Феликс Вибе написал, может быть, и не так много – сама жизнь во всех ее проявлениях для него была первичной, много времени отдавал общению с друзьями, увлекался рыбалкой, трудился в огороде… Литература – это его любимая работа. Много читал. При всей своей безусловной доброте он имел твердую и честную гражданскую позицию и в литературных оценках был бескомпромиссен. Начинал с юмора, печатался в журнале «Крокодил», были популярны и выходили массовыми тиражами его смешные рассказы. Долгое время был редактором отдела юмора в журнале «Урал». В последние годы он как-то меньше смеялся, может, потому, что действительность не давала к тому повода. Издал книжку серьезных рассказов «Одеть в сиреневое». Программным же его произведением, думаю, надо считать «Повесть о трудолюбивом Груме». Книга переиздавалась несколько раз, за нее он получил Премию губернатора. В ней он выразил свой идеал человека – деятельного, творческого и высоконравственного. Он говорил: «Если молодой человек задумается: с кого делать жизнь? – вот пример – делай ее с Грума Гржимайло». Далеко не всегда биография и личные качества писателя совпадают с теми идеалами, что он отстаивает в своих произведениях. Пожалуй, Феликс Вибе – единственное исключение, которое я знаю. Полное совпадение. Огромный человеческий талант, его нет уже пять лет, но радость от общения с ним по-прежнему согревает душу. Вдова писателя Наталья Сергеевна подготовила к публикации несколько страничек из его записных книжек. В них размышления о жизни, о литературном мастерстве, воспоминания о встречах с Анастасией Цветаевой, Петром Вельяминовым и другими интересными и творческими людьми. И прежде всего, он сам зримо предстает в этих записках – с его характером, его наблюдательностью – Феликс Вибе, человек реликтовый, русский интеллигент, каких уже практически нет.Юрий Бриль
Феликс Вибе ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
17 октября 79 года Писать надо свободно, легко, как письмо Вадиму[1]. Не как Марии Кузьминичне. Ей я пишу, обдумывая, выбирая, возвращаясь, перечитывая даже – что уже вовсе конец и ерунда. Писать – как говорить – вдохновенно, с напряжением, до конца, без запинки, чтобы в тексте была естественная пауза, дыхание, ритм... Думаю, что занимался до сих пор мучительным конструированием фраз. Жутко трудоемким. Если мне что-то удавалось, то как мало... 3 декабря 70 года Рассказы его – как игра на балалайке: все однотонно и примитивно. С какой виртуозностью ни играй. И, как в балалайке звучит вроде бы нота истеричности веселья, так и у него – одна-единственная мысль: вот он, простой русский человек – хулиган и в тюрьме сидел, а хорош, хорош... На большие раздумья он не давал себе труда, не подвигался. Натурализм ему имя, творчеству Василия Шукшина. 23 декабря 79 года Подвиг сражавшихся за родину не принадлежит только прошлому, он оживает с каждым новым поколением, спрашивая нас, всех ныне живущих, а каковы мы? Он возвышает нас и делает нас людьми и гражданами. 14 февраля 80 года Лейдерман интересно сказал: «Никогда я не мог бы поверить, что мои друзья, безотцовщина, знавшие, что такое голод и карточки, станут министрами, сволочами, не наркоманами, а министрами... ХХ съезд для меня много значил...» 2 марта 80 года Еще раз об интенсивности работы. Статистика говорит, что человек за 20 лет забывает 80 % прочитанного. Вот и надо жить так, чтобы не забывать так много, вкладывая ум и знания не в забытье, в работу. 10 июня 80 года Все время думаю про смерть опыта. То есть многие и многие старики уходят в небытие, не оставив наследников, знающих все, что знали они. Опять накапливается мучительный опыт и опять утрачивается. Это в единственных примерах происходит и в массовых смертях цивилизаций. Даже если бы египетские жрецы кричали изо всех сил, «пропагандировали» свой опыт, дай бог, чтобы до нас дошла его ничтожная часть. А они скрывали, прятали и, в итоге, похоронили. Наши крики: «социализм, впервые в мире…» – тоже отрезали сильно от нас опыт предыдущих поколений и эпох, в том числе исторических. Например, колоссальный и вечно поучительный опыт римлян. Вот и выразились (выродились?) у нас крики в варварство Сталина и другие зверства и глупости. 3 июля 80 года Подозреваю, что все люди делятся на тех, что рассиживаются на сиденьях трамвая или автобуса, и на тех, кто сжимается. Я-то из тех, кто сжимается. Так всю жизнь прожил. 23 ноября 80 года В полемику Валентину Петровичу: «Жизнь книг, литературы, это не только ее – пусть совершенно правильное и объективное – осмысление умной критикой, это еще и совершенно причудливое, где-то случайное, сегодняшнее явление, пусть и ненормативное. И это тоже надо изучать, умной критике учитывать». 26 марта 81 года Уже после смерти Игоря Тарабукина я понял, что он обладал прекрасным качеством всех серьезно работающих в литературе: он оставался совершенно равнодушен ко всем мелким новациям различных модных и печатаемых широко... 23 августа 86 года И даже эта болезненная нетерпимость, категоричность, которая так неприятна мне отныне и навсегда в рассказах и статьях В. Астафьева, притягивает людей к нему, говорит о том, что он дал себе право категорично судить обо всем, вроде бы он все знает и не сомневается в своих суждениях, и это очень притягательно в наше время все понимающих и не имеющих ясной звезды вывода людей. Как нужен нашему интересному времени властитель дум, непоколебимый, категоричный, ни в чем не сомневающийся... 5 сентября 86 года Режиссер. Его чествуют, живет в люксе, выступает (по заданию) с речами, полными мысли, творческого полета, блеска. – Что ты будешь снимать? – Об одном мечтаю, чтобы не приняли сценарий, чтобы не снимать этот фильм! (Постановочная бодяга с неясной идеей). Завязан человек с авторами, со студией, с руководством, с необходимостью заработка. Не может вырваться из порочного круга... 5 сентября 86 года Петя Вельяминов – подтверждение чувства, радостного очень чувства, что популярность, слава, глупые часто, в данном случае пришли к тому, к кому надо – умному благородному человеку... Очень интересно, четко дал он главную сущность Захара Большакова. К нему все приставали с вопросами (все выпивали, был юбилей Эрика Новокшенова). Вопросы были примитивные, но почему-то по гениальной своей простоте возбуждавшие мысль, и Петя отвечал очень глубоко и интересно. Так вот, в Захаре Большакове он играл человека, всегда выходившего на светлое. Это примерно в таком смысле: вот нам хотелось бы, чтобы близкие люди, свои люди, умели понимать нас и прощать даже когда мы неправы, сделали что-то не так. Почему бы нам не научиться понимать их (да и всех других людей) в их ошибках и неправоте? То есть в борьбе черного и белого, желательно, чтобы выходило белое. «Я, – так примерно говорил Петя, – не Большаков, не такой, гораздо хуже. А у него – всегда светлое». Вот это, видимо, он и играл: не большевика, не комиссара, не председателя колхоза (что мы внешне видели), но натуру героя. Но здесь, конечно, счастливый случай –выход на светлое, самоусовершенствование, что нас не могло не волновать и не радовать, не могло не вызвать нашего сочувствия к герою... Очень хорошо сказал Петя: – Наша нация – духоборцы. Другой такой нет. – Да? – спросил я – Конечно. Нигде так не разговаривают, как мы. Это постоянный нравственный поиск! Я об этом не думал, но ведь действительно нигде, видно, с такой болью и заинтересованностью не говорят так о правде и неправде, о справедливости и несправедливости, о родине, в итоге. Шутил хорошо он, острил. Дурачился немного и играл. Ощущение радости встречи с редким, прекрасным человеком. 8 сентября 81 года Мне представляется, что Высоцкий и Евтушенко как раз антиподы как поэты. Один (Высоцкий) – настоящий поэт, умеющий в немногих словах стихотворения-песни сконцентрировать и глубоко раскрыть одно по-человечески понятное нам чувство и мысль. Другой (Евтушенко) создает каждый раз километр причудливой смеси из мальчишеской эротики (светились тела в темноте), избыточно-актуальной газетной фразы (война?), худосочной неандертальски упрощенной банальной мысли, всякого рода непонятностей, над которыми даже стыдно ломать голову, и рифм, не радующих и вроде бы искусственных. Это из одного только стихотворения «Тому когда...» 8 марта 69 года Литература, так же как религия, привлекает к себе ущербных и увечных. Сумасшедших тоже. Ну что же, не будем слишком строги, пожелаем им найти здесь утешение. 9 марта 69 года – Нет, она не татарка, она – нормальная. Это бабушка у нее – татарка. – Ну, что здесь такого, что татарка, есть люди разных национальностей... – Да, папочка! А тебе не обидно бы было, если бы тебя дразнили: «Риммочка – татарка». – Ну и что ж такое: ты сама чувашка. – Как это? – Ну как, посмотри на своего дедушку: у него глаза раскосые, чистый китаец. И у тебя тоже. Особенно когда маленькая была. Дядя Давид к нам пришел, удивился: «Чистый Чингиз-хан». 25 января 70 года – Боренька! – прошептала жена, нежно прижимаясь к мужу. – Боренька! – Да, дорогая? – Хороший мой... – Да. – Если бы ты знал... – Ах ты, моя киса! – Если бы ты знал, какую мне трудную жалобу одному заключенному надо писать. Она работала адвокатом. – А я, думаешь, не переживаю, – ответил ей муж, еще крепче обнимая ее, – выполнит ли наше управление план на 2-й квартал? Он был строителем и тоже болел за производство. 1958 год Лесть совершенно одинаково унижает и того, кто льстит, и того, кому льстят. То же самое о подобострастии – унизительнейшем состоянии двух людей. Надо уважать собрание. Это замечательная вещь, рожденная революцией. Хорошая, умная, облагораживающая... – Деньги идут, – пожаловался Валерка продавщице, покупая колбасу. – Меньше есть надо, – сказала она. – Мы и так, – возразил Валерка – в последнее время больше не едим, а закусываем. 22 ноября 1950 года В юности я выглядел сильнее, увереннее. Когда я был вооружен стремлением к красивому, доброму, вечному! Я питал свое чувство уверенности этим стремлением. Когда же я приблизился от идеализма к жизни, душа потребовала иной пищи. Этой пищей должно стать дело, которое можно щупать руками. Итак, сейчас – поиски сей пищи для души. 2 декабря 50 года Меньше языкоблудствуй! Пиши. Трудись. 11 ноября 1960 года Я ехал на автобусе 125 километров по хорошим и плохим дорогам, через леса и поля. Леса были не очень хорошие, чахлые. Поля тоже были обычно окружены выкорчеванными пнями и кустарником и были печальны. Первый снег плохо прикрывал безобразия земли. Селения выглядели серыми. Да, пожалуй, они такими и были, без растительности, с обветшалыми заборами. На остановках в татарских селах навстречу автобусу выходили старушки с профилем Чингис-Хана и быстро-быстро говорили по-своему. Сибирь, великая, бескрайняя, холодная и по-волчьи унылая. Я ехал и думал, как же я, оказывается, до боли, до слез люблю все это, как мне неудобно было бы в прилизанной гладкой Европе, в которой я никогда не бывал, но которая все-таки всегда будет мне чужой и неинтересной или интересной как туристу, только как туристу. И люди в плохой одежде, индивидуалисты и ругатели, часто пьяные, потому что они садятся в автобус в свои выходные дни, и люди эти – татары, русские, чуваши, молдаване, немцы – были мне близки, понятны, дороги, и я думал и передумывал жизнь свою, чтобы послужить им, их благу, их радости, их детям. 31 июля 1979 года во время путешествия по Народе (реке) Благо – способность человека во время трудного пути в мыслях унестись далеко- далеко: к нерешенным (?) спорам, оставленным в городе, к воспоминаниям детства, к картинам предстоящих вскоре встреч. Без этого каждый трудный шаг с одним только подсчетом – когда дойдешь? – был бы непереносим. 2 августа 1979 года (сплавляясь по Народе) Плыть на лодке по порожистой горной реке – это интересное сочетание высокого акробатизма с отчаянием. В те моменты, когда тебе удается объехать один камень, миновать второй и смириться с мыслью, что встречи с третьим, самым страшным, камнем не избежать, помогает надувная лодка. Она как мячик отталкивается от всяких препятствий и в конечном счете выносит тебя мокрого, но счастливого в безопасное место. Говорящий перекат. Есть перекаты, которые как бы разговаривают. Вот ты стоишь на берегу реки и вдруг слышишь, что в обычный шум воды вмешиваются еще какие-то другие характерные звуки: вроде кто-то разговаривает настойчиво, обиженно, убежденно, как бы выговаривая кому-то за неправильное поведение. Невольно оглядываешься: не вышел ли кто из лесу? Но вокруг никого нет, и ты постепенно понимаешь, что эти звуки тоже принадлежат перекату, но это не журчание, не плеск и грохот быстро несущейся воды, а разговор передвигаемых водой камней. 24 августа 1955 года Мало все-таки у нас хорошего, во всяком случае, меньше, чем могло бы быть у такого великого народа. Дремлет еще благородная энергия тысяч людей. Почему? Не потому ли, что мы слишком много говорим и слишком уверены в величии наших дней, что каждый считает, что это величие велико и без его участия, без его работы и деятельности повседневной и напряженной? 19 мая 1987 года (Переделкино) Анатасия Ивановна Цветаева, разглядев, сильно приближая очки, мою фотографию в журнале «Урал» (которую я показывал, сказав, что я здесь выгляжу лет на пятьдесят старее), сказала: – Да. Последний срок. Потом говорили и о фотографиях. – Моя знакомая сфотографировалась для паспорта. Когда ей вручали фотографию какой-то тетки, она стала отказываться, не хотела брать. «Вот как! – сказал фотограф, – Посмотрите вот эту фотографию, – и показал ей фотографию какого-то мужчины. – Сколько ему лет?» – «Шестьдесят», – сказала она. «Нет, – возразил он. – Девятнадцать. А вы свою взять не хотите!» Так он рекомендовал свою работу. Еще Анастасия Ивановна говорила что-то о том, что в старости человеку принадлежит весь мир. Он спокойно смотрит на него и весь его видит и реагирует правильно, ведь ему с ним скоро расставаться. Какая-то такая нестандартная мысль, но я боюсь за неточность передачи. Говорит Цветаева очень как-то тоже нестандартно, емко, интересно, кругло и красиво – так и хочется записать или запомнить, надо бы к ней с магнитофоном, чтобы была каждая интонация, каждая деталь. Хочется научиться разговаривать так же, как она, красиво. Неизменно сопровождающая Анастасию Ивановну Евгения Филипповна Кунина растрогала меня сначала тем, что вспомнила мою непростую фамилию (помнила два года!), а потом напомнила, что я (тогда еще) прочел ее «Франческу» и сказал: «Эта вещь вполне могла быть написана гусиным пером». Она и в самом деле исполнена была вполне в духе и стиле пушкинских маленьких трагедий. – Видели памятник Высоцкому?» – спросила Анастасия Ивановна. – Да. – Много напутано. Слишком буквально – эта связанность... – Да, – сказал я. – Именно напутано. По-моему, крылья – это крылья, кони – ноги. А вместе? – Но Пегас, – возразила Евгения Филипповна. – Пегас – другое дело... Я сказал еще что-то про пронзительность «коней привередливых» Высоцкого. Это очень понравилось Евгении Филипповне. Но мне приятно было, что Анастасия Ивановна так сказала, немногими словами выразила свой, конечно же безукоризненный вкус и тем самым укрепила мое мнение. 24 мая 87 года Вчера – моя организация! – ходили с нашими девочками, Анастасией Ивановной и Евгенией Филипповной, в библиотеку им. Чуковского. Анастасия Ивановна была в ударе и необыкновенно удачно, артистически и незлобиво, любовно даже подтрунивала над своей компаньонкой-подругой. Мы с ней, увлеченно разговаривая, идем впереди. Вдруг она прерывает разговор, останавливается и говорит, оборачиваясь: – Так. Евгения Филипповна, конечно, отстала. Ей надо время от времени говорить, напоминать, что можно ходить быстрее. Она уже – видите? – идет быстрее. Видите, как ловко и быстро... Все это с удовольствием, любовно. Я вспомнил Шверубовича: у нас любить значило подсмеиваться, подшучивать... Евгения Филипповна отвечала на все эти «нападки» очень милой незащищенной улыбкой. В каждом ее слове и взгляде отражение Аси. Когда я сказал ей, что мне более из ее стихов понравилось: «Метафоры ушли, остался ветер», она сразу же откликнулась: «Асе оно тоже нравится». Собственно, оно и посвящено Асе... Как Анастасия Ивановна красиво говорит! Кругло, содержательно, веско даже. И вот для меня открытие: она не пропускает ни малейшей возможности сказать что-то и как-то неординарно сострить. Разглядев портрет Пушкина – в центре и вверху на одной из стен библиотеки, а внизу, как бы под Пушкиным, портреты Льва Толстого и Маяковского, она неожиданно заключает: – Интересно. Так выходит, что Пушкин расплодил одного ребенка и другого ребенка... Считай: Толстого и Маяковского! Мы с Валентиной Сергеевной, заведующей библиотекой и нашим экскурсоводом, не можем сдержаться от смеха. Она надписывает книги своих воспоминаний Валентине Сергеевне и мне. Надписывает обстоятельно, с полным уважением к процессу. Мне: «Милому Феликсу Ивановичу Вибе на долгую память о семье Цветаевых в старой-престарой России и в совсем других, чем мы видим ныне, странах Европы. C добрыми пожеланиями Вам и Вашей семье! Анастасия Цветаева. Переделкино, детская библиотека им. К.И. Чуковского, 23 мая 87 г.» Когда мы входили в библиотеку, она сказала: «Как хорошо, что Корней Иванович оставил после себя такую добрую память – библиотеку!..» Еще она рассказала по ходу наших разговоров о том, что спросила Горького, знал ли Лев Толстой за собой, что он был злым человеком («Я прочитала воспоминания Софьи Андреевны и поняла, что он был злым. Он заставлял Софью Андреевну, когда у неё был мастит, кормить ребенка. Это же адская боль, и разве ребенок отсосет мастит?») Горький мне ответил: – Знал. Он говорил про себя: «Глупый старик! Злой старик!» 26 мая 87 года Анастасия Ивановна обо всем умеет говорить очень веско и точно, очень интересно. Несомненно, что это освещение любого самого будничного явления талантом. Показывала мне сегодня фотопортрет архиепископа Саратовского и Волгоградского Пимена – симпатичного и простого человека с «хорошим русским лицом» (Цветаева), который прислал ей отзыв об одной из ее книг, а потом, прочтя ее «Моя Сибирь», прислал ей новое письмо и фото. Он написал мне, что тоже любит кошек. Я ответила ему, что надо по логике включить в круг своей любви и собак. Нынешние кошки и собаки все лучше и умнее, а люди, наоборот, все хуже, и таким образом, все в мире уравнивается… 27 мая 87 года Вчера для моих «девушек» был устроен литературный вечер: я подарил им свою книжку «Весомый цветочек» и по их просьбе прочел им рассказ. Я выбрал «Последнее слово». Извинился, что там много трамвайных ругательств, но все это ради прогрессивной идеи. – Ничего, – сказала Анастасия Ивановна, – ради прогрессивной идеи мы готовы простить ругательства. Тем более что мы тоже ездим в трамваях... Должен сказать, что старушки смеялись. Не только хихикали, но даже смеялись где-то в отдельных местах громко и красивыми юношескими голосами. А сегодня Анастасия Ивановна сказала мне комплимент: – У вас в рассказах нет ни одной фальшивой ноты. А у большинства современных писателей 90% фальшивых нот. – Спасибо, – ответил я скромно. – Мне очень драгоценны ваши слова. – И читали вы хорошо, – добавила она. – другой прочел бы суконным голосом... 30 мая 87 года Вчера провожал «девушек» из столовой в их № 10. По дороге мне почти была предъявлена претензия: что же я не являюсь читать свои рассказы? Собственно, мне читать не хочется: прочел один для примера – и ладно бы. – А вы как актер не хотели? Не пробовали? – спросила Евгения Филипповна. – Нет – сказал я. – Я ведь много выступаю в разных аудиториях, свою актерскую часть души вполне этим удовлетворяю. Иногда приглашают в какой-нибудь город, и я выступаю иной раз в день до 3-4 раз. И так подряд дня три, четыре, на последние выступления юмора у меня уже не хватает. В человеке накапливается за какое-то время определенное количество юмора, и потом оно расходуется... Тут пошел разговор: может ли человек невеселый быть юмористом? И правда ли, что юморист должен быть суров и мрачен, чтобы вызывать у других смех? И вообще, что же такое юмор? Я сказал, что из всех теорий смешного и комического разделяю теорию советского литературоведа Владимира Проппа, в своё время ругаемого(?) со всех кафедр и «амвонов». – Ну, амвонов – нет, – возразила Анастасия Ивановна. Я с ней согласился и пояснил, что в человеке живет «чувство должного». Когда что-то этому чувству противоречит, когда мы видим, что некто (нечто?) явно вступает в противоречие с нашим чувством, мы испытываем желание высмеять этого человека и его неправильности. – Однажды мы с Максом Волошиным, – сказала Анастасия Ивановна, – разговаривали о словах. Я выразила удивление: как же они так стали святыми, приподнявшись над бытом, отказавшись от суетного, мелкого, от юмора... «Почему от юмора? – возразил Волошин. – Те, кто ясно видит идеал, как должно быть и как в действительности есть, они никак не лишены юмора...» Это я вам к теории должного и действительности, к вашей теории юмора. Как четко, отлично она мыслит! Она вся, кажется, состоит из воспоминаний, из случаев прошлого. В журнале «Юный художник» – фотографии к 75-летию открытия Пушкинского музея. Увидев фотографию центральной лестницы, она сразу же вспомнила целую сцену, как некий уважаемый и известный профессор, сотрудник музея, вприпрыжку «взлетает» по этой лестнице в те замечательные времена, когда за опоздание судили, а какая-то служебная стерва, сидящая под часами, говорит неумолимо: «Записываю вам опоздание на одну минуту. – А стрелка еще не сдвинулась, – говорит Анастасия Ивановна и удивляется через годы человеческой злобе: – А что ей стоило записать, что все нормально? 8 ноября 1989 года Я прожил жизнь со счастливым обманом: вот пишу гениальную вещь, вот оно моё самое главное, оправдывающее и моё нездоровье, и старость, и все несчастья моей жизни, и саму мою жизнь. Но «вещь» писалась и заканчивалась и оказывалась рядовой и преходящей...И надо было задумывать новую, и писать, и обманываться вновь... 4 ноября 1989 года Человеку не свойственно заниматься политикой. Ему свойственно любить землю, а не трибуну, радоваться восходу солнца, а не падению конкурента их другой партии, уединяться в своем доме, а не толкаться в орущих толпах. Поэтому не будем притворяться непонимающими: в политику человека может толкнуть или жадное властолюбие... или нестерпимая необходимость, осознанная обязанность вступиться за страдающий народ. Третьего не дано. Так рождаются демагоги и деспоты или святые мученики. [1] Вадим Ломов – московский композитор, близкий друг Феликса Вибе.
Necessary cookies are absolutely essential for the website to function properly. This category only includes cookies that ensures basic functionalities and security features of the website. These cookies do not store any personal information.
Any cookies that may not be particularly necessary for the website to function and is used specifically to collect user personal data via analytics, ads, other embedded contents are termed as non-necessary cookies. It is mandatory to procure user consent prior to running these cookies on your website.