сильные группы и коллективы. Например, театр ЧТЗ – очень непростое место. Но всегда успешно работал там татаро-башкирский театр – и концентрированная национальная энергия привлекала народ. Проводились национальные праздники, вечера, дискотеки. Приезжал туда еврейский театр под руководством Юрия Шерлинга – зал был набит битком. Там несколько лет проходил фестиваль юмора ФЛЮС. Ефиму Ховиву тоже удавалось прорвать энергетическую «блокаду». Мощная сплочённость преодолевает энергетически неблагоприятные качества пространства. Сильный коллектив или яркая личность, аккумулируя человеческую энергию, могут решить эту проблему.

Режиссёр должен чувствовать пространство, но трудно объяснить, как это происходит. В фильме Тарковского «Андрей Рублёв» мальчик, который ищет глину для отливки колокола, находит её, ведомый чутьём, какие-то «мурашки по коже» приводят его к нужному месту. Так и здесь.

Уже не один год Вы, Алекесандр Алексевич, работаете как алхимик над выведением формулы праздника. Удался ли вам поиск праздничного «философского камня», может ли быть всё поле режиссёрского внимания – от энергетических характеристик пространства до шурупов сценических конструкций – разложено на элементарные составляющие?

Мне интересно приводить в порядок какие-то алгоритмы режиссуры праздника – простые, в общем, вещи, которые разрозненно существуют в литературе, но их пока никто не объединял в систему. Подходы у каждого режиссёра к конкретному празднику могут быть разными: иллюстрация, интерпретация, трансформация, реконструкция, моделирование – но в каждом подходе как метод властвует театрализация. Осмелюсь утверждать, что в основе праздника, как и в театре, – классическое триединство пространства, времени и действия. О пространстве мы уже многое сказали. Но не менее важно и время – когда праздник происходит? В какой день года, в какое время суток… Сегодня при создании и перестановке календарных праздников уже сделана масса ошибок, потому что совершенно не учитывается традиция, и зачастую смысл праздника, его идеальное и реальное содержание просто теряется и никак не нарабатывается. Точное время праздника, его гармоничное вписывание в календарь, как ни парадоксально, даёт ощущение вечности происходящего, и делает человека причастным к этой вечности.

Традиция предполагает и набор каких-то обязательных действий, связанных со смыслом, реализующих этот смысл. Стремление к абсолютно новому сегодня уже становится какой-то самоцелью, но праздничная культура должна хранить основы. Например, можно предложить для удобства трудового календаря перенести 9 Мая на другой день – что это будет за праздник? А если его ради новизны провести без возложения цветов к Вечному Огню? Время праздника, его пространство и традиционные действия и есть реализация того сакрального, истинного, первичного смысла, который передаётся от поколения к поколению.

Вот в Челябинске сегодня много песен о городе – но поскольку нет одной «обязательной» песни, то получается, что нет никакой. Каждый год появляется новая, но её не знают – и не поют, не подхватывают, легко забывают. А Лужков сказал однажды: вот, всё, эту песню о Москве поём… И уже без него продолжают петь, молодые подхватывают – песня стала традицией, наполнилась смыслом, объединяет разные поколения горожан.

Я всегда стараюсь сохранить часть традиционных элементов праздника, ведь степень узнавания напрямую определяет меру участия человека в празднике. Праздник – это активная форма, и чем больше в празднике знакомого, повторяющегося, тем с большим желанием человек включается в действие, а чем больше неизвестного, нового – тем вернее участник превращается в неподвижно стоящего зрителя…

…Потребителя зрелища. Но ведь у праздника другая функция! Он должен разбудить эмоции, провоцировать к участию в игре, танце, творчестве, он должен создавать коллективное переживание, объединяющее людей и в значительной степени определяющее, программирующее их дальнейшую жизнь, действия, отношение к другим людям… А как вы относитесь к театрализации реальности? Сегодня это и модная тема, и модная методика, и в то же время все чувствуют, что реальность то и дело ускользает, становится неуправляемой и мстит человеку природными, техногенными и в конце концов гуманитарными катастрофами.

Да, сегодня театральные формы и формулы используются во всех сферах общественной жизни. Выборы, шоу политиков, парады, инаугурации, неожиданные выходы… Например, Путин во главе колонны рокеров – что это? Чистая театрализация, демонстрация своей причастности к определённой социальной группе – молодой, пассионарной, политически не ангажированной. Театрализация реальности бывает в разной степени оправдана. Но сегодня чаще всего стремятся именно к яркой демонстрации какого-то общественно значимого смысла, потому что зрелище действительно убеждает. Очень активно применяет театрализацию молодёжь – различные акции, флэш-мобы, наряды, вещи и предметы… Жизнь превращается в театр, события технологично монтируются. Мы всё больше и больше привыкаем к роли зрителей, и нам уже хочется нести в себе этот театр. Ещё Аристотель, а затем Евреинов говорили, что театральность – природное свойство человека, в её основе лежит естественное желание подражать…

Но здесь есть и величайшая опасность: театр – это «не-Я». Это маски, и в какой-то трагический момент мир вдруг превращается в массу масок и становится враждебен живому, непосредственному, искреннему человеку! Вот сегодня мы это и переживаем в полной мере.

А как же «оттепель», расцвет театра, огромное внимание к нему, желание играть и в игре узнавать новые грани мира? Нет ли здесь противоречия в оценке?

Противоречия никакого нет: оттепель тоже несла в себе и плюсы, и минусы, но нас спасала искренность поколения, прошедшего войну. Она не давала «заиграться»: подражая фронтовикам, мы хотели быть выше, лучше – действительно быть, а не носить маску. Хотелось яркости самовыражения. Но времена меняются, и сегодня эта «составляющая» театральности трагически мельчает. Кому подражают сегодня? Теле- и кинозвёздам, эстрадным певцам, юмористам? И чаще даже не подражают, а просто копируют.

И театр, и праздник – далеко не однозначные явления культуры, и грань, отделяющая созидание от разрушения, очень тонка, режиссёр должен чувствовать её нравственным инстинктом, творческой интуицией. Тот же смех – обоюдоострое оружие: он может и очищать, и разрушать. Даже математики сомневаются в том, что «минус на минус даёт плюс». Очевидность «минусового» результата в общественной жизни мы видим сегодня воочию. Нельзя всё снижать, нельзя над всем смеяться – так часто, так плотно, так беспощадно. Не остаётся ничего истинного – не к чему тянуться, а копирование злого и низкого неизбежно приводит к падению. Да, есть и в традиционном календаре праздники, которые представляют собой торжество вседозволенности. Но они локальны, у них своё определённое место в календаре, своя очистительная функция: «сброс» энергии, выплеск эмоций. Каждодневный, непрекращающийся праздник – разрушает человека!

В академии работает Ваша лаборатория «Архаика и авангард» – что скрывается за этими полярными понятиями, какие проекты и замыслы?

С одной стороны, даже мой личный опыт для нынешних студентов уже архаика… Хотя я не отказываюсь и от авангарда. Один из проектов лаборатории – календарь как знак времени, явление культуры и искусства. Это богатейший тематический спектр, самые разные формы… Мы уже провели выставку, и это многих заинтересовало. Следующий проект – спектакль «Танкоград» по неопубликованной пьесе А. И. Лазарева о тракторном заводе. Я вдруг понял, что ребята не то что душой на это название не откликаются, они его просто не слышали! И мы взяли эту пьесу для постановки. Она соединила разные поколения студенческого братства и профессиональных артистов и стала самой удачной на сегодня «лабораторной работой». А сейчас в лаборатории идёт педагогический эксперимент – студенты пятого курса работают над творческим выявлением возможностей студентов первого курса: они и преподаватели, и тренеры, и, возможно, будут играть вместе на сцене. Что бы ни говорили, разрыв поколений существует и ощущается довольно остро. Хочется по-настоящему «законтачить» их и нас в общей «скоморошине». На мой взгляд, это очень перспективно для всех.

В общем, если можно так сказать, лаборатория развивается по законам импровизации, которые диктует временем.

Александр Алексеевич, большое спасибо вам за беседу. Желаю вам открыть и режиссёрски освоить множество новых неожиданных пространств и найти им столь характерные для вас неординарные решения!

Интервью подготовила Н. А. Ягодинцева