Рад представить стихотворную подборку талантливого поэта из Москвы Александра Владимировича Орлова. Его стихи отличает верность русской классической традиции и современный взгляд на историю Отечества и своего рода, замечательное владение словом и доверительная интонация. Это стихи подлинно православного человека и воина духа, совмещающего успешную литературную деятельность, организационную деятельность в рамках Международного Славянского литературного форума «Золотой витязь» и преподавание истории, обществоведения и ряда других гуманитарных предметов в одной из московских школ.
Читая стихи Александра Орлова, ясно понимаешь, что у современной российской поэзии не только славное настоящее, но и большое будущее. 

Александр Кердан



         
                 
  КРОВ

Вновь чувствую: исходит от окна 
Дух прошлого, и он подслеп и стоек, 
И там, внутри бревенчатых построек - 
Иконы, благовестки, ордена… 

Там чугунки, наблюдники, скамейки, 
Отцов тепло – его хранила печь - 
Оно мгновенно может нас обжечь - 
Там валенки, ушанки, телогрейки.

И запах ладана из красного угла, 
Молитвы, что хранили на делянках, 
И детские мечты на старых санках, 
Одежда, что давно уже мала. 

В обнимку там с ухватом кочерга, 
С лопатой хлебной рядом сковородник, 
Под сундуком - пропавшая серьга, 
А на портрете - мой погибший сродник. 

В ряд с кружками встал глиняный горшок, 
Во тьме сеней скучают бочки, кадки.
Там жизнь идёт в незыблемом порядке, 
И русским отовсюду виден Бог. 

И кажется, что этот волжский терем, 
Впитавший столько радости и нужд, 
Так мной любим и бесконечно чужд, 
Что видится древнеславянским зверем. 


                   ***

Ирине Васильевне Мазановой

Через проулки и сады
Чекистов окриков не слыша, 
Спасала образ из беды
Моя прабабушка Ириша

Беглянку было не догнать,
Хоть по спине промчал морозец,
Хранила Иру Божья Мать
В день лучезарный мироносиц

Омыв святыню от золы,
Окутав в белый полушалок,
Не дожидаясь похвалы,
Передохнув от догонялок,

Она акафист нараспев
Читала со слезами долго,
На Богородицу воззрев,
Пока шумиха не умолкла.

                   ***
Жизнь от лунного света бледна, 
И её не объять, не измерить.
Она словно простора княжна, 
Ну а я - её крепкая челядь. 
И она показала мне вновь 
Расставаньем отточенный ноготь,
Мне её в этот раз не растрогать: 
Всё не так, сколько ни многословь,
И слова мои - стынущий дёготь. 

Знаю я, что закончился вар, 
И от старой прикрытой дегтярни
В звёздный сумрак берёзовый пар 
Вновь уходит, как в армию парни. 
И от шпал, от колёс и сапог
Запах тянется бережной смазки,
И глядит без всевышней подсказки
Поседевший дегтярь, словно Бог, 
На солдатские сумки и каски.

                 
 ДОЧЕНЬКА

В ночь на Волге-матушке затвердел весь лёд,
По нему на саночках дочку мать везёт.

Вслух под вьюгу молится, читает тропари
Слёзно просит доченьку: только не умри,

Не умри, любимая, будет проклят фриц,
Нам ещё немножечко в одну из двух больниц.

Там у того берега встретят нас врачи,
Потерпи, кровиночка, слышишь, не молчи.

Вытащат осколочки из твоей груди,
Только моя девочка глаза не заводи.

Видишь, моя милая, как Волга широка.
Льдом покрылась девочки правая щека.

Помнишь твои вещие на Крещенье сны,
Папка наш с рассветами домой пришёл с войны,

Как нам все твердили: он без вести пропал,
Всех в боях под Руссой косило наповал.

Ишь как ошибались, жив он и здоров,
Папка наш был ранен, вернётся на Покров.

Заживём как прежде, восстановим дом,
Справим дни рождения, и Пасху, с Рождеством,

Купим тебе платьице, заплетём косу,
Просыпайся, доченька, в больницу отнесу.

Волга моя милая не так уж широка.
Льдом покрылась девочки левая щека.


   
 ВДОВИЦА

Ирине Васильевне Мазановой

Ты от слёз не ослепни,
Не копи горе впрок.
Нет хозяина хлебни,
Запропал хлебопёк.

Не нашёлся кормилец,
Что любил цвет муки,
Может, однофамилец,
Своё сердце не жги.

После смены по-свойски
Обустроим помин,
Он пропал по-геройски,
И такой не один.

Шла вселенская схватка,
Но всему свой черёд.
Разыскала солдатка
Кимряка через год.

Пал на Ладоге хлебник,
Есть он в списках потерь.
Жизнь его, как учебник,
Я читаю теперь.

                   ***
На заготовках чахнут лица,
Грузили немцы ночью торф
И ожидали, что приснится
Им Кобленц или Дюссельдорф,

И вспоминали Рейн вестфальцы,
Нацистов шабаши в пивной,
Немели щёки, губы, пальцы,
За ними наблюдал конвой

Не думали они всерьёз,
Что русский снег, небес посланник,
Вояк в тряпье от Хуго Босс
Прогонит навсегда в торфяник,

И там на дне прочтёт пехота
Слова на пряжках: «С нами Бог!»,
И выпустит из тьмы болото
Пленённых душ холодный вздох.



       
БАБУШКА

Детям войны и моей бабушке
Тамаре Фёдоровне Востриковой
           Посвящается


                       I

Знаешь, Саша, из вонючей гнили 
Выбирала в стужу я крахмал,
Пальцы мои мёрзли, стыли, ныли, 
И солдат с винтовкой нас гонял. 

А потом пекли весь день лепёшки,
«Тырганцы» – война их прозвала,
Доедали до последней крошки
И молились, опасаясь зла. 

Летом добавлялась к ним крапива, 
В дело шли и ряска, и ботва.
Никогда я не была труслива, 
Может быть, поэтому жива. 

Клюкву собирала по трясинам
Среди жаб, медянок и гадюк,
Ездила тайком в Москву за джином,
А потом сбывала его с рук.

Воинам я стирала гимнастёрки,
Шаровары, нижнее бельё.
С мамой мы делили всё до корки –
Не по нам унынье и нытьё.

В десять лет мы были крепколобы –
Помню я о каждом трудодне.
Рыли и траншеи, и окопы,
И осколок «Юнкерса» во мне.


                     II

Штрифель, розмарин, анис, грушовка –
Всё у нас в то лето наросло.
Позабылись фронт и голодовка,
Солнце, правда, грело, как назло.

Сливы, земляника, черноплодка…
Если бы ты видел, как цвели!
Тяжелела мамина походка,
Не забыть лицо её в пыли.

Напролёт работали мы сутки,
Долго ждали с Волги сквозняка,
И у мамы отнялась рука,
Но цвели тюльпаны, незабудки,

Розы красовались, маргаритки –
Мама вслух читала им канон,
Прятала Евангелие в накидке –
Той ещё, с романовских времён.

Мы с молитвами  копали ямы,
Я пилила и строгала тёс.
Только вот глаза у милой мамы
Часто были красными от слёз.

Память всё давала волю нервам,
Снились ей безвестные полки:
Рыбинцы, тверчане, кимряки,
Мой отец, ушедший в сорок первом.


                    III

Я трудилась, как анахоретка,
Не по нраву был тягучий сон,
Позади ремесленного –  звон,
Позади война и семилетка.

Помню заводские перегрузки,
Наше комсомольское «даёшь!»,
Лучше всех строчила я союзки,
А покой не ставила ни в грош.

Счастьем нашим было – жить по плану,
Избегая склизкой болтовни,
Помнить никогда не перестану
Клапана, оборки и ремни…

Дом наш уцелел, а из бараков
Переехал без обеих ног
Бывший ворошиловский стрелок,
Строгий постник, кроткий дядя Яков.

После Курска, после трёх ранений
Никому не нужен был юрод,
И жена, без лишних объяснений,
Расспросив детей, взяла развод.

К нам в семью он въехал на каталке,
Мы решили: с Богом проживём!
Стало веселее жить втроём,
Мы же люди сталинской закалки.

      
 РОД

Четыре прадеда моих
Живей живых.
Четыре прадеда моих
В снах дождевых.
Четыре прадеда моих
В лучах дневных.
Четыре прадеда моих
В словах мирских.
Четыре прадеда моих
В цветах степных.
Четыре прадеда моих
В лесах глухих.
Четыре прадеда моих
В делах земных.
Четыре прадеда моих
В крестах резных.
Четыре прадеда моих
В мирах иных.
Четыре прадеда моих
Среди былых.
Четыре прадеда моих -
Я возле них.
Четыре прадеда моих
Живей живых.