Возвращая слову первородство
      Как в любой реке, в каждом озере или море скрыта глубокая природная сила самоочищения, так и в живом языке есть нечто, до конца не познанное, не дающее словам изнашиваться, ветшать и превращаться в пустой звон, но, напротив, накапливающее веками и тысячелетиями кристальную чистоту смыслов, их многоголосый гул. Рискну предположить, что именно поэзия – главное средство самосохранения, спасения языка, и только потом она – рефлексия, самовыражение, текст… 
      В стихах Елены Безруковой происходит удивительное: слова возвращаются из обыденности к самим себе, к своей эмоциональной чистоте и точности, и становятся первоназваниями таинственных явлений бытия – в нас и вокруг нас. Это откровенность до предела, за которым сквозит запредельное – магическая изнанка нашей жизни, где если не видны, то явственно ощутимы её нити и узелки. Откровенность, в какой-то неуловимый момент ломающая преграду индивидуального мира и выходящая в смыслы всеобщего.
      Как это удаётся поэту? Елена Безрукова даёт прямой ответ в своих стихах: музыка! Музыка, которой одной под силу превратить ветшающие формы смысла в вечно новые его волны. Музыка, дающая право быть – и сложным рискованным метафорам, и простым, вполне бытовым предметам, и строгой классической форме стиха, и ритмическим узорам, передающим биение живого пульса, высоко взволнованную речь. 
      При этом и у мгновенного впечатления, и у большого жизненного события – равные шансы стать поводом для стихов, потому что они высвечивают не горизонталь, а вертикаль бытия, его скрытые пласты и глубинные течения. И стихи дают ощутить нам, сколь неизмерима и притягательна эта глубина. 
      Доверительное «ты» и предельно открытое «я» в них сливаются: говоря с собеседником, как с самим собой, поэт и читателя превращает в поэта. А что может быть удивительнее и прекрасней возвращения слова и человека к самому себе, чистому, первозданному, крепко помнящему о том, что жизнь – величайшая тайна, и обретающему мужество бесконечно её постигать?..
Нина Ягодинцева
	


Елена БЕЗРУКОВА


*  *  *
Протяжное сплетение корней,
Ветвей, и проводов, и рек, и бродов.
Я в бронхи мира вплетена, верней –
Я воздух в их подземных переходах.

Еще не жизнь, а только кровоток.
Еще не плод, но музыка над садом.
Услышь, как распускается листок,
Заранее пронизан листопадом!

Скрипичным вздохом, выпавшим из рук,  
Замри в огромном небе и не сетуй:
Вот-вот смычок в тебя проденет звук
И понесет на ниточке по свету.

*  *  *
Яблоко, подобранное в усадьбе Рахманинова,
С розовой кожей, оставшейся от зари,
Словно с передника накрахмаленного,
Из прошлого века – бери.

После зимы, шаги его помнящей,
Дремлющий плод рукавом потри,
Чтоб заблестел, словно жук беспомощный
В теплой руке – смотри!

И через воздух, набрякший музыкой,
Будто бы летней грозой густой,
Я как во сне по карнизу узкому
Ринусь на голос твой.	

Будто бы верю, что ты подаришь мне
Вечность в обмен на смерть.
И, разрываясь, летит, над клавишами,  
Вечный Второй концерт.

И в самолете ночном над Родиной,
На небесах оставляя след, 
Яблоко спит. А тихонько тронь его – 
Кажется, гений придет на свет.


*  *  *
Покуда ночь, разбуженная весной,
Наждачной бумагой ведет по зрачкам, – не спится… 
Пока ты спишь, она пишет тебе письмо,
Чтоб ты прочел сквозь сомкнутые ресницы.
Чтоб строчкой, как веточкой вербною по лицу
Спросонок… Прощенья просить и не ждать отказа. 
Проснись, проснись, я снова тебя спасу,
Чтоб ожил ты и сам не заметил сразу,
Как мы идем по солнечным шпалам вдоль
Двух линий судьбы ладоней соединенных,
Что между нами перетекает боль,
Которую звать иначе, а как – не помню…

Рельсы уходят в облако, и маячит
Нам провожатый без голоса и лица.
Ангел Арсений, возьми нас на руки, мальчик,
Вечный, как ветер, солнечный, как пыльца…


*  *  *
Приходили с утра, на рассвете Мария и Анна.
Молодая грустна, а седая улыбчива странно.
Молодая темна, а вторая – луна на пределе,
Что колышет спасительный свет в полупризрачном теле.

Приносили подарки. Молчали. Садились поближе.
Что ты, Анна, молчишь? Коль чего принесла – говори же.
Темноглазая Анна отрез вынимала на платье.
А чего же он черный? Угрюмо раскинула: нате!
Вы еще молода, говорит, вам к лицу эта горечь, 
Пусть несчастья над вами шумят, призывая на помощь.

А Мария снимала колечко с рубиновым камнем,
Мне с ладони в ладонь опускала. – На что мне? Куда мне?
Я колец не ношу; и пока я слова вынимаю,
Я руками дышу. – Принимай, говорит. – Принимаю.

И глядит она весело, старые лучики морща,
И вокруг нее песенно, даже когда она молча.
Не пиши, говорит, а колечком зажми эту ранку.
А дыши, говорит, всей собою, как свет спозаранку.


*  *  *
Это была вышивка
Над бабушкиным столом:
Белый олень вышел к нам,
Словно покинул сон.
В жаркой темнушке маленькой,
Бабушкиной спаленке,
Белой перины снег...
В ту темноту страшенную
К лику его волшебному
Шла я в своем сне.

Будто бы печь – во вьюгу да
В страшную ночь зимы, –
Бабка меня баюкала,
Грела мои сны.
Так и мерцают пятнами:
Женская, необъятная
Жалость ко всем подряд,
Да со стены, как издали,
Белый, олений, пристальный,
Потусторонний взгляд.

Не говори со мною так,
Будто большие мы – 
В детской пижамке новенькой
Вечно бреду из тьмы.
С жизнью, дыханьем, опытом –
Слышу лишь то, что шепотом,
За руку, только мне.
Знаю молчанье ведьмино,
Чтоб убаюкать – веришь мне? –
Детский твой страх во тьме.


*  *  *
Видишь – качается зной
Нашей замедленной  речи.
Ты происходишь со мной,   
Ты, человече...

Крутит бессонницы шторм
Перья рассудка и света.
Пена в крови моей – что
Это?..

Кем обернется в ночи
Жизнь, молодая и злая?
Господи, ну не молчи!
Я все равно уже знаю...


*  *  *
                Анатолию Кобенкову
Иногда мне хочется писать письма умершим людям.
Потому что поздно, потому что больно, потому что пора.
В промежутке между землей холодной и небом лютым,  
Между хрипом в груди и бессонницей до утра.

В электронной почте еще есть адрес, нажать «ответить» –
Может быть, провода до сих пор ведут, как тогда вели
В города любые, где имя то еще носит ветер,
Обрывая с губ, вымаливая у земли.

Погоди-ка, вспомни – метель и шум в деревянном доме,
Красный свитер, трубка и смех в курительном закутке.
До свиданья, некогда, и в мороз уйти – как в рассудок вдовий,
И бежать, бежать, и запутаться вдалеке.

Рукавами улиц ловить троллейбусную улитку.
Обернуться к свету, к лицу твоему, обернуться к лику.
Я еще не готова сойти с ума в невесомый свет.
Не смотри в глаза, не давай руки, не пиши в ответ.


Омская зима

Поезд в российской шири — 
Падающая звезда...
На глубине Сибири
Дремлет в снегах вода.

Дремлет в водице память
Пришлых и корневых.
Сколько же звездам падать – 
Чтоб растревожить их?..

Чтоб различило ухо
В пропасти русской, как
Тихие зерна духов
Стронули первый такт?..

Это еще не песня,
Это еще пролог,
По необъятным весям
Пущенный шепоток

Мертвых, живых и тех, что
Вызреют этим сном,
Как дрожжевое тесто
В теплом дому ночном.

В снежном затишье бора,
В трепете ковыля – 
Слышишь? – вступленье хора,
Долгого, как земля?..

Чувствуешь? – стало тесно
В воздухе – гул и вой:
Скоро – начало текста
В музыке мировой!

Вслушиваюсь, как только
Вслушиваться могла б,
Медной струною тонкой,
Пристальной, как игла.

Медленно и сурово
Среди большой зимы
Явит ли Бог нам слово?
Иль недостойны мы?..


*  *  *
Только детские ранки
Только в горле вода
На Большой Погулянке
Ты не жил никогда

В сизом воздухе смехом 
Прозвенел ты и нет
Ты уехал уехал
Да и умер вослед

Потому что не вынуть 
Из мужчины дитя
Потому что покинуть
Можно только себя

И как детские санки
Смерть по снегу везет
От Большой Погулянки
До небесных ворот


*  *  *
Стоит вода, молчит вода
В сосульках, тянущихся сверху,
Как ртутных ниток провода,
Где каждая – как нерв, как вертел
Внутри прощального огня
Сгорания тебе навстречу.
Прости меня, прости меня,
Так – легче…
Как между льдом и солнцем пар,
Как черный дым в тумане кухни,
Весна приходит, как удар,
Не рухни…
Не оглянись, не оступись,
К любому шепоту доверчив…
Вода растет по склону вниз,
А мы пытаемся навстречу.


*  *  *
Светом в окна квадрате 
Твой заливает сон: 
Я в своем сером платье 
Вписана в горизонт. 
 
Зябкая, как синица, 
Жмусь в твой покой, как в печь. 
Мне в твоем сне не спится, 
Чтобы тебя стеречь. 
 
Чтоб не прошел навылет 
Яви холодный душ 
В час, когда время вынет 
Нас из любимых душ. 
 
В сумеречной и душной 
Жизни уходит в снег 
Он – никому не нужный, 
Скомканный человек. 
 
Не разорви дыханья 
Между тобой и мной. 
Медленно затухая, 
Тает озноб ночной. 
 
Видишь, сопит в кровати 
Выдуманная тобой
Девочка в сером платье, 
Дымная, как любовь.


*  *  *
Может быть, меня испортила музыкальная школа.
С тонким, как утренний лед, сопрано учительницы сольфеджио.
Но музыка, музыка стала такой огромной,
что разрывает меня...

Она – больше улицы с птицами и ручьями,
автобусами, развозящими сны по округе,
она растет как ртуть в воспаленном русле  
градусника...

Теперь я ее ношу, а тебя не слышу.
Теперь я ее ношу, а других не слышу.
Я так привыкла слушать внутри, 
что снаружи – 
как вода в зеленом аквариуме через стекло.

Вот опять нарастает,
послушай – знакомый почерк:
это дождь ночной шестнадцатыми стрекочет
и полощет меня, как в ручье золотой листочек,
будто я всегда буду маленькая...


*  *  *
Пока вымесишь тесто из этих неровных комков,
Вспоминаешь, как жизнь неровна, нелинейна, неправда.

Первый мой чемодан в первый мой пионерский лагерь – 
Черный, с желтою пряжкой, мой первый баул тоски…

Я – зверек светло-русый, гляжу, как в окне мой папа
Уменьшается так, что вместился бы в мой кармашек.  
Но пока он, теряясь, зачем-то рукою машет,
Мы уже совсем далеки…

Нежный запах тоски между клевером и палатой,
Где девчонки лупили меня головой о стену.
Милый папа, красивый, будто Сергей Есенин,
Забери отсюда меня!

Ты такой далекий.
Я на тебя похожа.
Это детство давно уснуло в горсти, но все же
Оглянусь назад – твой голос черкнет по коже,
Провожая меня
В полымя из огня… 


*  *  *
Длинную прядь наматывая на палец,
Реку холодную пересекая вброд,
В летнее солнце, слезы стирая, пялясь
И забывая, кто первым из нас умрет,

Трогая ступнями пепел дороги длинной,
Лямку вернув на выжженное плечо,
Я оставалась вечной  –  читай:  любимой,
И потому не думавшей ни о чем...

Свежезаваренным чаем слегка горчило,
Горький, зеленый лился в окно сад.
Я не хочу говорить, да и ты молчи, но
Не уходи, сядь...

Как она греет, медного солнца залежь
Где-то под сердцем – тайна, ни дать, ни взять!
Сколько мне жить осталось, ты знаешь, знаешь?
Я не хочу знать.


*  *  *
Как в замедленном кадре мы
Через пристальный сад
Бродим тропами карими.
…Или листья летят?

И по самое горлышко
Налита тишина
В этот флигель, опомнившийся
Ото сна.

Здесь ни боль моя русская,
Ни слова не нужны.
Здесь великая музыка
Спит внутри тишины.

К ней, как к тайному зареву,
Подойти горячо.
Ты возьми меня за руку.
Просто так, ни о чем.

Чтобы пульс одинаковый 
Бился в небо, пока
Сыплют нотными знаками
Над землей облака,
Сыплет палыми листьями
Летний день кочевой.

Ничего не бессмысленно.
Ничего.


*  *  *
Молоко
        небесное
                     пролито
Снегом тихим и молодым.
Остуди мне лоб, моя родина,
Ноябрем
             прощеным твоим.

Ненадежно, 
          будто бы всхлипывая,
Дышит жизнь внутри моих вен.
И ложится музыка хриплая
Нам дороги пустой взамен.

И пока она не закончится,
И пока мы летим по ней,
Я прощу тебя, одиночество,
Как прощают своих детей,

Как прощают зиме старание
Обрамить нас в щемящий лед,
Как прощают любовь заранее
И за то, что она пройдет.


*  *  *
 Господь, мне горячо, мне горячо... 
Мне больно или счастливо? Не знаю. 
Твой снег небесный и его плечо –  
Так много, что чего же мне еще, 
Пока я здесь, живая и земная?..
 
Огромный воздух медленен, как мед, 
И мне, всю душу вбрасывая в выдох, 
Так много счастья – кто ж его возьмет? 
Возьми хоть ты мой человечий выход 
Из сердца вон. 
                          Я всю дорогу шла 
Как обожженным воздухом дыша, 
Из сердца в мир выпрастывая счастье, 
Что все равно – встречать или прощаться, 
Что все – любовь, разбитая на части. 
 
Как жжет она, Господь, твоя душа...