Елена Крюкова родилась в Самаре. Поэт, прозаик, культуролог. Окончила Московскую государственную консерваторию (фортепиано, орган) и Литературный институт им. Горького. Член Союза писателей России, Творческого Союза художников России, Издательского совета Русской Православной Церкви. Лауреат премии им. М. И. Цветаевой (2010), Международного славянского литературного форума "Золотой Витязь" (2014, 2016, 2019, 2021, 2022, 2023), международных литературных премий им. И. А. Гончарова (2015), им. А. И. Куприна (2016), им. Э. Хемингуэя (2017, Канада), Южно-Уральской премии (2017), премии им. С. Т. Аксакова (2019), премии им. Ф. И. Тютчева (2020), премии журнала "Север" (2020), премии им. Н. Н. Благова (2021), премии им. С. Сергеева-Ценского (2021), премии им. Б. Корнилова (2022), премии "Есть только музыка одна" (2021, 2022) и др. Публикуется в литературных журналах России и стран мира (Франция, Германия, Болгария, США, Канада). Создатель авторского "Театра Елены Крюковой".
Елена Крюкова
РАЙСКИЕ ПЕСНИ ДОРОГА
*** Рельсы серебристей свежей рыбы. Чёрен снег, он подгорелый хлеб. Под нависшей многозвёздной глыбой Мчится поезд, от любви ослеп. Мы глаза ладонью закрываем От его безумных белых глаз. Поздно! Он летит, незабываем, Сквозь живых и сквозь убитых нас. В поездах прощались и любили, Пели, умирали на бегу... Мы остались на платформе - или Две полынных ветки на снегу?ФРЕСКА ПЕРВАЯ. СИНИЙ СЕМАФОР
Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье. Ф. М. Достоевский, "Идиот"
*** Входят глаза мои в небо последнее. Гуляют там. …по синим сонным полям, по синим лугам... Глаза на свободу отпущены. Громок приказ. Глаза гуляют по небу в последний раз. А сколько каждый из нас в Мiру проживёт? Закину лицо. Облаков тяжёлый, бешеный ход. Стою. Жду выстрела, боли, огня. …Всеми глазами входит моё небо в меня. ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН Всё вокруг меня рушилось и сгорало дотла. Я ночною столицею, я плясицею шла. То ль пьяна, девка крашена, то ли вусмерть трезва, Застывая безбашенно, на морозе трава. В полночь наипервейшая шелестит седина. Плечи - жёсткая вешалка. В пёсьей шубе. Одна. Все ворота закрылися. Зимний уголь и дым. Одинокими крыльями машет мне Серафим. Это рушится, падает не бетон, а земля. Стынет болью и падалью, под ногою пыля. Бормотала я: матушка, слышишь, не умирай! Ты сосновая матица... ты в печи каравай... А вокруг меня клёкотом - иноземная молвь. Площадь Красная - рокотом. Площадь Чёрная - тьмой. Я, танцуя, вышагивала, я юродкой брела - Пламя лисьею шапкою ночь сжирало дотла. Из бумажных стаканчиков горький чай я пила На краю всех обманщиков, на отшибе стола. Ярославский, Казанский ли, Ленинградский вокзал! Что ж ты, троица Райская... мне ж никто не сказал... Что ты, троица Каинова, где колючка и наст... Ни греха. Ни раскаянья. И никто не предаст. Мне б согреться, о публика! Мелочь, блеск чешуи... Я станцую по рублику, вам спляшу, соловьи! Ах, лапша ты разваристая, кофе-чай ты спитой... Потанцуем, товарищи, мой вальсок золотой! Моё танго маманькино... резвый батькин фокстрот... Я вчера была маленька... а сегодня - вперёд... Я вчера была старенька... а сегодня - в расход... Херувимская барынька... скоро поезд уйдёт... Ну, беги ты, плясавица! Он на третьем пути... Чисто петь. Не гнусавиться. Да по рельсам идти. Да по шпалам бревенчатым, задыхаясь, бежать, Да от смерти до вечности - повернуть рукоять... Вот седая старушенька за составом бежит! А земля вокруг рушится! А столица дрожит! О, смешная бабулька-то, рот сердечком, хоть вой! Снег вином белым булькает во бутыли ночной! То ль пьяна, вся изморщена! То ли ведьма она! То ль святы ея мощи! Без дна глубина! Всё бежит, ах, за поездом, кости вытянув, мчит, Не догнать, уже поздно, крик вороной летит, Крик летит шестикрыло в Серафимью пургу, Дай мне, Боже, дай силы, добегу, добегу, Я смогу, я настигну мой последний вагон, Втащат за руки, гигнут, засвистит мой Харон, И присунут ко рту мне горло фляги чужой, И я сделаю жадный глоток мой большой, Выпью жизнь мою, Мiръ мой и родимую смерть, Время, ты умираешь, а мне - не посметь, Но я знаю: случится, вот сегодня, сейчас, Поезд мчится, молиться надо горечью глаз, Вы глаза-мои-рыбы, уплываю, плыву, Неба мощную глыбу, как ребёнка, зову, Ноги ставлю на буфер, ближе к сердцу суму, И гляжу, как столица улетает во тьму, Я метелями плачу, фонарями горю, Нищей речью горячей о любви говорю, Этот поезд последний, рельсы рыб солоней, Я последней обедней, я безумней огней, Я в пургу улетела, не вспомянь, не жалей, На последний - успела ночью смерти моей. ГЛОТОК ОГНЯ Трясёт. Окна натянут белый холст. Я кисть руки во пламя окунаю. Гори, огонь. Гори! До самых звёзд. Когда конец дороги - я не знаю. Я бьюсь; я бью. Горит набата медь И вспыхивает патиной зелёной. Мне эту колокольню не посметь Поцеловать последним стоном-звоном. Трясёт. Как холодно! Эй, чахлый проводник, Вергилий нищий, железнодорожный, Неси нам чаю! Весь народ приник Устами к жару, к заводи острожной. Мне - исповедь попутчикам шептать. Они мне тоже каются нелепо. Стоп-крана полыхает рукоять. Варёной курицею пахнет, кислым хлебом. Из банки тянет терпкой черемшой... Лицо мокро. Слеза горчит полынью. Мне жизнь-Сибирь казалась мощною, большой. Вдохнула, выдохнула - нету и в помине. О, как трясёт! Терпи, родной народ! По рельсам, а сдаётся - по ухабам! Булыжники, щебёнка, сизый лёд, Колода карт рассыпана лукаво... Ну что, мы переплыли нашу казнь! Конечной станции фонарь перелетели! Мы - голуби, мы перья, дым и рвань, Застиранная тряпка колыбели... Трясёт?! Терпи! Засмейся! Напишу Я твой портрет, народ родной и сирый! Я над холстом зимы едва дышу, Малюю кровью землю полумiра! Проехали мы наши времена, Его долины, войны и откосы. Огнём судьбина наша крещена. И пламена гремят, а не колёса. И мы лишь люди, - где там божества!.. - Звериные, немые, рыбьи, птичьи, Мы научились говорить едва, Теряя междузвёздное обличье, А уж восходит Солнца лютый лик, Луна пылает чашею цикуты, А нам кричит тщедушный проводник: Стоянка, люди, лишь одна минута! Застыньте!.. Нет, болтайте, пейте чай! Рассыпьтесь семечками, перцем, облепихой! Рыдайте! Обнимайтесь невзначай! Ругайтесь громко! А целуйтесь тихо! О, тише, тише... Кисти по холсту - Две огненных руки - снега обхватят: Ещё любовь промчать, ещё версту, Ещё судьбу, а вдруг на всех не хватит, Селёдка, помидорина в фольге... Яйцо крутое... круче яства нету... Там нет дороги. Сядь. Рука в руке. Там разбомбили мост. Уходим налегке. В тельняшке ты. Я - в козьем вязаном платке. В крушении всегда так много света. А знаешь, заховала я хитро, Вон, от проводника... трясёт!.. на дне бутыли, Глоток огня: испей, даю добро, Весь Мiръ хмельной, где вечно жили-были, Где вечно мы на фреске той бежим, Ты в руку мне, а я тебе вцепилась, Кричи, крушенье, не молись и не дрожи, А лишь люби, любимый, сделай милость. (ВИДЕНИЕ ГОРОДА) Я проснулась в комнате, до потолка заваленной вещами, и себя ощутила ненужною вещью. За окном скисало молоко слабого, детского рассвета. Я ощутила, как хочется курить, и вспомнила, что я никогда не курила. Город за стеной, за широким, как поле, окном, может быть, звался до боли любимым именем. Но не сейчас. А когда-то давно. Ныне и присно и во веки веков перемешались, как сальные карты. Я потянулась, вытянула ногу, и правую свело судорогой. Села, и раскладушка подо мной искалеченно скрипнула. Всюду виднелись следы оголтелой гулянки. Всё было раскидано, расшвыряно, разбито; щербатые половицы усеяны осколками - стекла, фаянса, смешных рубинов-сапфиров с блошиного рынка. Быть может, там поблёскивали и осколки истинных жизней, не знаю. Жизнь ведь тоже твёрдая на ощупь, и бьётся. Жизни моей нет без тебя, вспомнила я слова из чьей-то умершей песни, и усмехнулась: сама над собой, должно быть. Спустила ноги с калеки-раскладушки на пол. Ступни ожгли холодные доски. Что за окном, я не знала. Зима? Весна? Да всё равно. Надо было заставлять залитое красным забытьём сознание трудиться дальше, дальше. И тело тоже надо было заставлять: шевелиться, перемещаться. Пока живёшь, надо и себе приказывать, и другими повелевать. Не умолять. Не просить. Просить бесполезно. Над тобой только посмеются. И любить - бесполезно. Какая в том польза? Любовь - златокрылый Херувим, забытые Райские песни, их бормочут, выдавливают из груди в пылу попоек, в дыму угара. А потом открывают форточку. Или настежь - окно. Дым развеивается. И тебе надо жить дальше. А это тяжёлый труд. А трудиться не хочет никто. Я, шлёпая босыми ногами по ледяным крашеным половицам, подошла к окну. Незнакомый город так и лез в стеклянный зев окна всеми бестолковыми, устрашающе грузными камнями. Я спросонья, ещё заволокнутыми плевой ночных видений зрачками обводила заоконный окоём. И это мой Мiръ? Да, правда, это мой Мiръ? Ужас. Я не хочу тут жить. Я хочу обратно в счастье! В любовь! В праздник! В мой Рай. Каменные колёса. Железные жернова. И, кажется, крутятся. По ободу вспыхивают хищные огни. Гасну, захлебнувшись собственным жалким светом. В глубине каменного тюремного леса иной раз чужой свободный свет взрывается, ослепляет, убивает и долго не умирает. Теперь мне здесь надо жить? Кто меня сюда привёз? А может, привёл? За ручонку? Дитёнком? Я резко обернулась. Кто-то рядом стоит и смотрит на меня. Зеркало. Это всего лишь зеркало. Издали, из зазеркалья, стала робко нащупывать путь, расползаться пролитым чаем, вином, водой по столешнице тихая дремучая музыка. Я пыталась прислушаться. Музыка тихо пела мне в изумленную душу о том, что вон там когда-то стояла гордая красная башня, и от неё все вокруг становилось немыслимого красного цвета, даже серый асфальт, даже чёрная брусчатка, наспех-подделка под седую древность. У нас, там, далеко, умели искусно подделывать старое. Старость. И молодость. И смерть. Да что там, умели всё подделывать. Всё что хочешь. Музыка мурлыкала кошкой, а я глядела в зеркало. Как меня зовут? Музыкой звучали ветхие, истрёпанные, крылатые имена. Зеркало покорно отражало мне меня. И себе - тоже меня. А может, то, что когда-то было мною. Я не уверена, истинно ли существует тело. Может, оно только так, видимость одна. Ну, некто умный-как-утка сбрехнул однажды: тело всего лишь платье души. Ну что, модница душа? Напялишь новый наряд? От меня утомилась? Неизвестный страшный город глухо, монотонно шумел за окном. Шум заглушал тихую назойливую, бесконечную музыку. Я глядела в зеркало, а вот не надо было глядеть. Там я увидела дорогу. Рельсы бежали прямо под окном. Вагоны грохотали. Шатались пьяно. Гудок рвал слух. Дым заволакивал зрачки. Вечная дорога. Билеты. Вокзалы. Поезда. Пересадки. Вагонная тряска. Стремление вперёд. И никогда - назад. ИСПОВЕДЬ Неужели свободна? Неужели одна? Этот Мiръ отчаянный, всенародный, эта - вбита во тьму щитом - Луна... Неужели несчастна? Неужто лечу? Неужель всё напрасно - и всё по плечу? Это Время, до пят платьишко, в пол, неуклюж суждённый раскрой. Это Время вперемешку с Войной, где святые - кто бос, кто гол. Неужели вратами вниду, тоскуя, сей миг - в Первый Круг? Успокойся, мой Адище, аллилуйя, убери колючие кольца рук. Ты не скалься. Зубами не лязгай. Не хохочи красно, впопыхах. Вот ребячья морозная сказка. Вот сожжённый мой страх. Цапну потир я с полки - ах, винтаж, семнадцатый век... Погребальная хвоя, зимы иголки. Чистый, детский мой смех ли, снег. Я снаружи зряча, старуха. Я слепая девчонка внутри. А в округе - поруха, а вперёд не смотри. Нет, гляди! Близоруко-бессонные зенки до дна распахни, насквозь! Все родные снимки со стенки - дыбом, наотмашь, вкось. А все люди, зри, баба, все строем, тяжек огненный мощный ход. А все люди опять герои - ибо: Время, вперёд! А назад хода нету! Дышу глубоко, тяжело. За решёткой - в окне - комета, ея будущим пышет жерло. Я грешила, как все. Блудила. Я бродила, как все, Посреди золотых и немилых, по нейтральной ползла полосе. Пощадите мя, вы, герои! Каждый нынче из вас - иерей. Снег клубится пчелиным роем у разверстых в судьбу дверей. Там, в полях, валитесь навзничь, ничком, обливаясь не кровью, нет, А Причастной сластью, во веки веков, обливает вас звёздный свет! Всякое дыхание да хвалит Господа... а моё - ловит вдох: не покинь... И последний выдох... как все просто... Вот война. И любовь. Аминь. Ах, мой дух, смущённый, бегущий, нога за ногу, всё вперёд, Погоди, любимый, грядущий! Погоди, незнамый народ! Сизый лёд-голубь на улке!.. а огнь с Востока - жаль, не лучина - дешёвой лампёшки свеча... Протопоп, не суди мя строго, как ладонь горяча... Ах ты Господи, я ж не священник... Бабам в алтарь нельзя... Я всего лишь мотаюсь, еловый веник, по доскам скользя... Ах, Причастный сосуд, и пальцы так дрожат - языки свечей... Неужель в древняной ладье унесут туда, где любовь горячей?.. Неужели в полёте кану? И мя не сыскать? А за стенкою спьяну бормочет то ль кат, то ли тать. Вон в шкафишке дотла забыта бутыль дорогого вина... Наливаю в потир... над бытием, над бытом встану молча. Одна. Как же всласть пьют мужики, счастливчики, поминая или празднуя, им всё равно? Я сладкое Время глотаю. Я вижу потира дно. Это медное дно. Слишком рядом. Отсвет лунный. Зелёный лёд. Ночь, живая - моя награда. Ночь, огромная, что тебе год. Ночь, седое рваньё, преданье. Ночь, век иной, младенцем - во мне. Ночь, как тысячу лет бормотанье - за прялкой, на дыбе, в огне. Ночь великая! А я снова кроха. По складам Четьминеи читаю. Хлеб я, печиво. Мя не видать. Я сама себе Сад насаждаю. Я сама себе Рай, благодать. Время, брысь ты! Ад, рассыпься в зерно! В заре огнеглазой сгинь! Я на свете живу так давно - не страшны ни война, ни Мiръ, ни Звезда Полынь. Только Мiръ необъятный страшен, да, по ночам. Зиккураты зрю звёздных башен. Соль течёт по щекам, плечам. А герои - всё мимо, мимо, плотным строем снега, дожди. Погоди, муж мой, сын любимый, оглянись! постой! погоди! Пальцы в медь когтями вцепились. А вину - конец среди вин. Солнце, застынь, а, сделай милость. Смог же Исус Навин. Не катись ты, Луна! Не надо! Вот так навек и замри! ...плавать в зеркале молнии взгляда. Бить челом изнутри. Пить и пить, допьяна, до стона, до проклятия, до Суда, А потом задрать к небосклону эту, в изморози, башку - навсегда. *** Вокзал, гудящее лицо Войны и Мiра, дня и ночи. Обледенелое крыльцо. Гадают, спят или пророчат. Войду. Узнаю ли тебя? Твои морщины углубились. Пылают души и тела, И тени все переместились. Да что глядишь ты мне в мешок? Подарки... семечки... игрушки... Как попируем мы, дружок, На смертной солнечной пирушке! Солдаты. Новая война. Грохочет рота сапогами. Я провожаю вас одна Меж поездами-берегами. Меж дамбами последних рельс. Меж колыбельной канонадой. Крик вьюги. Времени в обрез. Обнимемся. Не плачь. Не надо. Не сомневайся, победим. Кидай хамсу вокзальной кошке. Давай до дна мы выпьем дым, Вокзал, железные застёжки. Вокзал, бетонный мой редут, Кроваво-бархатное знамя. Златые кисти прочь текут Неисследимыми слезами. Все утекают времена. Всех на прощанье обнимаю И на прощенье. Я, война, Твой Мiръ люблю и понимаю. Целую все твои сто лиц. К дохе метельной припадаю. В ночи разъездов и столиц Над мальчиком твоим рыдаю. ХОРОВОД псалом Мя праздники наши так обнимают, так в хороводе заводят! В голос рыдаю, громко смеюсь, торжественно, при народе. Без народа я никуда. Я сама народ, во лице едином. Не убить мя. Лишь сердца клин вышибают клином. Россыпь, яхонты, гулкий зенит, парча златая. В хороводе военном ведут... Мiръ забыт... а куда, не знаю. В хороводе хором поют, голос мой в огнях утонул, Под еловою лапою ландыш. А с неба идёт мощный гул. Гул безбрежный, бездонный, беспредельный, бесповоротный. Я пляшу как во сне и дышу любовью народной. Из васильков венок тернием мне на брови сползает. Я пляшу и в Мiръ гляжу расширенными глазами. Вы, мои зрячие зеркала, отразите вы всё до капли, до пота, до дна отразите. Заплетите, мои златошвейные пальцы, дождевые золотные нити. Мя праздники треплют, так на ветру буревальном мотают флагом. А на праздник теперь нужна, как на битву, отвага. Это смерть стала жизнью; утром: прощай, а в ночи: не покину. Это смерть прожита мною насквозь; неправда, наполовину. Ея праздник велик, грохочут вблизи, за окном, разрывы. Я пляшу средь родного народа, родные, вы, мёртвые, все ещё живы. Я пляшу в вашем лесу, бегут в хороводе со мной берёзы и ели. Я во Времени плыву, на ветру, на весу, в погребальной ладье постели. Почему мя дикою рысью краснощёкий плясун обзывает?! Прижимаю кисточки-уши к башке, страстная, хищная и живая. Да, вся в пятнах потерь, злословий, грехов смоляных и алых. Шкуру ты не сдерёшь! А сдерёшь - обрасту любовью, начну сначала. Лес ты, лес мой, пустынь прекрасная, вышивка гладью. Земляничная кровь под ногами. Олений рушник. Ольховое - настежь - объятье. Лапоточки сбросила, на кой мне парижский шик, Пьер Морель и подобные штуки! В лапоточках за рыбным обозом пришла туда, где покаянно дрожат мои руки. Я пляшу, лжёт мой сон, царский лев из чащи выходит, Я овцою пляшу под огнём зверьих глаз в солнцевороте-народе, Круть да верть коловрат, хороводу назад, противсолонь, не катиться, Лев рычит, боль молчит, лишь с небес звездопад: лица, лица. Лики валятся с неба, то Ангелы в хороводе танцуют Зимцерлы, Перуна. Я пляшу, это праздник великий, рокочут звери, люди и медные струны. Кто велел нам плясать, кто велел умирать, кто велел защищать, жить кто повелел в хороводе?! И текут круги, не видать ни зги, ни в бою, ни в тюрьме, ни на свободе. Это праздник мой! Притворюсь немой. А вокруг голосят, и я тоже Во всю глотку пою всю судьбину мою, жалейка - морозом по коже, Плёнкой инея, слёз рыбацкой юшкой, смоляною водицей Ивана Купалы. Я пляшу. Омут рядом. Ору: я смерти такой не искала. Я пляшу, ибо нельзя не плясать, нельзя отрываться от люда, Ибо люд я сама, ибо Мiръ зол и лют, и я в нём солдаткой пребуду. Там, в Диком Поле, иные сошлись хороводы, А Зимцерла и Мокошь ревут, утирая красным узором с лица вопли, плачи, столетья и годы. Мокошь гаснет стволами берёз, застыла от слёз Зимцерла, Даждьбог пролился дождями, Это водка с небес, поминальный лес, я пляшу, я похожа на пламя, И вопит, поёт и жужжит хоровод, круглый ситный, грудастый хлеб выпекает, И пляшу я на празднике яростной жизни одинокими всеми веками! Нет конца хороводу, нет смерти народу, а из чащи выходит волчица, Дыбом медная шерсть, и висят сосцы до земли, чтоб детям напиться. Эй, бегите, ребята, под медный живот, пейте медное долгое злобное млеко! Держим за руки бешеный мы хоровод на излёте великого века. Пляску новую не начать. Звёзды валятся в гать. Землю винную топчем. Не прервать родной хоровод. Не расстрелять. Не взорвать. Не опутать сетию ловчей. Ты, Зимцерла, хватит сетовать, ныть! Ты плясать с нами можешь? Зри, уж пляшет, ураган рук и ног ея страшен, снежногрудая Мокошь! Зри, уж пляшет весь Мiръ, помирая от смеха, а может, у нас под стопою! Я пляшу, я еле дышу, но я никогда не стану другою! Пляшут рысь, лев и волчица, медная, бедная, под сенью звёздных воскрылий, А под брюхом ея два копошатся младенца: отца и матерь убили! И для будущих битв их волчица вскормит, для сражений грядущих! Без войны и пляски пресны, и Адом пышут Райские кущи! А пляшу я и плачу слезою горячей, рыдая, пою и танцую, А у мя на войне двух мужей убили, теперь никого не целую, И пора отомстить, а готова простить, они там, под землёю, пляшут, Со природою всей, в перекрестье костей... отражаем их пляскою нашей... Ты пляши, народ! красен корогод! он по Мiру идёт кругами! Без народа я никуда, никогда, навсегда, без его алмазов в грязи и над нами! Мой развышит кровью подол. Моё сердце - скол ледяного тороса. Хоровод, полёт, поминальный стол, крик, патерик, кафизмы и слёзы. Ты вскорми, зверица, медны когти, сирот-ребятишек. Питай и помни: Там, в иной ночи, они станут царями земли огромной. Я едва пляшу, остановите мя, я теряю Время из виду. Я едва дышу безумьем огня. Близким ужасом. Дальнею панихидой. Но пляшу. Пляшу. И пою! Пою! Хороводную! Единое, что остается. О грядущих всех, через боль и смех, через жар и снег, поперёк лица, поперёд конца, слеза медная льётся. Льётся. Льётся. ИРКУТСКИЙ ВОКЗАЛ. ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ баллада Молчит раскосая бурятка. Лицо как яблоко сухое. А расписание - в порядке От Кулунды до Уренгоя. Эх, кабы навсегда уехать, В слепую синь стрелой вонзиться! ...Цыганка вся - в монистах смеха, И ноги тонкие, как спицы. Здесь ветры с запахом Байкала, Когда с Востока снег наносит - Грызни и ругани вокзала Не занесёшь, но он - заносит! И на сухие иглы снега, Как на дорогу столбовую, Выносит ветром человека, И пьёт он водку ледяную. Берут буряты бутерброды, Глотают кофе, как в пустыне! Переселение народов - Переселение доныне! Девчонка про любовь щебечет. Старуха про войну вздыхает. А рядом Сыне Человечий На жёсткой лавке отдыхает. У каждого - своя святыня. У каждого - свои порядки. Рыдает об убитом сыне Над Буддой старая бурятка. А рядом крестик, будто рану, Старик ощупал под рубахой: Молиться о грядущем рано - Спаси от нынешнего страха! В Афганистане - это рядом - Месторожденье лазурита. На карте весь Саян под взглядом Не больше бабкина корыта. Что, люди, смотрите умильно В бычачью морду тепловоза: Вам мало крыльев семимильных? Не жмут шумерские колёса? Глядит уборщица колюче, Подняв метлу убогим флагом, Хоть ноготки её на случай Покрыты земляничным лаком. Она, как матерь Чингисхана, Глядит из-под руки на лица. А жарко - можно из-под крана, Как из реки в горах, напиться!.. Два старика, очистив воблу И выпив из бутылки пива, Заснули тут же в позе "вольно", Орлиной, нежной и красивой. Во сне, спасаясь от погони: "По коням! - крикнули. - Победа!.." Я с ними в прицепном вагоне - Ура! - до Култука поеду. Лежат пирожные в буфете, Воздушны, дёшевы, бесплотны... Всё человечество на свете Спрессовано в вокзал холодный. Но сквозь овчинные тулупы, Сквозь чемоданные наросты Я вижу вдруг глаза и губы, Как дети в детстве видят звёзды! Мальчишка в вытертой дублёнке И с грубыми руками Бога. И чистые глаза ребёнка, Чья мать - январская дорога. И я иду к нему, толкая Мешки, баулы, локти, плечи, И я красивая такая, И пальцы подняты, как свечи! И пальцами в толпе бездомной Свечу, морозы прожигая, Свечу во тьме на Мiръ огромный, К тебе - любимому - шагая! Как долго я тебя искала! Родство - о, что за наказанье: Сродниться вмиг в чаду вокзала - Без рода, имени и званья... Но вдруг в огнях метельной пыли, В пару медвежьем и морозном Меж нами люди повалили Под диктофона голос грозный. Оно летело и бежало, Родное перекати-поле, И направление держало, И брало уходящий поезд! Клубок с колючею холстиной, С тысячеглазым счастьем-горем, Куда ты, как под хворостиной? В священное какое море?.. Девчонки с красотой живою, Старухи, жизнь кому - как милость... Я в нём была сухой травою И по снегам земли катилась. Клубок промчался между нами - От похорон до колыбели... А где стоял ты - встало пламя, Слепое снежное веселье. Кассирша в обморок упала. Старуха мелко закрестилась... А я стояла и молчала, Поскольку я с тобой Простилась. БЕССТРАШИЕ А мы дороги не боялись, нет! Мы хлеб ломали, дул судьбинный ветр, И на ходу мы прыгали в вагон, Катил под склон, а миг сверкнёт - на склон! Такие годы были. Гибло всё. Всё попадало в разрушенья колесо. Так с пьедестала падала страна, Одна на всех, для одного - одна! Откалывались от неё куски. Орали мы и пели от тоски. От голода: картошечку на сале Так жарили!.. вокруг неё плясали... На площади стояли, руки голые сцепив: Нет, танки не пройдут!.. - наш крик, мотив, Наш вопль: живи ты, Родина! живи! В который раз - да, на костях и на крови... Войны мы не боялись. Нет, о нет! На выстрелы наш был один ответ: Что ж, под ружьё! Под тяжкий автомат! За Родину! Глянь - тысячи стоят... А кто не с нами - значит, против нас! Но мы не знали лисьих лживых глаз, Но мы так верили: грохочет наш состав Поверх обмана, в синь небесных глав! Из нас был каждый - куполом златым! Да, голодали! Кудри-гарь, пожарищ дым, Шальные торжища, где куры, шапки, лук И пишмашинки во дрожащих граблях рук... Зарплату нам - яйцом да утюгом! Парадное дежурство - в горле ком! Убийство богача, а пуля сквозь стекло, Из рук валится летописное стило... Россия гибнет, так тогда казалось нам! "Да никогда!" - орали. Стыд и срам, Кто каркает в сугробе, вороньё, Кто плюнет во бессмертие твоё! Кто не увидит воскресение: вокзал, И бег народа, что судьбу в лицо узнал, Что - на плечи котомку и баул, Что в зале ожиданья до Христа - уснул! Мы сорвались. Во тьму! На рельсы! В свет! Мы, люди, смерти не боялись, нет! Мы кровью знали: что ж, погибель вот! - А там, за спинами, восстанем мы, народ... И потечём - по россыпям дорог! И побежим - в березовых серёг Златую и пчелиную пыльцу! Нас Херувим крылом погладит по лицу! Нас много! Мы все - ягоды, зерно, Кирпична пыль, велика быль, мы все одно, Мы глухи к визгу ненависти: нам Пред боем знамя прижимать к губам! Да, знамя красное, всё в золоте кистей. Всё легендарное. В земле оркестр костей, Все скрипки рук, все ксилофоны ног, Гремят все битвы, каждый одинок, За счастье погибая, всяк бежит Вон из вокзала, паровоз дрожит, Нам снова плыть во времена без дна, Нас снова ждёт гражданская война, Переплывём, крылато перейдём, Да, аки посуху, под ветром и дождём, Ведь гибель Родины - залог ея любви, Моя родная, не умри, живи, Ты выстои, тебя перевяжу, Влечу в вагон, иду как по ножу, Палят и празднуют, целуют плоть, гранит, Рожают тряско, плачут в море панихид, Мы помним всё, мы выжили тогда, Да нам сегодня горе не беда, Мы не боимся боли - мы есть боль, Родная, дай обнимем, мы с тобой, Да всяк есть ты, всяк воробей из нас, Орёл, парящий в перекрестье глаз, Тот полководец, гулкие войска, Тот машинист, беспалая рука! О, нас не запугаешь! Стреляные мы. На шрамы и рубцы - возьмём взаймы Кровавые, иные письмена, Ко рту мы купол поднесём - без дна! И выпьем! Ну, давай! На посошок! Мы не боимся Ада: с нами Бог. Метель, ты с нами. Зимняя Война. Дорога с нами. Вечная она. ПЕСНЯ По улице метельной Брёл художник. С пирушки шёл. И бормотал, и пел. И след его, как сохлый подорожник, От холода ломался и звенел. Он пел о том, Что не нужны картины Уже на белом свете никому, И что не любит женщина мужчину, Как раньше, Уходя за ним во тьму. Мороз свистел - Вот Соловей-разбойник! Болтался старый шарф, Убитый флаг. Молочный лился снег В овраг-подойник, В угрюмый придорожный буерак. До дома оставалось так немного! Кололи звёзды Пьяную щеку... И он запел о том, Что видел Бога, Подобного на фреске - мужику. Он не сробел, Не упустил натуру: Поговорил И выпил с мужиком, А между делом всю его фигуру Обвел весёлым золотым мазком. Мужик смеялся! Бородою белой, Как Дед Мороз под ёлкою, сиял. И на прощанье - уж такое дело - Художника В лицо поцеловал. Да вот беда, Да вот напасть какая: Забыл спросить у мужика того, Когда же грянет битва мировая, И как нам жить на свете без Него? И как без нас тут проживут детишки, Когда мы переступим свой порог, И правда ль В древней желтобрюхой книжке Написано про наш последний срок... Так говорил свою хмельную сказку, Снег отгоняя, как табачный дым. И там, где шёл он, Вьюга пахла краской, И песня шла, как женщина, За ним. КАРТИНА псалом Я просто шла, и шла, и шла, и шла, Шагала и ползла, И мне трава была подстилкой, одеялом, ватником зелёным, И я пила закаты с небосклона, Напрасно и шептала, и ждала. Приметы детства. На всю жизнь даны. Мне память обожгли. На дне сундучном Валяются. Они мне стали — сны. Души побелка, матерьял подручный. Колпак врачебный материн. Палитра Отца... тяжел художника костёр Средь мастерской, мольберт задорен и востёр; Тяжелой самоцветной, медной митрой Там ёлка в крестовине… я мала, Не больше яблока, не выше и стола, Качусь туда-сюда, то рёв, то хохот, То вазу уронила, дикий грохот, А руки, два подобия весла, Плывут, ненастно Время разрезая… Я умывалась — меж картин — слезами. От жизни ничего я не ждала. Я и не знала, что живу на свете. Таким незнаньем обладают дети. Когда мне боль была — являлся Ад. Черты лица его я помню. Дикий взгляд. И чёрные крылища за спиною, Широкие. Он век стоял за мною. Я шла вперёд; о нет, к нему, назад. Он брал меня в кольцо. Швырял мне яд. Я, хохоча на многих языках, Его куда подальше слала! Страх Гнала, гусей как гонят хворостиной. Всё впереди! О смерти нет помину. А Мiръ меня, девчонку, обступал. И тискал. Мял. Пытал. Хлестал. Сжимал В объятьях ласковых. Потом под град пощёчин Безжалостно, оскалясь, подставлял. И яблоком во гнили червоточин, Змей, аспид, упоённо соблазнял. А я все шла, и шла, и шла, и шла, В межвременье, в безвременье, во Время, Как будто я бессмертная меж всеми, Я, крошка на закраине стола, Во мрак безвидный брошенное семя! Вот юность наискось перейдена. Забыты все безумства и моленья. Вся молодость, все крики поколенья, Где то война, то музыка слышна, То влюблена — до мглы самозабвенья… То пропасть двери. То огонь окна. Посмертная, шальная тишина. За час, за миг до светопреставленья. Отец-старик качался у холста, От жизни пьян. Не видел ни черта, А рисовал! Рыдала и глядела. Пылает перламутр нагого тела. То мать моя. Навеки красота. И счищена - под ругань - мастихином Во имя Духа, и Отца, и Сына: Запрещена, гонима и свята. Он рисовал густой и страшный лес, Горящую огнём в ночи чащобу, Суждённую до счастия, до гроба, До всех пророчеств и до всех чудес, До ужасов войны, той, мiровой, Отринутой, назначенной, проклятой, Где самолёт — крестом, и вой над головой, И все бездомны, в чудо нет возврата. Я тихо так стояла за плечом, За лысиной отца, за керосинным златом, А он, седой, светил рукой-свечой И кистью-факелом, и хохотал поддато, И пахло водкой, луком и тоской, И тополиной почкою весенней, И лес, танцуя, плавал над доской Мольбертовой, над дрожью поколений… И обернулся вдруг ко мне отец. И так шепнул: не дрейфь, моя ты птаха! Давай! Шагай! Смерть, это не конец, А лишь начало. Облако, не плаха. Забилось сердце. Руки протянула. И грань переступила. И шагнула. Я знала, что там будет. Я ждала. Отец был жизнью пьян. А я — кончиной. Звонили за рекой колокола: Сияюще и страстно, не по чину. Скажи, зачем границу преступать? Зачем навеки кануть в зазеркалье? Оттуда зрят тебя отец и мать… Ход по ножу, по блеску острой стали… Девчонка, знала уж про Ад и Рай. Ах, лес ты намалёванный, лес отчий! Глаза твоих зверей горят в полночи… Мне Ангелы кричат: не умирай… И я иду, презрев вороний грай. Не ведаю, моей кто смерти хочет. Планеты сбились в перекрестье стай. Лес, Ад ночной! По чьим идти стопам? Кому на дрожь души налечь заплатой?! Я оглянулась — мой отец остался там, В потусторонье! За холстом разъятым! И там, на берегу, осталась мать! Они так машут мне! А я рыдаю бренно! Мiръ нынешний в лицо мне не узнать! Мiръ прошлый отбурлил кровавой пеной! А будущую лютую войну, Оскал огней, дымы сраженья Мары, Не ведаю, не вижу, не пойму, Я не пророк! Мне не вдохнуть угара Чужого вдохновенья! Так мала Душой! Робка так сердцем, как младенец! Не разобью слепые зеркала! Не выдохну псалом я, песнопевец! Они мне машут, мать, отец, родня… Военные платочки… Гарь вокзала… Вот сына лик… Живёт он без меня На том краю земли — ни лодки, ни причала… Лес шелестит. Дыхание ветвей. И я иду. Внутри лесных огней, Во тьме. Такая тьма лежит во гробе. Поёт в выси, во звёздах, соловей, Боль-жемчуг рассыпая по чащобе… И слышу я — родители кричат: Прощай, прощай!.. так поцелуи кратки… Не возвращайся никогда назад! Иди вперёд! Вперёд и без оглядки! Запомни этот лес, его наряд, Его луга, болотины и броды, Но, дочка, нет пути тебе назад, А лишь вперёд! Но ты не бойся хода! Ход — то исход! Исход — то ведь исток! И станешь, дочка, ты река лесная! Поют щегол, малиновка, вьюрок… Зри: Райский Сад твоя земля родная! Иди, смеясь! Иди светлей, смелей! Мы здесь, в Аду, живём и умираем. Но ни о чём не плачь и не жалей! Иди на свет! И так дойдёшь до Рая! Всю жизнь лечила мать чужих людей. Они родными становились тихо. Отец писал не королей-царей - Простых людей: вот медсестра, ткачиха, Шахтёр, и лампа Дэви надо лбом, Солдат, винтовки тяжесть за плечами… Отец, никто не думал о святом, Что догорим церковными свечами, Псалтырным дочитаемся листом, Рассыплемся под старыми руками. Мой Рай земной! Ты никакой не Ад! Ты милый Рай, родной, навек любимый, Возлюбленный так многажды, стократ, Ни ложью, ни войной непобедимый! В картине я, отец, уже в твоей! Сквозь лес влачусь я твой! Под сенью елей, В хрипенье, вое, рыке всех зверей, В забытой песне дальней колыбели! Не выйти из картины! В ней живу! И буду жить! Ты, стрелка часовая, Верши свой круг! Во сне и наяву! Я там — мертва. А здесь — навек живая! И вот иду. И лишь вперёд бреду! Мне мать не оглянуться завещала… В сознании, в молитве, во бреду - Я в буреломе путь начну сначала, Передо мною вечность и война, Она закончится, весёлый Мiръ родится, Я стану молода и влюблена, Весною-песней захлебнутся птицы, Пересеку, перебреду я лес Заклятый, Райскою пойду тропою, Не верю в смерть, жду чистоты, чудес, Небесных глаз над голой головою! Иду!.. ...а это просто масло, холст. Отец нарисовал свою зверушку. Вот ягод туесок. Вот губы звёзд. Холм за рекою — ситною горбушкой. Мазками светят хвоя и листва. Мерцают яшма, зелень, изумруды. Все умерли. Картина лишь жива. И вдоль по ней — забытых красок груды. И выгребут из мастерской пустой На снег — все наше, кровное, родное: Икону Параскевушки святой, Хрустальной радуги соцветье ледяное, Подсвечник — нагорели три свечи, Старинной фотокамеры гармошку, И дёрнут с полки, только не молчи, Кричи: оставь!.. - фарфоровую кошку… Все вещи — это люди. Времена. Они глядят огромными глазами. А на картине плачу я одна, Такими масляными, вечными слезами. Отец! Гляди! Я одолела лес мой, Ад! ...старик стоит перед мольбертом на коленях И плачет: лишь вперёд, и никогда назад, Иди, иди, меж воплей и молений, Меж взрывов новых войн, в иных мiрах, А я тебя перекрещу, родная - Преодолей проклятья, пытки, страх, Молись и плачь, однажды умирая, Не забывай меня, и мать, и прах Любви, и Ад, и Рай — от края и до края. ПРОВОДЫ Солдатушки, бравы ребятки, На царском перроне темно! Нарушив приказы порядка, Дешёвое пьете вино. Какие бураны задули! А щётки обритых волос Лучатся, как солнце в июле, До дыр прожигают мороз. Вокзальный рассохшийся жёрнов Трещит, как от века трещал. Гарь, копоть, и слёзные зёрна. И милый любить обещал. Крик-нож: "Я с тобою поеду!.." Любовь обступает народ. Полынный, густой дым победы От жёстких шинелей плывет. Луга, камыши, болотины - Военное это сукно... За мужа, отца и за сына Я пью на морозе вино. За эти военные годы. За Родину: силы ей дай, Господь!.. Продолжение рода. И выхлестнет кровь через край. Прощальный агдам на морозе. Жжёт сладостью, горечью рот. Мне хлебные, ржавые слёзы Голодный буран оботрёт. Стальной полнолунной медалью, И орденом Солнца клянусь, И верой, поющей печалью - Назад я с любовью вернусь. А иней бинтует деревья, Обматывает до кости. Война - перегоны, кочевье, Кровь ягодой красной в горсти. Затянет про горечь утраты Родной, неубитый народ... Запомните песню, солдаты. Вы с нею пойдёте вперёд. МОЛИТВА ЗИМНЯЯ Я приду в декабре помолиться сюда, В чисто поле, на белое это кладбище. Встану в снег, уподобясь юродивым, нищим. Мёрзлый наст мне колени ожжёт, как слюда. Я застыну живой неподвижной горой, Стану льдяной, гранитной, слепой, деревянной... Что с тобою сейчас под буранной корой, Мой отец, мой родной, от холстов своих пьяный? От холстов да от красок, в которых - вся жизнь! У художника нету другой и не будет. Как ты там под землёй, как во мраке лежишь?.. Там тепло тебе?.. Ветер железный не студит?.. Ну, а мы тут живём. Воду пьём. Хлеб жуём. Молоко кипятим новых зим лихолетных. Замираем, услышав погибельный гром. Зарыдаем над вязью писаний заветных. Храбро боремся с горем: вон крики слышны!.. Только будем ли счастливы - Время рассудит... На закате любви, на рассвете войны, Мой отец, мы всё те же безумные люди... Как ты там, о душа?.. Прилетай ты к жилью, В дом родимый, где царские свечи суровы, Где рубаху тебе всё равно я сошью Из холстины небес, из колючек еловых! Ту, горой снеговою, рубаху апаш, У мольберта стоять... мазать полы кистями... Ты палитру свою не пропьёшь, не предашь, Разбросаешь гранаты, рубины меж нами! Ах, пускай Божий Мiръ - он не знает тебя!.. - На колени встаёт пред огнём самоцветов Твоих фресок хмельных - до судьбы, до Суда, До последнего ветра, казнящего света! Я, любимый отец, только краска твоя, Лишь мазок... зачерпнул кистью - радугу Рая... Вот краплака кроваво поёт лития: Я застыну, я высохну, я воссияю... Во снегах, на коленях, у тьмы на краю, Под небесною битвой дрожа, замерзая, Плачу: детскую песню услыши мою, Пока я здесь живые уста отверзаю! Не затянут бураны зияния ран. Осиянно осины поют, многострунно. Огнемётный зенит. Огнеокий Уран. Слёзно крест обниму: человек он чугунный. Орион... Альтаир... может, ты там живёшь?.. По Писанию правда - дух веет, где хочет... Руку в варежке сводит морозная дрожь. И нефритовый перстень мне счастье пророчит. ВИДЕНИЕ ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ псалом Почему почему почему люди так боятся тьмы И я страшусь когда уходит тает мой день И тает в раскатах грома слабый выдох: мы... А что будет дальше даже подумать лень Даже представить страшно мне завтра моё Хоть нас бойцами задорными век воспитал На морозе на вервии колом вставало наше бельё А красота наша корчила рожи из всех уродов-зерцал Разбитые стёкла осколки копчёные чтоб наблюдать Затмение Солнца затменье Луны затменье всего Во время войны чтоб на стол из печи пироги метать Туда запекала бабка моя лебеды торжество Туда запекала нищая бабка лебяжьи перья золу Сныти лист варенье из шишек солёные огурцы Солили при Аввакуме Петре при уходящем во мглу Придурке Гитлере: рисовал ему дьявол усы Ах мама отец да я уж давно прошла Ту самую жизни средину стремнину реки Дурной фарватер бурлит обступает мгла И врут зеркала и стариться не с руки А старюсь мигаю слепо крашусь бешено недуром Ах краска поганая а ты ж бабёнка отнюдь не холст Рембрандта ван Рейна ты дом скелетный на слом Морщин гармонь а не очи алмазней звёзд Иду вперёд по привычке потому что так надо иду Меня вы толкнули на потный стадион сельдяной Где взрывы и крик и гарь и руками не разведу Ни боль ни беду бормочу: Господи будь со мной Шепчу: Господи не оставь Реву: Господи не покинь Был Мiръ а теперь война да какая ещё война Мы бьёмся за Богородицу они - за Звезду Полынь Мы рубимся за Младенца Христа их пестует сатана Да вот таков мать моя и был предсказан расклад Ты медсестрой в лазарете на дымной войне Снова меж коек умирая плачет солдат Кричит: ни шагу назад блажит: сестричка ох плохо мне Да вот мой отец никакая не царевнушка я Не Эос младая с перстами пурпурными не сестра милосердья в бою Схожу я в страну теней в чистом снеге белья Старухой безумной беззубой мудрости на краю Я правда отец боюсь ширококрылой Тьмы Она наступает мы с ней сражаемся зри С небес нашу битву гляди смелые мы Мы видим Тьму не только снаружи но изнутри Я сделала выбор отец и я не с Тьмой Я не с диаволом я радостно Богу молюсь Но я не знаю отец когда я вернусь домой Весь Мiръ - сейчас Война Весь Мiръ - а противу Русь Я мужа люблю гляжу он ест за столом Изморщен лоб крест переносья брови горят Он хлеб вкушает - его осеняю крестом Стоят за спиною полотна-солдаты в ряд Картины - то воинство Полк - то стихи мои Слова отец во рту катаю витиевато пишу На сизом пергаменте кровью на голубиной любви Пишу ливень слёз слепну хриплю не дышу Ах рукопись то отец в тучах чернил небосвод Огромна гроза самоцветен полнощный салют Иконою Троицы надвинулся смертный род Громадный простор великанский хор по-русски поют Мой муж не герой он мастер и я ему хороша жена Послушна смирна беспечальна в ночи светла Почти старик но ещё под кистью пляшет весна Почти старуха а под лучами глаз изникает мгла Мой муж мне шепчет: сегодня наши войска Осилили супостатов и взяли город Бахмут А я шепчу: мiровая война любимый близка Да Боже мой Господи неужто все-все умрут А он смеётся: не дрейфь говорит мне брось Забудь бабий страх все милая жить хотят А я шепчу: и любить переливами рук и слёз и губ обнимаю целую да город взят И будет ещё взят град и ещё и будет взята страна И будет взят Мiръ и людям сполна возвращён И нет не начнётся последняя эта война Где никого уж не вынут из пепла пелён А если начнётся тебя за руку сильно схвачу И выбежим вместе на улицу в общий безбрежный крик В сирены вой Сирин над головой Алконоста узрю свечу Железом с дрожащей старухой оплавится сивый старик И люди все высыпят из домов в пылающий храм Стоять на мiру стоять в слезах на ветру И ты обнимешь меня мой муж и так я умру И я не умру ведь Бог улыбается нам Ведь Ад - это миг А Рай беспечен и юн А дом запомним и Родину унесём Как все солдаты на пыльных подошвах сапог и поёт Гамаюн И плачет сиреной И льётся чёрным дождём И я обнимаю крепче тебя на краю бытия Мой муж любимый страшно крепче держи Во тьме последней горящая картина твоя Царевна Лягушка царевна Лебедь царевна Жизнь *** Как я живу! Себе не верю. Тела двери Распахнуты душой! И я не помню все потери. И слёзы близ любви чужой. Как хищно в яблоко вгрызалась! Змеюки не страшась... Вся - дымом - боль. Вся - жестью - жалость. И под подошвой - грязь. Но только там, о, подними же Лицо зарёванное... ближе, И выше, тише и тесней, Отчаянное пламя лижет Твой сухостой ночей и дней Сияющих. Ты только ветка. И подожгли! Горящий глаз. Ты уголь. Пепел. Света метка На тьме. Гляди. Уже погас. СОЛНЦЕ ...и я выбегу, задыхаясь, на снег охряной и синий, Когда из соломенной шляпы Солнца земляникой брызнут лучи На зимний город! На меха дымов, висящие присно и ныне, На двух разрушенных колоколен две оплывших свечи! Подросток из ближней-жизни-другой сощурится, как Иван Грозный! А розовый снег воссияет ярче, блеснёт ещё розовей От щёк-ярких-роз девки с корзиной, а там не яблоки - звёзды! От звёзд изумленно глядящих её, и от еловых бровей! И Солнце ударит в окна-бубны! И Солнце задует в трубы, Родящие тьму, отраву и яд, смоговые дымы! И Солнце нас расцелует вкусно прямо в губы и зубы - Чтоб белые розы улыбок счастья на морозе не прятали мы! И схватит Солнце в охапку, смеясь, торговца сладким орехом! Куполу синему храма, где склад, протянет оклад золотой! И прямо в мазутную скорбь вокзала брызнет зёрнами смеха - Чтоб вместо льда таджичка пустыню почуяла под пятой! Ах, семечек лузганье... снега скрип под тяжкими сапогами Солдат - из Тикси, из Мурманска: там по Солнцу - тоска!.. Пусть там надо льдами Сиянье цветное безумно ходит кругами, Но счастье - когда посреди войны-мира Солнцем клеймёна щека! Но счастье, когда посреди войны-мира, на площади гневной в окурках, Как в родинках, - на белолицей, пьяной, сковородной площади той Солнце одно пронзит насквозь и нафталинные шкурки На выгнутых внутрь плечах старухи, звавшейся - Красотой, И шерсть-завитки горластых собак - шавок, жучек, полканов, Что ветром носимы, перекати-полем, все мимо, в ногах у костров-людей, И белые, красные камни Кремлей, церквей: царят над веками, И тянут к веселому Солнцу сосцы святых, золотых грудей. СОШЕСТВИЕ ВО АД Настанет день - снега пронзят стопу. По хрусту выбитых ступеней, Неся суму на рыбием горбу, Я в Ад спущусь, кухарка поколений. У всех царей и смердов на глазах Сойду во тьму болотную и жижу. Есмь грешна, потону в людских слезах. Сквозь их алмаз - навоза не увижу. И будет тяжко падать медный снег На лёд, расчерчен циркулем метели. Ко мне сойдёт не Бог, не человек, А я лежу в пелёнках, в колыбели - На Ада дне, где чад, и дым, и смрад, Где корчусь в кружевных тряпицах в крике! - Я в Ад сошла! Я не вернусь назад! Не убоюсь я ни холопа, ни владыки! Вот лоб мой освещает, как свеча, Сноп самоцветов на груди скелета, Мех волчьей шубы с царского плеча, Всю в мыле петлю, дуло пистолета - И смехом искажённое лицо, В слезах, в дождях, всё мокрое, слепое, - Моё лицо, тугое, как кольцо, Объемлющее Время ледяное. А я целую всё, что мне мне под рот Кладётся, тычется в ладони и колени - Коврижку сохлую, игрушку-самолёт, Бумагу ломкую церковных песнопений, Для штопки пяток деревянный гриб, Барометр, он грозит Великой Сушью, Дитячий крик или старуший всхлип, Парилку: точно Ад, там дымно, душно, Пихтовый веник там гуляет по спине, Там гаснет лампы золотая шишка, - Целую всё, а всё горит в огне, Сгорает вмиг, невидно и неслышно, А я целую, Ад, огонь слепой, Всё, что любила до конца, до края... Ад, мучь не мучь, я остаюсь собой, Ведь я качалась в колыбели Рая! Да, там, где мне берет вязала мать! Где я гусей гоняла по деревне! Где восставала яростная рать Святых узоров из пещеры древней! Мой дивный Рай! Я там не умерла, Ни в корчах дифтерита, ни в подвале. Летела рюмкою с закраины стола - И в брызги, вдрызг! И снова наливали! Ты, Ад, нишкни! Меня не испугать. Ни голодом, ни ложью, ни войною. Я и одна - отверженная рать, И знамя красное, и небо ледяное. Да, знамя алое, всё в золотых кистях, В Раю несла его, вцепляясь в древко, Перед народом, презиравшим страх, Нахальная, отчаянная девка! Безумица, да, оторви и брось! Сама я шила красный бархат рытый! Молчи, мой Ад. Замри. Не надо слёз. Жизнь - настежь. Да и смерть - открыта. ...и только на коленях достоять. Всё вытерпеть. ...вот колоколец донки. Ты, сатана, ты смех отца не смей отнять, Рыбалки радость, радугу ребёнка, И тёплый дождь, и рыб ночной парад... Звон, тишина, и чешуя напропалую Из-под ножа летит... ...и многоглазо Ад Глядит, как жадно нежный Рай целую. ВОЙСКО В ПОЛЯХОгромна ночь. Огромен звон. Огромен родов свет, пелён Измятых комья, зимний Мiръ. Явились мы сюда людьми, А кем уйдём? А я с тобой. Удел любви такой: Всё видеть, будучи слепой, Стать музыкой, пребыв глухой, Стать Божией грозой.
Вы - да это же - мы. Вы идёте из тьмы. Не объявлена эта война. Небо - грома гробница, и взята взаймы: Мрамор, облачных стрел пелена. Грозовые граниты и молний кресты. Птичий плач и звериная месть. Вы идёте из тьмы. Не на вы. Не на ты. Просто войском идёте. Вы - есть. Подымаете выше знамёна. В зенит. В каске вор, столпник в кепке чужой. А хоругвь чудь-парчой на морозе звенит: Хоть стреляй, хоть молись всей душой. Кто несёт вместо флага топор-приговор. Кто вздымает больничный халат. Это войско моё. Это воинский хор. Бархат. Стеганки. Звёзды горят. Алюминьева кружка - на дне вещмешка. Пот тузлучный под фетром кирас. Мы идём, мы пылаем, мы жжём на века Иней-вьюгу - отчаяньем глаз. Кто безногий - шагни. Кто слепые - гляди. Крик надсадный - из глотки немой. Панихиду по нас приюти на груди, Каждый мёртвый - сегодня живой. Ты, предатель, припомни, вчера ты казнён. Ты приставлен к награде, герой. Наша кровь - на шелках погребальных пелён. Нашей кожей - младенца укрой. Нашей песней крести. Нашей клятвой молчи. Нашей стынь на морозе слезой. Нам сегодня сражаться на поле в ночи, Во созвездья вцепясь пятернёй. Мощно войско идёт! Тут князья и волхвы. Каты, снайперы, тати, врачи. Исцелить ли, убить - тише свежей травы, Оплывающей тоньше свечи. Страшно войско катит, наплывает на жизнь, На просторы небес и земли. Ты, боец, ноет рана, шагай и держись, Мы, солдаты, небес корабли. Не объявлена эта царями война, А гляди, всё идёт да идёт - Выпей битвы вино до осколка, до дна, Ты разбейся, лазоревый лёд! Отражайтесь до дна в меч-реке, времена! Месяц, змею башку отсеки! Наша сеча - навек. Наша воля - одна. Защитите её, мужики. Эти стяги - мои. Это войско - моё. Затяну окровавленный жгут. И дрожу я и рвусь, на морозе бельё, Пусть срывают, затопчут, сожгут! Я реву нынче в голос! И нету стыда! Щёки мокрые бьёт сизый снег! Я на этой войне умираю всегда, И сегодня помру, и вовек. И, когда обнажусь до скелета в бою, Сердца танец сквозь рёбра видать, - Крикну: ладанку, люди, возьмите мою, Всю любовь, всю мою благодать! Возлечу над разрывами иней-цветком. Упаду я на землю парчой - Вверх лицом... все бегут, все вопят недуром, Ты глаза мне, лежащей, закрой! Да всё мимо да мимо! Кудрявится дым! Снежный Времени катится ком! Я лежу под грохочущим войском моим, Под железным его сапогом! Ну, топчи мя, народ! Я ведь только земля! Мать сыра! Горечь-почва твоя! Ты беги по мне, пламень, полынью пыля, По столу на пиру бытия! По скатёрке камчатной медвежьих снегов! По метели, что жжёт окоём! Не сбивайте с меня леденистых оков, Не щадите меня, не щадите любовь - За неё вечно кровь отдаём! Вот я, навзничь упала, вмиг отрешена От владык в соболях, от бродяг, От рабочих в промасленных робах... одна, Смята, кинута, раненый флаг, Во снегах моих крестных, где глоткою - гарь Пить да пить до скончания дней, На исходе дыхание, я стылый ларь, Во мне песни хранятся нежней, Умираю в любви, умираю в бою, Я одна всем народом иду, Ненавижу, люблю, на небесном краю Поглядите, над полем взойду, Видишь, малая звёздочка, вечная мгла, Я с тем войском была до зари, Я в том войске смеялась, рыдала и шла, Пела песню, услышь, повтори, И забудь, и замри, отгорает костёр, Угасает отчаянный бой, Ты иди, ты звучи, мой возлюбленный хор, Я с небес повторю за тобой. ПРОСЬБАВолоде
Присяду на скамеечку у ног Твоих, любимый. И лицо закину. Безмолвна просьба: всякий одинок. А о моем портрете нету и помину. Мы жизнь так прожили. Не думала ничуть Себя запечатлеть твоей рукою. А вот метель. Курится зимний путь. И Время, да, колючее такое. Раскрою губы. Горячи они. Горят, годов исхлёстаны крапивой. И попрошу: запечатлей мои ты ночи, дни, Покуда на лицо ещё красива. Красива?.. Муж мой, вру тебе, себе. Дрожит волос седая паутина. А помнишь - в пальцах - хрустали в гульбе... Струёй звенящей вьются вина... Отпраздновали. Отсмеялись мы. Отлучезарились. Отпели. Отгуляли. Я прошепчу: воспомни ночи-дни, И напиши меня, как будто бы вначале. Я выдохну: прости меня, прости За всё, что боль тебе несло! за муку Тоски... ты видишь, я держу в горсти, Причастной чашею - твою живую руку... Ты напиши меня на том холсте, Он снеговой, он чист... он строг и светел, Вон там, в углу... ты так давно хотел Меня нарисовать на белом свете... Набросок углем? Можешь без угля, А сразу красками. То в шахматном порядке, То нагло смешивая, брызгами пыля, Смешно, и бешено, и сильно, без оглядки, Лишь замирая на безумный миг Перед мольбертом, как перед иконой: Замалевать... не надо... гаснет лик, Молчанием священным опалённый... Я сяду, как захочешь! Вот, анфас! Могу в три четверти! Сияюще!.. улыбкой Ожгу! и полыханьем диких глаз, Ладонью, сгинувшей во тьме златою рыбкой... Гляди, гляди, любимый, на меня! Пиши, пиши не красками - а кровью! - Так, век за веком, так, день ото дня, И жизнь мою повесим к изголовью, И будешь просыпаться и глядеть Ты мне в лицо: на сколько постарела, Жена моя?.. на миг или на треть, На полчаса, на вечность без предела... И встанешь ты, и выдохнет кровать Тебя - всем Тинторетто, Гойей, Босхом, И так захочешь ты меня поцеловать, А краски потекут горячим воском, А краски по холсту - слезами, радугой, вином, А ты прижмешь ладони, губы, щёки К моей судьбе, что стала вечным сном, К моей любви, живой, далёкой. Тихонько я сижу, не плачь, гляди, Улыбки ласка, скулы ярче мака, Лишь кружево дрожит цветами на груди: Белила, кадмий... охра... кровь краплака... ЯРОСЛАВСКИЙ ВОКЗАЛ Средь людей, в толпе вокзальной Пробираясь тяжело, Вижу детский взгляд хрустальный Сквозь вагонное стекло. Это девочка в шубейке Жадно пряники жуёт, А старуха в телогрейке На спине рюкзак несёт. На беременной цыганке Шаль, как талая вода... И растянуты тальянкой Вдоль по рельсам поезда. Соскочив с подножек, люди Улыбаются, идут. Им Москву на зимнем блюде Посеребренной несут. Им бы где приткнуться ночку - У своих, чужих людей, Отщипнуть бы по кусочку Хлеба белых площадей! В чёрном чугуне вокзала Варит варево зима. Я б вот здесь всю жизнь стояла, Да боюсь, сойду с ума - От седых волос крестьянки, К рынку вызубрившей путь, Да от ильменской тальянки, Раздирающей мне грудь, Да от воздуха ночного, Да от площади живой, Да от снега ледяного, Что гудит над головой, От стояния на крыше Гулко мчащейся страны - Каждый плач окрест услышан, Все огни окрест видны. И крещусь крестом широким - Чтобы так стоять всегда: До Суда, до Тьмы, до Срока, Где - горчайшая Звезда. ХЛЕБ Вдохнуть весь воздух. До конца - одна ли вечность, две минуты. Мой хлеб - в горсти. Он у лица. За окнами - лишь ветер лютый. Лишь ветер лютый и густой, тяжёлой зимнею сметаной. Мой хлеб, я голодна. Постой. Повремени. Не время. Рано. Ещё, мой хлеб, я жить хочу. Смеяться, мазать масло света На хлеб полночи. Жечь свечу дневного, острого стилета. Мой хлеб, ты в бездну упадёшь вот-вот: так разожмутся руки. Мой тёплый хлеб, ты так похож на песню. Помню эти звуки. Мой хлеб. Ты лодкою во тьме. Не просто пища, насыщенье. В утробе - плод. Во тьме-суме - ребёнком - нежное прощенье. Дрожу, тебя в тюрьме вкусив. И, хохоча, на карнавале Всё повторяю твой мотив: тебя уста поцеловали. Мой хлеб. Не сею и не жну. Не помню. Лишь молюсь и плачу О той горбушке, что в плену - близ рёбер - радугой горячей Пылала. Дикий хлеб веков, святей, чем полковое знамя, Ломала, покидая кров навек, дрожащими руками. Скатёрка гаснет и плывёт на сквозняке - кистями вьюги. Мой хлеб. Мой ежедневный плот. Все в трещинах от соды руки. Ты, ежемощная еда, собою измеряешь Время. Куда же я уйду?! Куда?! Такая тёплая меж всеми, Живая, пылкая, как ты, любой живой душе родная?! Мой хлеб. Наведены мосты. Тебя - несу. Тебя - не знаю. Тебя - голодному отдам, кто жаждет в преисподней выжить! Идти мне - по твоим следам! Тебя - клеймом на сердце выжечь! И вот он, в дверь чугунный стук. Стою одна в полночных кущах. Не выпущу я хлеб из рук. Отдам - через порог идущу. Гремит навешенный замок. Смешались ненависть и милость. Мой хлеб. Ты был так одинок. Держи. Твоя судьба явилась. Вот руки - хлеб. Вот хлеб - лицо. Вот вещмешок - он караваем Катится. Хлеб - моё кольцо: его дарю, его срываю. Мой хлеб! Солдат! Любовь навек! Сердца кровавые, нагие! Хлеб - человеку - человек! Хлеб - плоть и кровь той Литургии, Где мы навытяжку стоим, кричим, валяемся вповалку, Где всяк преступник - Серафим, где жизни для любви не жалко, Где всё навеки прощено, где я - звездой - со дна колодца, Горчит Причастное вино и льётся по лицу, так льётся! Струится слёзно по губам, по подбородку, по ключицам, Мой хлеб, отмщенье, аз воздам, пусть он голодному приснится, Пусть снится мне в последнем сне та шестилетка, голубица, Пичуга, и бежит в окне, смеяся, мать в свою больницу, Не опоздать, разрез зашить, и режет хлеб отец, и тучи... ...мой хлеб. Спасибо, что пожить дал на земле моей певучей. МАШИНИСТ Поезд мчал, наши жизни качая, Издавая разбойничий свист. За столом ледяным я молчала, А напротив меня - машинист. Он разрезал копчёное сало, Вскрыл душистую хлебную плоть И рукой, где увечье зияло, Щедро маслом намазал ломоть. Под тельняшкой его полинялой Гнулось тело, скелетная жердь. Да, опасной работы немало. Он не раз её видывал, смерть. Самолёты, составы, ракеты В запределье ведомы людьми... В синем круге вагонного света Так смотрел он глазами любви. Человек мой, попутчик случайный, Не в жену, а в дорогу влюблён, Ты открыл мне щемящую тайну, Бессловесный великий закон. А состав грохотал равнодушно, И осиплой трубою свистел, Над землёй, над вагонной подушкой, Над простынкой, белее чем мел. И нашла я беспалую руку, И пожатья означила крест, Всю погиблую взрослую муку Втиснув в детский отчаянный жест, В ту стальную, скелетом, дорогу, В рёбра-россыпь мелькающих шпал, В лютый вихорь мафория Бога, Что нас Временем поцеловал. ЗНАК НАД БИТВОЙ Симъ побъдиши... Такъ: симъ побъдиши... Ах, расстели ты на снегу кровавом плат... Сребряная парча... взмахни всё чище, выше, Там, видишь, утки возвращаются, летят... Летят на север с юга изобильного... А мне куда вернуться, мой Господь?.. Боярыня твоя, раскольная, двужильная, Всё пламенней, жесточе гибнет плоть... Всё огненней, захлёбней Дух горит лучиною, Царь Константин сжимает древко в кулаке Над войском... знамя реет красною калиною Через плетень голов... тяжёлое, а налегке... О, тяжесть бархата, иконная, чугунная, Ты, коромысло, пригибающе к земле... Земля моя, тяжелозвонкая, подлунная, Подсолнечная, то слепяща, то во мгле! То залитая реками разливными, Безумием весенних соловьёв, Потопными, рыдающими ливнями, Расшитой хусткой полевых цветов, То залитая кровью, брагой братскою, Гражданская война, гремит опять, И розвальни мои летят во яму Адскую, А я-то - в небеса! вражинам не сыскать!.. Чем слёзней клятвы, чем стихиры наши тише, Тем ярче - до ожога - им внимает Мiръ. И слышит Мiръ одно: СИМЪ ПОБЪДИШИ! И наш ответ: ВОИСТИНУ! ВОЗЬМИ! Ты жизнь возьми мою. Всю веру. Душу. Нет без победы нас, народа. Нет. Но только, Боже, соловья услышь... послушай.... Симъ побъдиши... Негасимый свет... Все войско трав, цветов и звёзд разъято. Всё войско птиц на плечи облаком легло. СИМЪ ПОБЪДИШИ... так пою убитому солдату, Ложась в парчовом, алом небе на крыло, Летя над ним, воркуя, плача, улетая И тая в золотой ночной пыли, Родная занебесью птичья стая Над тяжкой памятью возлюбленной земли. ПРОЩАНИЕ Собирались, вещи толкали, пекли в дорогу встревоженно со смородиной пирожки, целовали губами поздними, а потом на часы, на лицо моё смотрели так настороженно и хотели, чтоб их навеки запомнила. А потом на вокзал несли чемодан простуженный, Перевязанный крест-накрест, как окно военное, и поезд стоял весь как новенький, как наутюженный, и всё прощание было - как слово одно откровенное. Слово это кричали, шептали, лелеяли губами морозными, совали его напоследок в мешок игрушкою деревянною, а поезд тускло блестел всеми окнами беззвёздными, и я держала в руке моей руку родную, как рюмку стеклянную. А вокруг! - плакало дождями, утиралось ветрами, украшалось бедными снегами лицо народа столикое, и жгла живот старухи, уткнувшись, девочка - свечкою, и прямо на горький Восток уходила дорога великая. И я стояла на лютом морозе, смеялась, себя не помнила, сыпала наспех слова, чтоб склевали родные голуби, ломала себя прощальным пирогом, слепо делила поровну, чтоб напоследок хоть раз никто не чувствовал голода... А вокруг! - люди сыпались хвоей седой, Москву рубили к празднику, чтоб с собой увезти детишкам в свои города сибирские, и в горькой, солёной толпе торчали изюмные лица праздные, и покрытые сажей вагонные трубы пахли, как пряники имбирные... И ложилась страна, развязавши у горла платки, в одну постель дорожную, и, вздыхая, инвалиды бережно, будто гранили алмаз, жёсткую воблу чистили, и стояла я у вагона, как у края судьбы невозможного, и только плакала, а за меня во тьме полушарья извилины рельсов жизнь мою мыслили. ТОРГОВКА ЛУКОМ Вся земля, как невеста, Убралась в снег и лёд. На байкальском разъезде Баба лук продаёт. Дужки вёдер погнуты. Лук лиловый горит! Поезд здесь полминуты, Может, меньше стоит... Холоднее озноба Вьюги светлая пыль. В колокольном сугробе - Деревянный костыль. Крест тяжёлого шрама - И лица не видать. ...как кричала ты: "Мама!.." Не услышала мать. Детский дом ли военный... В подворотне ли смерть... Той любви незабвенной Не казнить... не посметь... Жизнь, ты матерь ли, дочерь... Гибель, мачеха ты... Ты печать или прочерк, За увалом - кресты... Очи - синие льдины. Да шалёнка в кистях. Да льняные седины, Да буран на путях. Раскалённым железом Изуродован лик. За оврагом, за лесом Дома нищий тайник. Синий лук, лук лиловый, Слёзный лик под ножом! Жизнь - соломой, половой В бедной печи сожжём. Время, сладко и горько! Люди, боль, благодать! Лук в корзине, ведёрке - Век, торгуя, рыдать... В поминальной метели Чёрный снег - вороньё... Вьюга брачной постели... Гроб... Снега колыбели... ...вспоминаю - её. ВЕТЕР Ведь любить можно не человека, а голец, горделивый увал. ...Вперерез я таёжному снегу шла. А снег - он меня целовал. Это было любовным объятьем. Снег влетал, вылетал сквозь меня. Ветер рвал мне дублёнку и платье, саблей резал больнее огня. Минус тридцать - не диво. А сорок - то привычно. Да все пятьдесят. Человек-то - природе он ворог: заморозит, как жалких лисят. Так я шла, и не знала, что будет. Повторяла молитву одну. Попадались неведомы люди, пробирались сквозь пыль-пелену. Ветер, ветер! На всём белом свете только ветер да вьюга одна! Время, ход твой торжествен и светел! Твой полёт - из созвездия Сна! Кто в снегу я?! Шальная девчонка! Иль старуха, мешок за спиной! Я ничтожней окурка, котёнка... я одна... никого там за мной... Только я всё себе повторяю, губы твёрже замка и ключа: Ты иди, ты от края до края, во Вселенской зиме горяча, Шаг, ещё, ну же, ты сибирячка, стынут катанки, сталью - нога, Ты метели кухарка и прачка, добела ты стираешь снега, Снег гудит, я шалею и глохну, снег - Бетховен, снег - яростный Бах, Мне рожать эту зиму, не охну, и тащить на скалистых руках, Мне губами ловить этот ветер, истрепать эту шубу дотла, Ну, вперёд, ты за ветер в ответе, как не плакала, как не жила, Ну же, шаг, ещё шаг... смерть по коже набивает узор, валит с ног... Ты, прохожий, на Бога похожий! Глянь, да ты, как и я, изнемог! Только вой, он заложит мне уши, замотает кричащий мой рот, Он меня захлестнёт и задушит, а пока я живая - вперёд, Лишь вперёд, через ненависть, ярость, через месть одичалой войны, Я дойду, мне так мало осталось, мои руки и ноги сильны, А сильнее душа-моя-воля, а безумней лишь сердце моё, Ветер, ветер, широкая доля, грешник, пьющий до дна бытиё! Шаг. Ещё. Мощно Белое Поле. Режут звёзды алмазами тьму. Обними меня, ветер мой, что ли, да и я дай тебя обниму. Я люблю тебя, ты необъятный, всеми звёздами в Божьей дали! Шаг. Ещё. Не вернусь я обратно. Ну, схвати и в сугроб повали! Замети, заслони, заповедай, жизнь сорви, снеговое бельё. Я отведаю горького бреда. Я запомню объятье твоё. В Белом Поле, в железной могиле, не тревожа созвездьевый ход, Спой, мой ветер, как жили-любили, той бродяжке, что завтра придёт, Побредёт по Байкалу, по Лене, по Вилюю, седой Ангаре - Сквозь тебя и грядущие сени, через Судную Ночь в серебре. АЛМАЗ Он стоял в тяжёлой шубе. Дым клубился - волчий мех. У неё дрожали губы - То ли плач шёл, то ли смех. Он стоял над ней в метели - Свадьбы ночь, огонь немой... Вот и постланы постели Государыней-зимой. Расстаются в Мiре двое. Сбиты крепких рук замки. Ветер, воющий войною, Полон воли и тоски. Запорошены баулы. Плат объятием измят. Стыки века, Мiра гулы Чёрной музыкой гремят. Как перед расстрелом, курит. Шепчет женщина: - Родной... Знать, недолго в лютой буре Были мужем и женой. И тулупом тем волчиным, Распахнувшимся, как дом, Обнял женщину мужчина, Ласку выдышав с трудом. Вынул из кармана камень. Страшно зверь-буран орал! - Милая... возьми на память... Самый твёрдый минерал... В красных пальцах больно сжала. Резко взвыли тормоза! ...и алмазом задрожали Её смертные глаза. СИМФОНИЯ МОЯ Кресты и купола звучат! Поёт небесный синий день! Мой нотоносец, окна в ряд, оркестра городского сень: Вот скрипка-дом, вот дом-гобой, вот контрабасов камнепад: Симфония, мне жить с тобой, мне нотой влиться в нежный лад! Ах, город, яростно звучишь огромной бешеной толпой, А вдруг заснёшь... и мимо - тишь бежит мелодией святой... Мы, люди, к нежности глухи подчас. Мы плачем и спешим. А музыка звучит лишь раз. И вмиг растает счастья дым. Небесный синий снег!.. - земной. Небесной флейтой - полдня дрожь! Иду я партитурой той, где Мiръ подлунный так похож На скерцо в зареве синкоп, на тот пылающий хорал, На тот, над клавишами, лоб, что песней - небо целовал... О да, живём мы на земле! А небо - там... далекий хор! Мы гаснем пламенем во мгле. Мы слышим поздний приговор. Мы восстаём! И мы вопим! Мы проклинаем наш мотив! И вмиг развеемся, как дым, все обертоны позабыв... Ах, эта музыка моя! Пора придёт - и сгаснет слух. Я не услышу бытия. Не отмолю звучащий Дух. Я просто буду так лежать и думать: Ад, страшней звучи, И Рай, звени, пусть пляшет рать небесная - в земной ночи. Я не услышу бытия! Я не умею забывать! Я помню всё, и только я могу литанию сыграть! Всю сарабанду, литию, кондак, полиелей пропеть... Я помню, помню жизнь мою, но, Боже, как же мне успеть?! Каденции все - записать! Импровизации - дарить! Всем ариозо - исполать! - о нежной страсти говорить! Прелюдий, фуг снега, снега... сонаты-пропасти края... Мне, Боже, жизнь не дорога - дороже музыка моя! Мой синий день! Мой синий снег! Моё адажио любви! О мой поющий человек! Звучи, рыдай, молись, живи! Все храмы - видишь?! - все поют! Гудят, смеясь, колокола! Трамваи - слышишь?! - звон и гуд, и блеск разбитого стекла! Так, хохоча, наотмашь бьёт в литавры - музыкант седой! Тарелок медь! Вперёд, фагот! Тесней огней сомкните строй! Сияньем Северным цари, моя симфония, мощна! И от зари и до зари звучи, люби, пылай - одна... Я - композитор, Солнце, твой! Я до последнего - меж нот - Звучащей паузой немой, и саксофон костёр зажжёт! Сколь суждено, Луна, дышать - столь голосом на дне кантат Так перламутрово сиять, так небо целовать стократ! Сопрано, меццо, баритон... пою на сотни голосов... Мой голос, он в людей влюблён, он хор, откинут мой засов, Он лишь мелодии полёт, и сквозь последнюю войну Он злобу нежностью убьёт, споёт вам всем любовь одну! О этот хор, великий хор, услышьте, люди, вас прошу! Пылает знаменный костёр... звучу... прощаюсь... не дышу... Пылает знаменный распев... горит великий Осмоглас... Закат в полнеба. Не успеть. Пускай же ночь споёт про нас. Пусть эта ночь споёт всем нам морозной розой на стекле: Всей музыкой хранимый храм, где я - снежинкою - в тепле, На рукаве, воротнике, на шали, связанной в любви - Слезой - в молитве и тоске - на новом берегу земли. *** Пусть тряпки сгорят дымами. И, голая, без белья, Я выйду на снег, я пламя: Да будет воля Моя. Гордынею одержима, Одним из грехов семи, Стою в ожерелье дыма Волчицею - меж людьми. В меня - перстами! плевками! - Камнями! ножом ворья!.. - Я в вас - одними зрачками: Да будет воля Моя. Такая уж Моя воля. Я делаю, что хочу. Из красной утробной боли Леплю Господню свечу. Рокочут: "Голая! Дура!.." Кудахчут: "Живот прикрой!.." Вы перед волчицей, куры, Что перед землёй сырой. Простора - на всех довольно. Намокла алым скуфья. Не надо крови! Мне больно. Да будет воля Моя. Любовники и скитальцы, Охальники, подлецы - Вы все утекли сквозь пальцы, Все вспыхнули, как венцы. Я скинула вас, как тряпки. Чиста перед Богом я. Морщины - сорочьи лапки. Да будет воля Твоя - К стопе, что дырой свистела, Плясала из-под гвоздя, Прижаться лицом зальделым, Припасть опустелым телом, В Любовь навек уходя.ФРЕСКА ВТОРАЯ. ПУТЬ ПТИЦЫ
Посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые, и не понимаем, что жизнь есть Рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем... Ф. М. Достоевский, "Братья Карамазовы"
СОЛОВЕЙ псалом На краткий миг к тебе, о Детство, я пришла. В твои леса, о Время, я вступила. Река моя. Песок. Ладья. Ветла. Неужто было?.. Вправду было?.. Во Времени назначены пути. Земле подобны, есть ли ТАМ планеты? От Волги мне полнощной не уйти. Меж лап еловых — солнц далёких светы. Я в небе звёздном, люди, след найду. Он мой. Он мне на счастье и беду. Жизнь прожила. Хочу освободиться От Времени, и ночи, и земли, Поцеловать заоблачные лица, Все тучи, грозовые корабли… Такие ж звёзды — россыпью, когда Девчонкой я рыбалить прибегала На берег… без дыханья, без следа Рассветно-розовая рыба уплывала… Перловицы сияли царски мне. Отломки створок ранили мне пятки. Стояла над рекой во тьме, в огне Созвездий, уходящих без оглядки Навек, за окоём… Мечтала там, На берегу реки равнинной, кроткой, Я броситься с вершины к облакам, Уплыть ко звёздам золотою лодкой… Пупырышками гусьими рука Покроется от холода ночного… Мощь звёзд несокрушимо велика, Да всё сильнее огненное слово!.. Хоть шёпотом… хоть слышу только я… А бездны глухи к выдоху ребёнка… Лучи во мраке… Звёздная семья, И Золушкой — в закуте — плачу тонко… Дрожит во мраке нежный поплавок: Клюёт средь ночи Золотая Рыба… Я пить хочу… Мой — из реки — глоток… Мой глинистый, седой плавник обрыва… А жизнь, она сжигает без огня. О Время, где та малая рыбачка? Без тяжести я не живу и дня. Без просьбы, и рыданья, и подачки. Созвездия? Разбиты в зеркалах! Вся рыба сожжена на сковородках! Власть камня! Город на семи холмах! Порвалась сеть. И утонула лодка. О, много слов хрипела глотка днесь… И присно — сколько нежила устами… Сцепить хотела словом град и весь, Любовь и злобу, синий лёд и пламя… И всю-то жизнь — я поняла теперь!.. - Я шла, и шла, и шла к тому обрыву, Где в полночь звёздную открыта дверь, Где жив отец и мать жива, и рыбы живы, Все рыбы светозарные мои, Идущие в подводье косяками, Плывущие к любви — всё к ней, к любви!.. - Горящие ночными факелами… Вы, звёзды, рыбы… руны вы любви… А детство умерло… и мне пора в дорогу - Туда, за бездны, во поля мои, Где губ не будет, чтоб молиться Богу… Где руки не воздену, чтоб обнять, Любимого не покрещу перед сраженьем, Где на врага одна не двинусь, будто рать, Народа многоликим отраженьем… Но, Время, я всё шла, и шла, и шла, И шла и вкривь и вкось, и шла по кругу, И вот пришла на берег, где ветла Мне шелестела шёпотом, подруга. А нет ветлы. Все ветви сожжены. Засохли корни. Ветер налетает И, как тогда, до смерти, до войны, Близ голых ног песок перевивает… Ну что, о Время? Прежних нет снастей. Ни удочки. Ни лески. И ни сети. Цветёт терновник. Бедный соловей Поёт один в ночи, один на свете. Велик мой ужас. Неизбывен страх Пред всем суждённым угольным прогалом. Там нету звёзд. Там взвесят на весах, Как я жила, клялась, любила, целовала. Я на колени стану на песок, Сырой и тёмный, пахнущий лещами, Живый мой в помощи тиснёный поясок Ощупаю дрожащими руками, И голову ко звёздам задеру, И вышепчу молитвою последней: Господь, умру, но на Твоём ветру, В Твоём сраженье, на Твоей обедне. И соловей, какой же соловей… И эта девочка весёлая, ногами Перебирая, движется из дней Забытых, добегает, будто пламя Костра, ко мне, за нею крутояр, Я руки к ней тяну, обнять не смею, Причуды Времени, немой пожар, От счастья невозможного немею, И нету слов и слёз… и только соловей, Сияющий, о, крохотней приманки Рыбацкой, плачет он среди ветвей, И рассыпается тальянкою гулянки, И перламутром светится в ночи, Перловицею под босой пятою… О, птица, пой, о, только не молчи, Мой соловей, да я тебя не стою - Со всею вязью ясноликих слов, Моих солдат, в ночи окровавленных, Моих язей, уклеек, осетров, Всех рыб златых судьбы слепой и тленной, О, только пой… не прерывайся… нет… Я подпою… коль слёз петля не сдавит Мне горло… пой, струи надмирный свет, Лишь голос твой подлунный Мiръ восславит, А я стою, я старая ветла, Звенит латунный колокольчик донки. На краткий миг к тебе, о Детство, я пришла. И ухожу. Прости меня, девчонку. Рыб на кукане гордо волоку. Серебряны хвосты. Струится влага. Пой, соловей. Убей мою тоску. Я — лишь заплата вышитого флага. Я — лишь рулада в голосе твоём, Сарынь на кичку, исповедь и лихо… Соловушка, давай споём вдвоём, Я буду тихо… очень, очень тихо… ЦАРЬ НЕБА Там война. Там подлинный Ад. Его правдивее нет. А священная — про войну говорят; у неё одной есть ответ На все хныканья наши, и причитанья, и хвори, и На бессмысленность, обречённость на обрыве застылой любви. Там война. Там Большая Медведица в головокруженье плывёт Над Донецким аэропортом, что разбомбили в мусор и лёд, Там скелеты выходят из подземелья Азовстали глухой, Руки вверх, да, такая война, глаза-уши открой. Там, сияя, над касками в Божией сказке парят Змееносец, Лира, Персей, и горит Андромеды наряд, Ну, а выше, да, голову выше, выше ты задери, Вот он, Лебедь мой белокрылый, пулей разорванный изнутри… Лебедь, Лебедь. Легчайшая музыка. Призрачный Сван. Может, это плывёт Мариуполь перламутровой бухтой, от выстрелов пьян, Нежный Лебедь хрустальный, море, бликом играй, звездопадный, руинный мираж, Наш потерянный Мiръ, наш потерянный Рай, никому не отдашь! Баш на баш! Нежный Лебедь небесный плывёт над отцом, Что по сыне вопит на коленях на бреге морском, Понт Эвксинский кровавым прибоем молитву творит… К небу, бедный отец, к небу голову ты задери! Всё лицо во слезах! С тобой плачу. За тыщу земель. Не слышна. Плачу кровью горячей, как та Богоматерь, на камне, одна, Кровь та вкось по лицу — красный дождь - мvроточенье, рыданье — расплата за крылья мои, Обнимала я ими всех, родные, в задыханье, в восторге наивной любви! Лебедь! Стала я взрослой. Старой стала. Грохочет война без меня. Лебедь, нет, я в тебя не стреляла, не лупила ливнем огня! Слышу музыку. Ты выплываешь из-за мыса, из-за кургана того, Где лежу в земле, царевна, душа живая, и кости, былое моё естество, Вдруг слагаются в ноты, нотоносцы, крики, разлуки, и гимн тихо, страшно гудит из-под неубитой земли, И плывут в крови наши песни, и дрожат наши крылья-руки, и наружу плывут белые корабли, И плывут облака-лебедицы, и звёзды роняют перо в ночи, Медь кадила, забытые лица, пламя безумной, бессмертной Пасхальной свечи! Милый Лебедь! Подстрелили тебя. Там, в полночной ковыльной степи. Зоркий снайпер. Палач твой. Такая судьба. Потерпи. Потерпи. Водоёмы хрустальные. Реки молочные. Кисельные берега. Ты плыви по Лугани дыханьем, архангельски беспорочный, память бедную бередя. Лебедь гордый, надмiрный, алмазный, ты вчера был живой, земной, Ты так весело, жарко, страстно целовался с Ледой: со мной, Крылья веером… дивные перья… на краю бытия Я тебе распахнула небесные двери, Царевна-Лебедь твоя! Так я плачу о всех погибших. И о тех, кто ещё умрёт. Ты закинь лик солёный выше, выше. Погляди — он плывёт вперёд. Он плывёт по небу, там Мiръ, там молитву о мире поём, Всей толпой, всем народом, одиноко или в окопе, вдвоём, Ты плывёшь вперёд, лучезарный Лебедь, а тебя не видать, любимый мой, брат, ни в зените-надире, ни в грядущем Мiре, ни в прицел, ни в просвет... Там война. Бряцай на раненой лире. Там подлинный Ад. Его священнее нет. (ВИДЕНИЕ АДА) Я только плоть. Я прошлое. Я поле: перепахали смертную меня железным плугом. Промолчать мне, что ли. Я возрождаюсь, день ли ото дня, от века век, сама себе подпруга, сама себе чума, ожог огня. Утратила я путь. И поделом! Я встала у окна. Я дом на слом. Передо мной незнамый городище. Чащоба камня. Инший ветер свищет. Я замерла - на берегу крутом иных времён - так: побирушкой нищей. Ужасный лес из камня! Нет чудес. Везде железо, мрамор, сталь отвес, и ветер-бес по новым башням хлещет, пощёчины с размаху им даёт. Я у окна. Живой горячий плот чрез времена. И обступают вещи, и им не в силах дать я имена. Ах, горечи полынной полон рот. Вот зеркало. Оно меня пожрёт, вберёт, всосёт, на дно навек утянет, серебряный его всевластный рот порвёт меня куском дырявой ткани. Соври себе: никто же не умрёт, ни в отраженье, ни в грядущей грани алмаза, что в небытии сверкнёт. Я сплю. Я просыпаться не хочу. Я падаю, подобная лучу, и становлюсь я пепла бездыханней. Да, руки-ноги, поклянусь, мои. Стекаю я слезой чужой любви по скулам, по груди чужой, где хрипы, надсад и мгла агонией поют, под кожу вводят золотые чипы, мне жить осталось сколько там минут, не знаю. Слышу бормотанье, всхлипы, стенанья. Берег новой жизни крут. Нуова вита! Неужель во сне! Давай же, шаг, ещё шажок ко мне! Я не боюсь! Хоть ужас необъятен! Но справлюсь! Дайте лишь один глоток вина... иль чаю... белый свет жесток, а под землёй как жить, не представляю... там боли нет. Там травный корешок. Там черви спят и светятся свечами. Я догадалась: град зовётся Ад. Вот утро раннее. Пока в постелях спят и на полу, и в парке, под забором, на лавке средь вокзала, соло, хором, всё люди, люди, люди все стократ. Не звери же. Не взять ни гладом-мором, ни бомбой, ни заразой. К чёрту яд. Проснутся - и опять идут простором, толпою, кучно, иль за рядом ряд. Прищурилась. В окно ножом бил свет. Звезда из звёзд, планета из планет, фонарь из фонарей. Судьба из судеб. Из рока - рок. Из Ада - новый Ад. Не повернуть ни вбок и ни назад. Круги сужаются. И больше нас не будет, а будет кто? Кто выйдет на парад? На древнюю брусчатку... люди, люди. Я человек. Я выпаду, как град, на землю в гаме, грохоте и гуде. Я только настоящая. Я здесь, сейчас. А предо мной - былая взвесь. Старинный ригодон. Мортиры. Пушки. Мiръ входит мне в глаза, забытый весь, сном на измятой, всей в слезах, подушке. Мне видеть сны такие - что за честь. Фонарь горит. Свет тоже можно слушать, как музыку. Водостока жесть звенит под ветром. Нежно. Тише. Глуше. Толкнула рамы крест я кулаком. Ворвался ветр. Была я под замком, теперь свобода! Кто же это... кто же... с небес слетает, да ко мне в окно... о Господи, ждала тебя давно... как страшно имя выдавить, о Боже, того, о ком и поминать забыли, кто всё бредёт, бессильней и постылей, по вольным долам, ветхим как рядно... влетай... стань рядом... Профиль мне знаком. И лавр. И глаз огонь. И всею кожей я чую: это было суждено. *** Зеркало. Ты моё зеркало. Нежно в тебя загляну. Жизнь удивлённо смерклась. Мы не пойдём ко дну. Помня в ночи о живом - Плачь, золотой Серафим!.. - Мы, обнявшись, поплывём, Ещё чуть - и полетим. Нету вчера и завтра. Есть купол ночной. Выучила я заповедь: Будь Со мной. Гибель - это проверка На вечную Жизнь. Зеркало. Я твоё зеркало. Тихо губы приблизь. ПОЭМА ЛЕБЕДЯЕлене Заславской
Лебедя крыла богаты, тяжелоснежные. Под летящим брюхом его — берега. Звёзды нежные. Одна звезда Лебедю дорога. Летит к ней по горизонтали. Судьбинной линии. А надобна вертикаль. Чтобы увидеть чёрную, синюю, Гусеничную сталь. Война — разве не на плоскости? Ни шагу назад. Это страшно. Слышно, как внутри кости Звенят. Дрожи сколь угодно, рыцарь. Автомат. Мина. Снаряд. Ночью бой. Над тобой Звёзды дымно горят. В небесах тоже — война, пожар. Лебедь! Нептица Ада! Факел Стожар Не подожжёт взгляда. Рай — дым и пар. Лебедь, я — это ты. Я там слепо лечу, Над Царством Мертвых. Над Царством Последних-Первых. Прости, Себя в небе крылато жгу, свечу. Меня видно на всех радарах. А я смерть вижу. Я гляжу ей в глаза. Божьим даром, Сатаны ли — ближе. Ближе. Внизу нет крыш. Только смерть. Внизу нет домов. Только смерть. Внизу нет людей. Руины площадей. Только я, Лебедь вьюжный, И смерть. Так нужно. Всё недвижно. Почему я в ночи лечу? Всё лечу и лечу? Всех лечу и лечу... Всё же умерло, всё… Не всё. Катясь, режет надвое Звёздное Колесо Всё живое, о чём молчу. А если Лебедь с неба крикнет - Все обры изникнут, Все трубы враз вострубят. Ни шагу Назад. *** Не ломай мне становую жилу Птица ты царица неба и земли А царица ль мёртвых Все мы живы Стонем все вблизи вдали Все по иерархии ранжиру Строго — в ряд — восстали Времена На плацу и чёрные все дыры стали — смерть одна Благо где ты ласковое Благо Я не знаю как тебя найти Я скольжу последнею отвагой Траекторией последнего пути Вечный ритм рождение и гибель Я лечу над тысячами лет Перьями жемчужными нагими Я крещу неукротимый свет Лучших Чёрный Лебедь избирает Для закланья где чудовища одне Лучшие во взрыве умирают В бешеном огне Все вы кто сгорел металлы руды слитки злата и алмаза взвесь Вам грядёт обожения чудо Рядом вы со мной летите здесь *** Мiръ ветшает он просто тряпка мы от Тебя удалились Господь Глянем в зеркало: жутко зябко Там — не Твоя отразится плоть Где она страшная Точка Омега Белый глаз слепая звезда Лебедь мимо дождя и снега Летит в никуда *** Чёрный Лебедь мне не виден. Он не виден никому. По молитве не отыдет Он во тьму. Скалясь, он кладёт взрывчатку Под тугое колесо. Ставит на письме печатку: Это ужаса лицо. Смерть от мысли ускользает, Тенью призрачной слепит. Смерть по сердцу не слезами - Кровью Ангельской катит. Это Ад. Лететь устала. Над руинами лечу. Слепок от оригинала Я уже не отличу. И летит, да, мне навстречу, Ужасом Вселенной всей Лебедь злой, нечеловечий, Чёрный Царь слепых людей. Я его не вижу тоже. Видит крыл моих испод. Видит: пляска тайной дрожи, Тень над перекрестьем вод. Войны, что вот здесь гремели, Днесь гремят. И прогремят Чрез века. В небес постели Самолёта два летят. И столкнутся через тайну. И столкнутся через миг. Страшно. Слёзно. Неслучайно. ...крик. *** Никто не хочет умирать. И всем это назначено. Никто не хочет раздирать рубаху на груди Ногтями: боли пламя. А за неё заплачено. Заплачено всем тем, что будет впереди. Никто не понимает: нет, нету настоящего. Есть будущее-прошлое, а ты между мiровъ. Бушлат твой деревянный. Твой - безвоздушный ящик. Сколочен грубо, страшно, Без слёз, без слов. Закинь лицо! Глаза! Впервые видишь звёзды?! Такие слишком крупные?! Такие, как сейчас... А видишь, Лебедь там летит? Так широко и грозно... Среди Иныхъ Мiровъ, А может, среди нас. Я только Птица, о война. Я женщина и Птица. Я только Лебедица. А где же Лебедь мой? Мой иней, снежный террикон, Мой Вырий, тихо снится, Война, а кто в меня влюблён, Давно в земле сырой. Давай о смерти фильм сниму. Об этой вот, вчерашней. Ты видишь, лебеди летят, Летят из рукава Зимы... А умирать Таинственно и страшно. Я только музыкой могу. Забыла все слова. Я только музыка, мой свет, Дай пiсню заспiваемо, Услышат мёртвые мои, Все кирпичи в снегу, А смерть, она на всё ответ, Известный всем, незнаемый, Я погибаю от любви, Я больше не могу, Я воскресаю от любви, Я бормочу все ноты, Крылатый, лебединый, Небесный звукоряд, Непобедимый Лоэнгрин, Закаты и восходы, Во тьме неисследимо Горят... *** Лебедь крылата война Мариуполь Херсон Азовсталь над Адом скользит лапки красные звёзды Лебедь Адова вертикаль Ад населён там рыбы-клещи зайцы-тиски люди-гвозди А я Лебедь я сталь Раскалённо в ночи мне гореть Кованы крылья клюв-железо грудь отсвечивает металлом Мне главное над омутом над бездной лететь И нигде не упасть подранком усталым А во звёздах лишь умереть Все говорят: свобода - обманка Матерья тёмная изначально пьяна Свобода — после великой пьянки Страшно рыдать близ окна Все говорят: свобода она мешанина Криков признаний мести любви в чужом обгорелом котле Я Лебедь Я Ангел Божия окарина Снег за пазухой Бога здесь на земле Я птица Не могу думать Не могу стрелять и бороться То для солдат А мне только лететь Всё глубже погружаться во тьму колодца Времён Там так легко умереть Без мук без пуль под рёбрами без переломов Без ярой стены огня Без боли Только вдохну: я дома - И нет меня *** Валькирия Леда Лада Лебедия-Ярославна Вопли песни заплачки окрест Светило Успенское Богоравный Небесный Крест Ты мой Альбирео Жгущий солью и болью Ты мой Денеб Ты мой подвенечный лететь доколе на крыльях — хлеб на крыльях дымы внизу — тоже мы мы рвёмся мы взрывы я Белая Молния над Царством Тьмы мы будем живы *** Одетта-Одилия Одетта-Одилия Царевна-Лебедь Белая А Чёрную - забыли А Чёрную - бросили ни капли не жалея с распущенными косами на дно Гипербореи Одетта вся нежнейшая Одилия - Валькирия Одетта - снежной гейшею Одилии нет перемирия Одилия кричит: вам смерть вы заколдованы По небу танк летит Подлодка златокованая Всю землю победим Над чёрным небом рея Клубами вьётся дым Огонь Гипербореи Сиамский Парсифаль Мы близнецы мы пляшем Друг друга нам не жаль В полёте рукопашном Танцуем и поём Две Лебединых Девы Вся ненависть вдвоём Разрублены напевы Холодная вода Из перьев одежонка Украли без следа Наги дрожат девчонки А ну-ка погляди И в чём различье наше Икринки-близнецы И голые вам спляшем Кадриль танок гопак И русского и танго За жизнь за просто так в тени гусиной танка в тени зенитки и летающего гроба Одетта - для любви Одилия - для злобы А вправду - две сестры Обняться вы забыли На площади костры - Одетта и Одилья Два Лебедя летят Ты видишь: Чёрный Белый Не повернут назад В любви пределы *** Петроглифы из камня бабы Небо в мощный живот глядится Прежде воли царства утробы каждая была лебедицей Лебединые Девы богини вами кора земная дышит Вы летали выше скиний Вы парили святилищ выше человек есть тайный Лебедь а война есть тайная свадьба Мiръ-Война повенчаны светом может бредом узнать бы Лебедь носит в подкрылье стрелы А Царевна-Лебедь - сирени Пел Овидий И Сапфо пела Лебединую песнь поколений Причитай же Дева-Зегзица Бей крылами Лебедь-Богиня Наряжусь я Небесной Птицей И станцую я Берегиней Огнь Русалий Озера скатерть Так пою стихиру Бояню: Я Лебяжья Богиня-Матерь Я вас всех родила славяне Я взмахнула над вами крылами Полетела над битвой Ада Над родимой крови волнами Над кустами Эдемского Сада И звезда во лбу моём ясном И Луна под моей косою Дети вас родила напрасно Для безумья смертного боя *** Я кругом облечу часовенку на берегу я белый лист летящий палый Бог — Лебедь на лету и на бегу Обнимется Он с человеком малым Ты под созвездьем Лебедя лежишь Ты Родина моя ты Альфа Бета и Гамма Лебедя ты Парус бытия сиянья мета Я крылья — вширь На мне весь Мiръ распят Ты - северная лебедица лечу вперед и никогда - назад война мне снится Я был Орфей людей я жил среди на берегу Урала Волги Дона Война И только крестик на груди И вой бездонный Молчание - потом я помню смерть меня убили дикие менады под танками воскреснуть не посметь да и не надо *** Альбирео Лебедя двойная звезда о тебе идёт двойная молва там двойная война там полёт в никуда позывной: радиогалактика Лебедь А мою жизнь слушай дважды не прожить жёсткий диск её ужасом не перепрошить моё горе видишь бикфордова нить запылает вмиг ни забыть ни завыть люди-Лебеди над дымной смертью летят люди-Лебеди в Сварога ночь рождены лишь вчера лишь тысячу лет назад а зачем им снятся стальные сны ты безумец Лебедя не убей ты бабёнка простоволосо не вой гневен Бог явилась война средь людей Альбирео под ногами и над головой ты война облученье Космоса ты ты война обрученье с клятвой земной мы солдаты стоим у последней черты страх долой небеса с тобой и со мной смута хаос отверженные дымы мы за кругом круг спускаемся в Ад а там Рай к нему продираемся мы и ни шагу назад Золотых медных железных веков я мотаю кудель на веретено Я лечу путь Лебедя чаши Весов удивлённая Лира звучит темно Вы родные убитые гляньте в зенит Мертвецы Серафимы Снайпер неймёт Я лечу услышьте песня звенит рассыпается лёд разымается влёт Альбирео Дания норманнов моря Возвращаюсь Лебедь в гнездо-корабль Мой Арго срывает со звёзд якоря Меровинги плача держат Грааль А в тени поодаль мрачней огня То ль монах то ли дьявол навеселе На ладони - крошки то для меня Пища Лебедю на земле Вся Украйна - всего лишь Лебедя грудь А Расея - Лебедя в небе крыло Я лечу Вычисляю глазом я путь Царство Мёртвых оно ещё не ушло завтра бой завтра мина летит опять и кричат умирая дети мои Альбирео Ад Лицо поднять Напоследок к полёту чистой любви *** Белый Царь. Белый Монгол. Белый Бурхан. Белый святой. Николай. Серафим. ...а там, за чертой Пограничной, Лукавой, - Один народ! - на реке, в заводи, Лебедь поёт. Царство Мёртвых молчит. А Солнце святит Маслом-млеком-желтком - Пасхальный кулич. А война орёт. А война гремит. А плывёт Лебедь-Царь смертей опричь. Лебедь Гипербореи! Мангазеи полёт. Звёзды красные вдоль по насту, по льду. Лебедь, так твержу: никто не умрёт! - Я всю жизнь, да так с песней той и уйду. Лебедия грядущего! Единая Русь! Всех, с кем бились, в выси на пиру обниму, В той Вальхалле, пей чарку, молись, не трусь, Все мы, Багрянородные, уйдём во тьму. А во тьме - он летит! Над огнём! Судьбой! Над последней войной, за нею - обрыв... Милый Лебедь, прости, я буду с тобой Лишь пером во крыле, глаза закрыв. Лыбедь Север Лёд Праматерь всех нас Кий Щек и Хорив не забыть не простить а быть может забыть как настанет час умирать последней воды испить не дай Бог нам Лебедь погибнуть всем это Царство Мёртвых из края в край мы перелетим когда не вем ...когда Ад земной обратится в Рай Когда я паду на краю бытия когда крови знак сожжёт изнутри только тихо выдохну: Альбирео моя Лебедь мой Грааль далёко гори Чтобы плакали все видя твой костёр Чтоб метель твоя выла-плакала всем Ты лети крыла широко распростёр На скелетный Ад На святой Эдем Ты лети мы взглядом проводим тебя наша Белая Жизнь Хрустальная Смерть нам глядеть в небеса - такая судьба если больно - глядеть и ослепнув - глядеть ЛЁТЧИЦА Белые вихри над чёрной землей. В поле - засохшая ость. Шлем - на глаза. Я совсем не герой. Я на земле - только гость. Вот в самолёт мой железный сажусь И над землёю лечу. Лёт беспредельный! Вот так - я тружусь. Так - умереть я хочу. Вот подо мною плывут города! Вот мои дети бегут! Носит старуха дрова: холода. Плачет, завидя салют... Вот и летим мы - такая родня! - В Мiре, как в небе пустом. Как же родные, вы здесь - без меня?! Как без нас дети - потом?! Только лечу я - над ранами рек, Шрамами горных цепей - Чтобы полётом пришить гордый век К белым рубахам детей! Эту махину - не знаю, куда - Нежной рукой поверну... ...пламенем люто горят города. Люди играют в войну. НИСХОЖДЕНИЕ Слоями, слоями. Ступени - что пламя. Ступени - ступни Чужие, живые. Меж Адом и нами - нагие огни. Ни капли зазора. Ни духа простора. Мiръ сжался в подъезд, Где дверь - на колёсах, где стук - без призора, оконный где крест. Сквозняк: это Время. Навылет - меж всеми - пронзает меня: Опять бессловесна, опять мне над бездной - ни ночи, ни дня. А было - вприсядку!.. А раньше - трёхрядкой - хмельной гармонист На площади, ликом юродки великой - как звоном монист! ...всё бьёт лишь на жалость. Иду. Растерялась. Всё ниже, всё вниз, А будто всё выше, грудь хрипами дышит, жжёт пятки карниз. Подвалы и взрывы. Ещё, слышишь, живы. Ещё на скуле Бесстыдный румянец, походка - что танец: навеселе. Мы бредим, калеки: мы в гору восходим! А мы - вниз идём: Под вервием снега, под пулями века, бензинным дождём. Ещё льнет природа к щекам и ладоням, грудям-животам! Но ляжем под ноги калёным погоням, железным хорам. Машины - уж мыслят. Машины - уж жизни присягу кричат! Мы - лестницы рёбра. Там чудище обло. Нельзя нам назад. Вот слой - ты обманщик. Вот слой - ты убийца. Без слёз, без лица. Слоями - слоями - диавольской яме нет краю-конца. Да что ж это с нами?! Опомнитесь! пламя во тьме возожжём! ...всё ниже. Всё глуше. Аидовы души - последним ножом. Отрезать селёдку. Плеснуть зимней водки в гранёный стакан. Старинный, ледяный, Псалтырью буранной потоплен и пьян. Любовью держала. Во тьме - провожала тех, кто уходил. Кто раньше спускался. Кто плакал и клялся. Кто падал без сил. Кто правдою лгал мне. Кто ложью святою мерцал мне в углу. О, люди, родные! Я легкой стопою - за вами - во мглу! О, знаю, шальная: зреть Ад мне сначала, в Раю умереть! Слоями, слоями, хорами, свечами вопить и гореть! Боюсь я, родные. За жизнь всю - впервые - боюсь как огня Годов недородных, времён неисходных, что целят в меня! Боюсь я не Ада! Не петли и яда! Зверья и ворья! Боюсь наважденья. Глухого забвенья. Небытия. И вот я спускаюсь, во тьме озираюсь, запомню тут всё: Хитоны красны, треплет ветер лохмотья, визжит колесо, Сверкает топор, и гремит грозный хор, и пещера черна, И люди так жмутся, в рыданиях бьются, а я тут одна - С безумной улыбкой качаюсь я зыбкой, безглазо лечу, Я вижу всей кожей, молюсь всею дрожью, подобна лучу, Я всё вспоминаю: вот мать молодая, кипит молоко, Сметану сбивают, вино наливают, до тьмы далеко, Заляпанный фартук, засалены карты, над рюмкой - отец, Рисует в тетрадке желанно и жарко он Райский дворец, Рисует в тетрадке он Райские кущи себе на беду, Иду Адской ямой, иду так упрямо, до Рая - дойду, Ведь надо молиться, ведь надо так верить, любить всей душой, Откроются, люди, нам Райские двери за мрачной скалой, Пещера рассядется, Бог наш воскреснет, полынью в степи... Давайте петь хором мы Райские песни... ещё потерпи... ЦЫГАНСКИЙ МАЛЬЧИК СПИТ Мiръ - вокзал! На сводах мрамор, Грязь и мусор - по углам. Кто кричит, рыдая: мама!.. Кто клянёт мороз и хлам... И на связанных баулах, На мешочных кулаках Мальчик спит широкоскулый, Сумрак жжёт хурма-щека. Мать вопит, как на пожаре! Собрала вокруг народ! Пальцы ходят по гитаре, И горит от песни рот! И горят в ночи мониста - Шеи ствол сожгут дотла! И примолкли гармонисты. И старуха подбрела. Баба плачет, как во храме, Молча плачет возле касс... Что-то в жизни будет с нами Ещё много, много раз?! ............................................................... ...эх, раз, ещё раз... Ещё много, много раз... Выстрелы... разрывы... гарь... По гитаре, мать, ударь... Пой, во всё ты горло пой, Он таков, последний бой... Вой сирен... последний час... Не закрыть сыновьих глаз... Где ты спишь... в каких полях... В листопадах, журавлях... В инее, дымах седых... На знамёнах полковых... Смерть - она ведь без прикрас... Нет, не бархат, не атлас... Спи, сынок... вокзал - война... Едут все во времена... Наша кровушка одна... Наша Родина одна... Наш народ один, един, От крестин и до годин... Русь... калмык... казах... цыган... Снятся пушка и наган... К небу вьётся волчий дым... Бей врага, мы победим... Выполняют все приказ... Кто в могилу, кто во пляс... Никого никто не спас... Эх, раз... ещё раз... Ещё много, много раз... ПРОШЛЫЕ И БУДУЩИЕ ВОЙНЫ Господи. Как холодно сегодня. Осень разевает сонно пасть. Господи, на сердце неспокойно - мне б навек в забвение упасть. Я шепчу себе: живи достойно. Продержись. Ведь ты со всей страной. Прошлые и будущие войны - вон они, иконы, за спиной. Мы-то настоящего не знаем. Прошлое вспомянем через лень, Чрез туман. Оно растает снами. Полоумную отбросит тень. Вот себя я мыслю настоящей! Нет, ан нет: в казнящих зеркалах Я шумлю морщинистою чащей на забытых, на чужих ветрах. Прошлого, шепчу я, будь достойна. Прежние навесь ты ордена! Но пожаром будущие войны тяжко поднимаются со дна. Смирно! - навсегда. А где же - вольно? Дымом где - погибельный редут?! Прошлые и будущие войны на меня из зеркала идут. В грохоте отверженных сражений, в криках и крови иных побед Я твержу молитвы поколений, я ловлю губами страх и свет. Ну так что? В намоленном грядущем встанут, от версты и до версты, Красные погибельные кущи, облаков стерильные бинты! Господи! Спаси мальчишек милых! Если можешь, сохрани солдат! Ведь они же дети... у могилы Времени - застыли и молчат. Настоящего - не понимают. Будущего знать им не дано. В прошлое уходит боль живая, вышептана горько и давно. Мiръ - то дёготь, то медовый пряник, в кулаке крошащийся кирпич... Пули свист, под лыжей - дикий стланик, самолётный гул, небесный бич... Прошлое ли, будущее - сказки... все - герои... у судьбы в плену... Катят настоящие салазки из войны - в грядущую войну. Всех, родные, крепко обнимаю! Всей минутой! Настоящим всем! Что там завтра будет - не желаю знать! Слепа! Грядущего - не вем! Прошлых я героев недостойна. Люди, я одна из малых сих. Прошлые и будущие войны мы помянем - с Богом на двоих. Там дымы. Проклятия и крики. Там железо плачет и звенит. Там солдат уродливые лики перед смертью - золотом!.. - в зенит. Там - за правду убивают люди братьев, осужденных на войну. Голову Крестителя на блюде там несут, когда идут ко дну. В прошлом или в будущем - герои. В настоящем тоже ты герой. Я судьбу тебе твою открою. Но, солдат, и мне - мою - открой. Прошлые и будущие войны... я - ледышка в Боговой руке, Нежной, окровавленной, спокойной... Таю. Исчезаю. Налегке. Не останемся мы письменами. Ни к чему бумага, письмена. Ходит, тихо бродит между нами ужас наш, последняя война. Усмехнись. Ведь войны будут вечно. Дышит нам в лицо, неотвратим, Сизый голубь, дым бесчеловечный, облачный, непобедимый дым. СОЛДАТ На плечи давит вещмешок. И спину жжёт шинель. Ступни солёный жжёт песок. А щеки жжёт метель. Он помнит бой, и зимний путь, Горячий снег в горсти... Под пули истово шагнуть, Чтобы ребят спасти. Зашили Женьке весь живот. Бориса не спасли. А он вот выжил. Он живёт. Но знает вкус земли. И крови вкус. И правды вкус. И пытки вкус. И лжи. С каким огнём граничит Русь. Кто рубит рубежи. ...стоит у дома, где рождён. Под сапогом - слюда. И прожигает небосклон Военная звезда. Война. Угрюмый снег летел. Жёг воем волю волк. Как Борька под гитару пел! Да вот вчера умолк. А что сегодня, что вчера, Когда нам жить века? Болит с полночи до утра Солдатская рука. Рука, которой больше нет. А есть душа одна. Она - слеза. Она - ответ. И вся земля - она. LACRIMOSA Я плачу. Мне никто не запретит Рыдать. Так тихо. Тише поцелуя. Моя слеза течёт, горит, Вот так люблю я. Тебе я тихо плачу и пою. Тебе - и всем погибшим. Пою. Оплакиваю жизнь мою И жизни всех неживших. Вы рождены, а как не рождены. Война всё съела: Все души, в небо жарко влюблены, Все тесто тела. Вчера вы были. Вас сегодня - нет. Так люди умирают. На ваши крики - кто в ответ Вам музыку любви сыграет?! Я в музыку так превратилась вся. Я только нота. Звучу, синкопой прядая, кося, Крылом полёта. Слезой теку, и вот звучит слеза, Мотивом - слёзы... Запомнить, Боже, никогда нельзя. О, Лакримоза. Не знала я - назначенное ждёт: Вот берег плоти, крови, А я лечу, и музыка течёт Слезами и любовью, Герои, спите, спите вы, сынки, Весною ли, зимою, Затихла битва, пули далеки, А музыка омоет, А музыка обнимет, запоёт, Застонет громко, Небесным войском встанет мой народ На света кромке, Заплачет он, ребёнок, сирота, Ловя губами звуки, И протяну я, Музыка, свята, Глаза и руки, И музыкой детишек обниму, И эти слёзы... Разрывы... мины... Господи, в дыму... О, Лакримоза... СЛАВЬСЯ псалом Прежде чем родиться, я была Служкой в церкви, уборщицей-мышкой, недуром-тайком свечи жгла, А потом выдёргивала из круглых медных ртов кануна, а потом собирала в корзину - А певчие заливались жидким златом кондака: Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ ПОКИНУ... Прежде чем родиться и получить до самой смерти - живое бедное имя, Я жила в самоцветном тереме князя Владимира, в Небесном Ерусалиме, Я крестилась двуперстием, как во время оно, А на мя топором палачьим падал Сатурн с небосклона... На Солнце глядела - не жалела зверьи зраки и жалкое тело. На Луну пялилась, хохочущую над крышами - Распороть ея хотела, содрать зимнею вышивкой... СЛАВЬСЯ - нарочно вызубрила, чтобы всем вопить в уши славу, лишь славу! Облака на закате истаивали, кровавы... Ветер пламенный дул мне в лицо, и щёки от ветра алели, твердели, болели, А костры, косматы, на площади стылой, богатой, догорая, морковными углями бормотали и пели... Я кто?! Я одна. Одна, как Луна! Хорошо в небесах Пресвятой Троице! Их там трое... весело им... зимний вдыхаю дым... Неужто придут времена, и земля полетит во мраке, одна, туда, где звёзды сапожными шилами колются... Неприступная Троица! Трисиянный, масленый, невозбранный, забытый полиелей! Неужели тебе там, вдали, за рекой, не взмолятся, не падут на колени у отверстых в метель дверей?! И никто, никто не поверит в Бога... Его выбросят, как битый хрусталь... Адамант, раздробленный молотом властно и строго... Господи, как же то страшное время жаль... Мы с Тобой ведь, с Тобой мы в Мiре, задохнёмся во сети ловчей, разинем рты... Дым ползёт, отражён в потире. Это выстрелы, война и кресты. Это по образу Твоему и подобию Ты из глины слепил еси Человечка, а потом ему - и надгробие, а потом: отвернись, забудь, не проси... Не проси! Только голоса слушай. Гуду огня внимай. Старый Мiръ вдругорядь порушен. Душу спаси. Не замай. Стаи стингеров. Хор снарядов. Невесомые свисты пуль. Хоть обкричись: победим, враг проклятый!.. - а молчанье. Ходит патруль Поднебесный. Над сизой бездной. Цвета Богородицына плаща Иль хитона. Невечерний. Невоскресный. Неневестная, тончайшая, слепая свеча. Все свечи, слышишь, все догорают. Всех, слышишь, всех убьют на войне. Не на этой, так на той, на пороге Рая, Хлябей, бездн, где пепел на дне. МАТРЁШКА Стою, замёрзшая синичка, На дне вокзального котла. Снежинкой, словно белой спичкой, Зима ладонь мне обожгла. Я рукавицей губы грею, И зверем пахнет мёртвый пух. И вдоль перрона всё острее Мешочный, хлебный зимний дух. А от московских колоколен, Как бы от яблок, жёлтый свет. И Мiръ горячим детством болен И в рукава мои продет. Стою, морозная матрёшка. И на морозе столбовом Под меховою детской дошкой - Грядущий путь, грядущий дом. Под расписною оболочкой Моих румяных твёрдых щёк - Любовь, и боль, и сын, и дочка, И ночь, идущая во срок... Толпа вокзальная нахлынет На детский ледяной редут... В шинелях с запахом полыни Солдаты юные идут. Смешной солдатик гололобый, С мешком холщовым на спине, В прощальном молодом ознобе Вдруг наклоняется ко мне. Ночь сыплет снеговою стружкой. И он, пока ещё живой, Кладёт в ладони мне игрушку - Матрешку с детской головой. ТАНЕЦ НА ПЛОЩАДИ псалом Эта площадь, снуют по ней челноки-люди, горят их яблоки-щёки, Эта круглая, бешеная, серебряная сковорода... Разве можно разрезать ножом красное яблоко - заревой небосвод высокий?! Да ни за что! Никогда! Мои люди безумные, милые, ясные, мрачные, каждый с родною бедою, Каждый с родною сумой, торбой насущной - там мясо и медь, Карта-деньги, картона квадрат... там таблетки, чтоб стать молодою, Зеркалишко там лунно-круглое, чтобы в жизнь, красотку свою, посмотреть... Разве можно так: вот твоя площадь, вот моя улица?! Твоя-моя не понимай, чьорт возьми! Вот старуха идёт, шуба-древний-лысый-каракуль, угрюмо сутулится, - Ты давай подойди, задыхаясь, да крепко её обними! А ведь это я подошла. Я ли, ты ли, хожалка, сестра ли! Мать ли это моя, дочь ли я, внучка ль ты в хорее трясущейся ей, Разве мы тут на раз-два-три-рассчитайсь, в конце ли, в начале, На моих небесах серп растущего месяца, корка старой Луны - на твоей! На твоей?! На моей... я готова... за тебя постареть хоть на тыщу лет... Коли ранено сердце - обмотать его шёпотом нежным, снежным: прости!.. За тебя, коль болеешь, сварить достославный Везувий-обед, Коль поправишься - танцы на всю площадь отгрохать, серпантин-конфетти! Это ты бормотала чаровным заклятьем: нет на твоей площади ни души! А вот, как назло, все плясали на стогнах цветочной толпой, хороня уродку-войну! Ты кидала мне в рожу: на твоей площади лишь кликуши да алкаши! А я хохотала: да я больше жизни люблю вон ту, да, вечно хмельную бабку одну... Ты лепила из красного снега снежки и швыряла в меня: клевета скоморошья, Балаганы и Лобное место - вот она, подлая площадь твоя! ...эту площадь, родную нам всем, ливень крестил, заметала пороша, Кровь заливала - да, кровь живая; на родимой площади - здесь - умирала - я. Умирала на ней и ты! При толпе, при народе! А потом опять оживала. На морозе плясала, поджимая в валенках ноги, во вселенских голодных очередях. Чтоб согреться, ты танцевала... и опять начинала сначала, Жизнь - сначала: светом любви, слепящим впотьмах! Ах, твоя, ах, моя... что за картишки-считалка, что за дрянь-делёжка... Разве можно народ родной разделить: это - твой, это - мой?! Мой отец знает пайку блокадную. На прогорклом сале знает картошку Не губой-языком - всею прожитой смертью немой. Ты - моя, я - твоя... жизнь, воля, радость, судьба ли. Ты однажды крикнула звонко: я, может, смерть твоя! Ну и что, смерть так смерть! От родовы и не то принимали. Мы - родня. На единой великой площади нам стоять, на краю бытия. Обниматься, и петь, и на звёзды глядеть, а гудящая площадь под нами Нежно крутится, дико кренясь, улетая с земли в небеса, Но, сестра моя, на земельке ведь так чудесно, такое кудлатое пламя, И не верим, осталось всего полчаса, Нет, нам вечность осталась, к родному-любимому слёзная жалость, У меня, зри, в кармане конфетка, "Столичная", детство, весёлая водка внутри, Так на площади у Кремля, под фонарями, в метели, счастье, такая малость - Танцевать, как в Победу, гляди, раз-два-три, только вверх смотри! Это наша с тобою победа - над разрезанной жизнью, над смертью скелетной, Над раззявленной пастью ночи, ей равно, зверь ли ты, человек, Над обмоткой-тёрном метели, над неоновой вывеской безответной, Раз-два-три, это забытый вальс, это рыданья послевоенный снег, Эта плошка-площадь, солдаты уходят, приходят, шаг чеканит Гагарин, Люди плачут, мнут в кулаках цветы, в сумчонке гранёный стакан, четверок, Мы машерочка с шерочкой, твёрже металла, в налётах окалин, Мы танцуем, смеясь, мы ступили судьбе на порог, Мы друг дружке глядим в мокро-блёсткие, ярко-солёные лица, Вольно слёзы текут, тушь смывая и пудру, лукавину, нечисть и ложь, Нам слезами, танцуя на площади, после войны - во имя Мiра! - пролиться, Ведь, погибельный, смертный, для нас он бессмертно хорош, И вращается площадь Галактикой, медленно, страшно вращенье, Раз-два-три, ёлка, гори, Рождество ведь, Бога опять рожденье, до слёз, Это просто, родная, проще простого, домой возвращенье, Это всё восхищенье, прощанье, прощенье, и слёзы целует мороз. *** Не осталось ни слёз, ни молитвы. Тишина. Чистота. Пустота. Кровь и скрежет - внизу. Я - над битвой. Грудь, как полая чаша, пуста. Там целуются, бьют, убивают, С факелами идут по зиме... Пусть рождаются. Пусть умирают. Я - ремень на Господней суме. Я врезаюсь в плечо Ему больно. Службу я сослужила Ему. Пожила. Помолилась. Довольно. Ухожу в пустоту и во тьму. Вот Царицею входит - без стука. Чёрный свет - над Ея головой. Вот она, человечия мука. Вот последний мой искус живой. Вот оно - то, что с кровью, да с мясом, Пышет, жарит, клеймит и когтит! ...в ожиданье последнего часа Рот, распяленный криком, летит. ДВА УРКИ, В ПОЕЗДЕ ПРОДАЮЩИЕ БИБЛИЮ ЗА ПЯТЕРКУ Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук Колёс, и бисеринки слёз, и банный запах рук!.. И тамбур куревом забит, и зубом золотым Мерцает - мужики-медведи пьют тягучий дым... А я сижу на боковой, как в бане на полке. И чай в одной моей руке, сухарь - в другой руке. И в завитках табачных струй из тамбура идут Два мужика бритоголовых - в сирый мой закут. От их тяжёлых бритых лбов идет острожный свет. Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет. Расческой сломанных зубов мне щерится один. Другой - глазами зырк да зырк - вдоль связанных корзин. Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю. Под ватниками я сердца их детские - люблю. Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванёт!.. - Купи, не пожалеешь!.. Крокодилий переплёт!.. Отдам всего за пятерик!.. С ней ни крестить, ни жить, А позарез за воротник нам треба заложить!.. Обугленную книгу я раскрыла наугад. И закричала жизнь моя, повторена стократ, С листов, изъеденных жучком, - засохли кровь и воск!.. - С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звёзд... Горели под рукой моей Адамовы глаза, У Евы меж крутых грудей горела бирюза! И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот, И шел на белый свет Исус головкою вперед!.. - Хиба то Библия, чи шо?.. - кивнул другой, утёр Ладонью рот - и стал глядеть на снеговой костёр. Сучили ветки. Города мыл грязные - буран. Глядели урки на меня, на мой пустой стакан. И я дала им пять рублей за Библию мою, За этот яркий снеговей у жизни на краю, За то, что мы едим и пьём и любим - только здесь, И что за здешним Бытиём иное счастье есть. МОЛЬБА О ЧУДЕ Взорвись, Сверхновая! И освети, как чудо, Мрак подворотни и залатанный вокзал... Взорвись, Сверхновая! Великая остуда Настала в Мiре. Видно, Космос приказал. Мы слишком долго лица прятали во мраке. Мы слишком долго спали в пепле и плену. Взорвись, звезда моя! Пускай поют собаки И на тебя, и на лимонную Луну. И освети - как измождённо смотрят люди На лики сытые с улыбкой в стиле рок, Как в чадном храме бабки молятся о чуде - Авось отыдет от Земли последний срок... И так в ночи молюсь - ведь мы единоверцы! ...последний выход - световое лезвиё, Надрезом правды проходящее по сердцу, Морозом боли горло рвущее мое. БЛАЖЕННАЯ. ЗИМНЯЯ ВОЙНА баллада Ах, ноженьки, ах, рученьки мои, натруженные... Так говорю я хрипло, задыхаюсь, щеки жарки, Столбами света за плечьми - вся мука, мужество, Все войны, красные, кровавые подарки. Лицо, всё мокрое от слёз, ощупываю Так слепо, так дрожаще... о, родимые солдатики, Молюсь за вас!.. Вот Зимняя, мной не искуплена, Вся Зимняя Война идёт проклятием. Вы наши братья! Только льётся, льётся кровушка. Отбрасываю волосы со лба. Восстань, страдание! Солдат, дай мысленно обнять твою головушку. Забвение. Заклятие. Заклание. ...при Нём немножечко народу было. Так, кучка жалкая людишек, зимне-ярмарочных. Он у сугроба, у алмазнейшей могилы, Застыл, такой худой, оборванный и ясный. Мальчишки пляску вкруг Него затеяли! В снегу валялись, кувыркались!.. Он молчал И улыбался. По щеке слеза, нежней капели, Стекала в снег: началом всех начал. Зверята начали в снегу упрямо драться! Друг друга - кулаком! Расквашены носы! А Он молчал. А я орала: - Братцы! Не слышите, как с башни бьют часы!.. Вот медный таз несут, тряпицу и кус мыла синего... И на колени я, белугою ревущая, встаю... Дай ноги вымою Тебе!.. Я не отлыниваю! Я так стараюсь, слёзы я водою лью! Ах, медный таз, до косточки всё отражающий - Всех голубей и пьяных, стогны, лазуриты льда, И да, Тебя, голодный, все грехи прощающий, Все ветры буйные, все горе-холода! Все войны, Бог!.. И эту, Зимнюю, последнюю, Она и летом Смерть-Зима, сердца сковало льдом, Она гремит, вопит гражданскою обеднею, И службу не отложишь на потом! Здесь и сейчас! Ты мне, босой, ладонь протягиваешь, На ней - шар влажный и речной, как хлебный мякиш, жжёт, Катается, чугунной злится тяжестью, Толпится ближе, птицами кричит народ! И руки я тяну! Схватить тот шар синеющий! А руки мои - ржавчина, потёки-кровь, серебряная соль! Я, на ветру, седая, голубем сивеющая, Я голубь твой, подранок, бешенство и боль! Дай мне тот шар! Он между звёзд напрасно катится! Ору! Сожму до крови кулаки! Я среди рынка покачнусь в холщовом платьице, В мешке, из-под него ступни, и прорезь для башки! Ты шепчешь: твой! Бери! Твой вечный Мiръ. Погибнет завтра. Опочиет во снегу! А ты останься пламенем меж зимними людьми! Разбей все льды! Огня не дай врагу! Я выхватила счастье из руки святой Моё! Меня швырнуло вниз. По насту покатилась я. И хохотал мой рынок надо мной, И билась рыбой подо мной земля моя! Останови, Бог, Зимнюю Войну! Солдат спасающий, За нас в Распятьи погибающий и плачущий! Мiръ - он младенец в родах! Он не погибающий! Меж ног раскинутых, на пуповине пламенной! Провижу все я, до конца! Обнимемся - державами! Изникнет Зимняя Война, все шлемы скидывают... Все каски в дырьях! Огнемёты ржавые! ...но только, Господи, под чьею там эгидою, Вокруг гигантского Всевидящего Ока, в сердце тьмы, Тот зрак всё ловит, не укрыться, не избавиться, Вращаются тела нагие, это мы, Насельники земли, кто завтра нами позабавится, Юлой небесной, круговертью, смертью-пропастью, Солдатами, царями, генералами, холопами, Воронка чёрная затягивает войско обречённое, Весь синий снег, горящий век, надкусан яблоком мочёным, И да, меня, меня, навеки сумасшедшую, Навек юродиво людей, зверей так любящую, Рыдающую так над жизнию прошедшею, Над Временем, войною нас рождающим и губящим, Над Зимнею Войной, над торжищем и схваткою, Над светлою женой, что, в Солнце облеченна, шествует, Над радугой-роднёй, убитыми ребятками, Они уж Херувимы, звёзды брызгают в них, пестуют, Они не кулаками рожи разбивали в кровь курносые - Наводкою лупили... пулей, миною, снарядами... - Не к ледяной реке катились снежными откосами - Прямёхонько во смерть, во мраки Адовы... А я не верю, что умру! Ведь больно слишком, Господи! Останься, мой пожар, в жестоком Мiре! И птиченьку из рукава я вытрясу, голубку горькую, Над рынком полетит, порхает пусть на пире! Да я сама лечу, над Зимнею Войной, над каменной Стеной разрушенной, два крылышка, и не дыша, Не знаю часа... насмехались надо мною, пламенной, А видите - летит! летит душа! Ну, бросьте кроху! Покажите пальцем: экая! Сейчас подстрелите! Сейчас по мне заплачете! Толкали, били... прозывались человеками... Лечу, машу я крыльями горячими! Я птаха малая! Я про Войну пророчу! Утихнет, сирота... укроют золотом, закатами... Земля моя! Кровоточаща днём и ночью! Парчовая! Метельная! Распятая! ...и мой Господь, весь тощий, как слега, в улыбку перелитый весь, Он голову задрал, глядел на мой полёт, А я у ног Его коленопреклонённа, здесь, И снег под нами кренился, алмазный плот, И в медном тазе плакала вода, И всё дивилась я Божественному чуду, И заливалась я слезами: вот теперь, и никогда, И больше никогда, Тебе так ноги - мыть - не буду... Всё просто так! О люди, просто так! Одни убьют, другие любят! И любя, иные убивают! Во имя жизни, Бога! А бывает, за пятак! Такая наша жизнь, вся грязно-грешная, живая! А рынок весь искрился, весь плясал, Дрались птенцы, индюшки-бабы торговали клюквой мерзлой, Плыл с колокольни звон, и в сотне ледяных зерцал Моими слёзными глазами отразился нежно, грозно. И наклонилась я над медною водой, На лик патлатый, вьюгою объятый, поглядела: Блаженною не быть, не быть святой, Не заселиться снова в молодое тело, А ноги Богу мыть, а воду эту пить, А птицею лететь, серебряной голубкой, Над Мiромъ, где однажды умирать, а жить Всегда, и под чужой стопой звенеть и таять хрупко, Прижаться к мёрзлому комку земли моей Пылающей, рыдающей щекою, И за исход войны, за жизни всех людей Просить любовью всей, и болью, и тоскою, Ну что ж, блаженная, да больно наплевать Всем, люди, вам, кто я такая, Мне жизни не избыть, мне смерти не понять, Мне каждому желать забытых яблок Рая, Молиться, и щеку родную целовать, И бинтовать в госпиталях раненья, И Господу шептать: Ты славься, исполать, От бичевания до Воскресенья. СОН ПРО ЛЮБОВЬ баллада Тьма комнаты. Тихо, как мышь, сижу. Не думай, не сон это снится. Лёд озера. Горы. В тулупе дрожу. Иней склеил ресницы. Машинное масло. Железный лязг. Стальные горят сочлененья. И парень не прячет отверженных глаз. Бинты на запястье. Раненье. Куда тебе? В горы? Туда, к ледникам? Прилёта больше не будет. Откуда ты знаешь? Небо, как храм, Вдоль облаков идут люди. Одёжка твоя... Замёрзнешь. Пускай. Мне жарко! Шубы не надо. Обнявшись, вдвоём - через ямы край: Свист и разрыв снаряда. Хохочет гибель. Ты кто? А ты кто? Да я никто, так, бродяжка. Сюда попала в дырявом пальто. Мечена кровью рубашка. Весёлые песни солдатам пою. Кормлю их, парень, собою. Чтобы запомнили жизнь мою, Не только работу боя. А ты-то сама кто будешь? Любовь? Любовь, догадался сразу. Груз двести. Не хватает гробов. И так поёшь, без приказа? Да кто ты такая? Да кто тебя... Молчи. Рядом грохочет. Ну шлёпнут нас, ну, такая судьба, А жить-то ведь каждый хочет. А что ты делала до войны? Песни народу пела. Как здесь? Да. Мне снились сны: Война без края-предела. И что? Так сбылся твой вещий сон? Не вещий. Люди воюют Всегда. Каждый войной спалён. Насквозь. Напропалую. А что, твои ножки замёрзли? Глянь, Есть целая спирта фляга. Глотнём! Поцелуемся! Перестань. Я под тебя не лягу. А что, так противен? Что, уж пьяна? Давай... без закуски глотаем... Нельзя на войне. Это ж война. Дурак. Она ведь святая. Так ты ж Любовь! Ты свята сама! Ближе... давай притисну... Знаешь, схожу от тебя с ума, Любовь... от любви. От жизни. Какой это крепкий чистый спирт. Я обжёг себе глотку. А ты? У тебя ничего не болит? Как лупят. Прямой наводкой. Мы тут, понимаешь, давно без баб. А платье твоё блестяще. Дух захватило. Мужик-то слаб. Мы все живём настоящим. Кобениться брось. Лови момент. И сверху лови, и снизу. Среди войны - на много лет - Обнимемся! Без капризов. Голубка... слышишь... голубка моя... Любашка, певчая птица... На дне воронки, во тьме белья Летишь... или это снится. Да жизнь вся - сон. Гул полнит зенит. Разрывы бьют колокольно. Ты слышишь, сердце громко стучит. Ты здесь поцелуй, где больно. Певичка, птичка, моя Любовь, Спой песенку, я поймаю. Кровь - через бинт. Не надо слов. Без слов я всё понимаю. Война - это боль. Война - это смерть. За будущие объятья. Девчонка, дай на тебя поглядеть На голую, да, без платья. ...и вот, пока пули свистели во сне, Пока грохотали снаряды, Пока ручьями текли по мне, Слезами - блёстки-наряды, Пока я все песни лепила ртом, Что знала и что не знала, Пока бормотала о Мiре святом И начинала сначала, - Была той Любовью, и ямой той, И той горой снеговою, И той военной седой верстой, Где камнем застыли двое, Слепым объятьем, бронзой веков, Зимней Войны заклятьем, Бинтом и кровью, молчи, Любовь, Метельным - навеки - платьем. ВИДЕНИЕ ПЛАМЕНИ Порвать пространство грязными руками. Кровавые лохмотья расшвырять. И в зеркале времён увидеть пламя: Где был живот, там будет смерть пылать. Восстанут мрачно дикие сполохи Из нищенских сосцов, из тьмы пупка. Истлейте, наготы куски и крохи. Гори, еда, дешёва и сладка. Ещё прорву небесной скорби ризу Когтями, грудью, воплем и ребром. На дне судьбы - волчок людской, понизу: Воронка, озарённая сребром. Там, в тесте тел, толкающихся, тяжких, Сшибающихся лбами и спиной - Раскосый Будда в золотой рубашке, Бандит, что ел, и пил, и спал со мной. Его ко мне толкают бесновато. И ангельски меня к нему ведут. Обритый лоб Чингисова солдата. Прищура приговор. Плеча редут. И Страшный Суд - что мёртву плоть увижу Кроваво-тёплой, бешеной, моей. Гора его лица горит все ближе. Скалою нависает меж людей. И мне его персты влагают в руку. И я сжимаю потное крыло. И перьев хруст! Теки меж пальцев, мука. Гори, огонь. Вздымайся тяжело. Вбирай, о человечия воронка, Две кости, два скелета, две стрелы! Во чреве нету твоего ребёнка; Гортань дрожит; уста ещё теплы. И ты, разбойник, проклят ангелами, И я, подстилка нищая твоя, - Мы оба станем - яростное пламя - Кричащие, без кожи, без белья - В ладони Иссы, в кулаке у Будды, Во мраке Чингисханова котла, И там, в огне, я жить с тобою буду, Как на земле с тобою не жила. СТАРУХА ЕСТ ПИРОГ В вокзальном буфете, огромном, как внутренность храма, Где люди ели, как будто их век не кормили, Старуха с лицом позолоченно-твёрдым, как старая рама, Стояла за круглым столом, где дружно ели и пили. На ней наверчено три платка, и пахли они сундуками - Надела она их, ей-богу, чтоб голову не продуло, Из-под чугунных век сверлила она толпу зрачками, Узкими, бездонными, словно дула. Сухими пальцами ломала она пирожок с капустой. И так его чинно, честно и праведно ела - За всю-то жизнь свою, а там то густо, то пусто, Там в морозах войны тощало девичье тело... Так по-русски красиво она свой пирог ломала, Так нежно и скупо крошки в ладонь собирала - Да это ж была бабка моя и мама, Да это ж я была - жизнь прожила, и вот - умирала... А если глаза её видали в толпе детишек, Сталь зрачков тут же таяла льдом ледоходным - И шептала она, морщинясь, робко, чуть слышно, Благословенье детям - языком старинным, немодным... И смотрела я, как её шевелятся руки Над столом, над белым стволом, ветки берёзы в метели - И чуяла: не вынесу с нею разлуки, Как заснуть ей в зимней последней постели... Отразилась она во мне. До дна допила из стакана. Рот её дрогнул, морщины ручьями бежали: - Дочка, езжай вперед! Погляди дальние страны - Мы за них в сырых землянках дрожали... Что уставилась? Старьё берём?! Не-е-ет, врёшь, я молодая! Я и замуж пойду - старику пироги печь буду, обошью всего, обстираю... И пошла, грязный вокзал прожигая следами, живое моё чудо, В трёх платках шерстяных, золотая моя, родная.
Necessary cookies are absolutely essential for the website to function properly. This category only includes cookies that ensures basic functionalities and security features of the website. These cookies do not store any personal information.
Any cookies that may not be particularly necessary for the website to function and is used specifically to collect user personal data via analytics, ads, other embedded contents are termed as non-necessary cookies. It is mandatory to procure user consent prior to running these cookies on your website.
2 Comments
«…кости вытянув, мчит» — это уже перебор.
Спасибо! Любой автор заслуживает внимательного прочтения.