Навстречу XVII конференции Ассоциации писателей Урала

Личность писателя трансформируется
личностью читателя.
Юлий Айхенвальд (1922)

Человек — существо разумное только потому, что существо это— социальное. А в социуме быть своим возможно лишь в условиях диалога. И искусство — словесное прежде всего — одно из важнейших средств социализации человека. Текст, претендующий на художественность, тем самым претендует и на читательское внимание.

«Большая литература, — цитирую Б. Пастернака, — существует только в сотрудничестве с большим читателем». Умерим аппетиты и скажем, опустив задающие масштабность определения, проще: литература нуждается в читателе. Можно сформулировать еще категоричней: читатель отвечает за современную ему литературу едва ли не в той же степени, что и писатель. Почему же он к нашим страницам не тянется?

Не хочется вторить усиливающимся, причем не только у нас, стенаниям, будто читать стали меньше, а многие, мол, и вообще читать перестали. Если бы эти эсхатологические уверения были абсолютно верны, то книжные магазины повсеместно бы закрылись, как закрылись за ненадобностью популярные одно время видеосалоны. А магазины такие еще — примерно полторы тысячи — в стране остаются. Читателей — на наш век хотя бы — хватит. Но, повторюсь, отчего же он, читатель, в этом веке не наш?

Вспомним века былые. Если мы оставим «за кадром» познавательную, учебно-ученую модель чтения («любите книгу — источник знания»), то можно предположить, что читатель книг на Руси возник раньше писателя. Те, кто внимали народным рапсодам и скоморохам, были по преимуществу слушателями и зрителями. А первые на Руси книги — Библия, Псалтырь, Жития Святых — оказались книгами священными. И чтение их было делом сакральным. С тех пор и длилось отечественное уважение к книге как вместительнице мировозренческого предания. Поклонение Корану и Библии может обернуться пагубным для жизни фанатизмом (смотрите, помимо теленовостей с Ближнего Востока, и новый фильм К. Серебренникова «Ученик»), но речь здесь не о религиозных манускриптах.

Художественная словесность по своим целям синкретична и реализует различные установки (созидательную, познавательную, воспитательную, развлекательную и пр.), но при этом от искусства слова мы ждем еще и непременно наслаждения. И гедонистический этот импульс равно зависит как от того, кто пишет, так и от того, кто читает.

Что же сегодня читается прежде всего? Естественно, наибольшим спросом пользуется то, что на массовый спрос и рассчитано, — литературный фастфуд. Ведь и жующих попкорн всегда будет больше, чем потребителей красной икры.

В отечественной культуре издавна сложилось отношение к масскульту как рассаднику тривиальности, дурновкусия и пошлости. Это высокомерие, зародившееся в допушкинские еще времена, доминировало и в советское время, поскольку мелодрамы, детективы и фантастические повествования, как правило, дистанцировались от идеологии и поэтому властными инстанциями (а других в книжном деле и не было) не особо приветствовались. Литература в прежние десятилетия понималась как часть общепролетарского, то бишь общегосударственного, дела, и тот, кто этому делу служил, имел право на государственную поддержку. Поддержка была многообразной и выражалась в званиях, наградах, премиях, путевках в Дома творчества, пайках по праздникам, больничных листах, а в первую очередь — гонорарах и тиражах. При этом, не упустим из виду, гонорары и тиражи не зависели напрямую от читательского спроса.

Тот сущностный сдвиг, который на рубеже тысячелетий произошел во всем мире, особенно радикально обозначился в нашем отечестве, вызвав, среди прочего, перемены и в отношении к печатной литпродукции. Чтение перестало быть приоритетнеой формой проведения свободного времени, а писатель утратил статус привилегированной личности, каковой позволительно пописывать и издаваться, не особенно при этом беспокоясь, как его творения реализуются — тем более, что не проданное за наличность расходилось по районным, городским, сельским, заводским, школьным библиотекам, а то и попросту списывалось. Это время безвозвратно кончилось.

Литература — вспомним оксюморонное по сути словосочетание «литература и искусство»! — скромно вернулась в лоно прочих искусств (а признайтесь, считаете ли себя завсегдатаем филармонии или картинной галереи?), и чтение стало делом не государственным, а частным. Идеологическая обработка населения отдана телевидению, а книга в сфере досуга вынуждена уступить свою лидировавшую прежде позицию путешествиям, экскурсиям по супермаркетам и Интернету.

Нельзя надеяться на успех в ХХI веке с представлениями, сложившимися в веке ХIХ-м. Того населения, что было до цифровой эры, больше не будет — мы, как это для нас ни прискорбно, уходящая раса.

Число нуждающихся в художественной литературе очевидно уменьшилось, как ушагренилось время на общение с книгой у продолжающих читать. Цена книг в разы возросла. Но при этом оставшиеся — по крайней мере, в больших городах — книжные магазины не пустеют. Сужу как по густоте приходящей туда публики, так и, в особенности, по завидно разнообразному в них ассортименту. Скажу предельно цинично: раньше книги обитавших в том или ином регионе литераторов были востребованы еще и потому, что не было возможности заполучить то, что предлагается теперь в таком избытке, пусть и по иным ценам.

Стадионы областных центров были, помнится, полны на матчах команд класса «Б», поскольку болельщики не имели шанса наблюдать на местных полях игру команд класса «А». Ныне же спортивные арены редко заполняются больше чем наполовину и на встречах команд высшей лиги, поскольку телеэкран позволяет видеть футбол европейского уровня. Параллель между игрой в мяч и книгой хотя и приблизительна, но красноречива.

Социокультурный ландшафт отечества изменился. Законы рынка, сменившие императивы идеологии, чрезвычайно сегментировали читательскую публику. Элитарный читатель, включая и переживающую свою маргинальность интеллигенцию, получил возможность читать любой текст любой эпохи. А прочий читатель прежде всего реагирует на то, о чем громче и чаще всего говорят.

Чтобы быть ныне востребованным, мало писать хорошо. Мало писать глубоко. В условиях информационного половодья и острейшего внутривидового соперничества мало быть изданным — сегодня нужно быть раскрученным.

Когда книготорговля почти монополизирована несколькими издательскими монстрами типа АСТ или Эксмо, надо суметь стать авторами этих колоссов. Как того добились (говорю лишь о земляках по Уралу) Ольга Славникова и Леонид Юзефович, Игорь Сахновский и Анна Матвеева, Сергей Беляков и Алексей Иванов. А если к этому добавить поэта Бориса Рыжего, драматурга Николая Коляду, для детей пишущих Светлану Лаврову, Ольгу Колпакову, Андрея Щупова, то ведь получается, смотрите, замечательная литературная команда, которая способна потягаться и с московскими вип-авторами, не говоря уж о питерских.

Подобного не наблюдалось ни во времена Мамина-Сибиряка, ни в годы Бажова. Такой концентрации резонансных литературных имен регионального происхождения не было и в более позднюю пору. (Что-то похожее напоминала Восточная Сибирь при А. Вампилове и В. Распутине и Вологда в пору В. Белова, Н. Рубцова и тогда В. Астафьева).

Названные в начале предыдущего абзаца писатели когда-то почти все начинали в региональной печати и нынешнюю известность обрели не сразу. Очень красноречивы на сей счет методические соображения Юлии Зайцевой (http://lit-ra.info/articles/professiya-pisatel/) о том, как с ее продюсерской поддержкой осуществляется работа профессионального писателя Алексея Иванова — «профессионального в чистом виде, то есть того, кто живёт только за счет писательского труда». А вот год назад букеровских лавров удостоился роман «Зулейха открывает глаза», по сути, дебютантки в литературе. На то, в силу чего этот успех был достигнут, замечательно открывают глаза Марина и Владимир Абашевы в статье с красноречивым названием «Книга как симптом. Как сделан роман Гузели Яхиной» (Новый мир, 2016, № 5).

Но не все умеют себя продвигать. Да и, кажется, не все хотят себя продвигать, тратя на это время и силы. Подозреваю, что Майя Никулина или Николай Година, Петр Краснов или Анатолий Омельчук, Юрий Казарин или Арсен Титов (называю лишь тех, о ком имею представление) мало печалятся от того, что столичные издатели и критики не жалуют их своим вниманием. Да и, кажется, не все хотят себя продвигать, тратя на это время и силы.. Подозреваю, что Майя Никулина или Николай Година, Юрий Казарин или Анатолий Омельчук, Юлия Кокошко или Арсен Титов (называю лишь тех, о ком имею представление) мало печалятся от того, что столичные издатели и критики не жалуют их своим вниманием. Эти мастера сознают свои возможности — и если к признанию «ближнего круга» плюсуются премии российского масштаба (скажем, «Ясная Поляна» — А. Титову или имени Волошина — Ю. Казарину), то это воспринимается как само собой разумеющееся.

Но ведь большинство нас, пишущих и считающих себя писателями, обладают, честно признаемся, не столько дарованиями, сколько способностями. Нам может казаться, что нас мало и плохо читают, потому что скупо издают и рекламируют. Ведь пишем-то — много. Причем в уверенности, что — талантливо. Находясь в последние годы в жюри ряда литературных премий, я поражаюсь амбициозности авторов предлагаемых прозаических и стихотворных книг, которые подчас отличаются друг от друга, ежели по сути, только обложками. Есть такой возникший десятилетия назад канон провинциальной именно поэзии и прозы: прилежное бытописание и сетование на нескладность текущего «на местах» житья-бытья — у авторов повестей и рассказов и элегические воспоминания о деревенском или поселковом детстве плюс опять-таки невеселые констатации про повседневность — у стихотворов. Читаешь одного автора — вроде бы и чувство жизни есть, и чувство слова имеет место. Но когда второй, третий, четвертый — почти про то же и, главное, почти так же, чтение подобной печатной продукции превращается в «обязательную программу», которая никакой радости не приносит. Большую часть наших публикаций можно охарактеризовать старинной формулой: «их достоинства сколь почтенны, столь и умеренны».

Меж тем как однажды было замечено, «читать — значит желать произведение, жаждать превратиться в него» (Р. Барт. Удовольствие от текста). Так вот, оставаться в диалоге со многими сочинениями, не говоря уже об отрадном контакте с ними, охоты, увы, не возникает. Потому я и столь редко пишу о любезно мне вручаемых авторами книжных новинках. Новинки эти не обнаруживают в себе художественной новизны. Алексей Иванов недавно не без резона пенял на то, что Россию переполняет «тотальное самовыражение» — меж тем одной искренности и умения грамотно излагать чужие истории и собственные состояния все-таки для того, чтобы «привлечь к себе любовь пространства», мало. Ныне — особенно.

Чтение взыскует эмпатии. Желания быть с книгой вместе. Длить эту радость. Хочется, чтобы таких радостей было больше. Подытожу строками Нины Искренко:

Когда придут иные времена,
не жди от них ни хлеба, ни вина,
а угости их сам. И по плечу погладь
и подари им новую тетрадь.