С известным писателем Анатолием Константиновичем Омельчуком, недавно удостоенным Большой Литературной премии России, беседует доктор филологических наук, профессор Наталья Петровна Дворцова (Тюмень)

Наталья Дворцова: Анатолий Константинович, я второй раз в жизни беру интервью. Первый раз мне посчастливилось взять интервью у Анны Павловны Неркаги. Я Вам благодарна за доверие. Начнем?

Анатолий Омельчук: Не волнуйтесь, Наталья Петровна. Я тоже Вам благодарен за оказанную мне честь.

Н.Д.:  Начнем с вопроса серьезного. Все знают, что существует два результата творчества художника, впрочем, как и творчества любого человека: с одной стороны, – это произведения, книги, картины, фильмы, спектакли и т.д., с другой стороны, – это жизнь. И мой вопрос имеет отношение именно к этому факту. Что для вас важнее: сочинение книг или сотворение собственной жизни?

А.О.: Я думаю, пишущему человеку, даже сумасшедшему пишущему, даже человеку не от мира сего, естественно, в первую очередь важна его жизнь, а творчество в любом случае только часть ее. И это несравнимые величины. Наш общий любимец Михаил Михайлович Пришвин давно очень четко сформулировал мысль о жизнетворчестве, жизни как творчестве. Нас боженька впускает в этот мир для творчества жизни. Творчество жизни, конечно, это основное.

Н.Д.:  В русской культуре по меньшей мере трех последних веков главное искусство для художника – это искусство жизни. Для русских писателей книга – лишь момент жизнетворчества. Вы сейчас подтвердили свою причастность к этой традиции русской культуры. Но вернемся к современности. В этом году Вы получили две престижных награды: Большую литературную премию Союза писателей России…

А.О.: Нет, она называется «Большая литературная премия России, учрежденная Союзом писателей России».

Н.Д.:  Прошу прощения. Спасибо, что меня поправили. Кроме того, Вам вручили медаль Филофея Лещинского. Как Вы оцениваете сам этот факт, помимо того, что премии получать приятно и полезно? Для Вас началось время итогов, время мудрости? Или, вспомним классика: «Поэт не дорожи любовию народной, восторженных похвал пройдет минутный шум»?

А.О.: Начнем без всякой гордыни с Филофея Лещинского. Действительно, приятно получать награды, в том числе церковные. Но с благодарностью принимая эту награду от нашего Митрополита Тюменского и Тобольского владыки Димитрия, я должен честно сказать, что не заслужил этой медали. У меня сложные отношения с моим атеистическим прошлым. Я бы сказал о себе так: я крещеный человек, верю в Бога, но, скорее всего, я не религиозен. Мы давно сотрудничаем с епархией, и, может быть, такая оценка меня как руководителя ГТРК «Регион-Тюмень» возможна. Но, еще раз говорю, я честно считаю, что я ее не заслужил. Что касается Большой литературной премии России, для меня здесь, естественно, самое основное, что вручена мне она за свод произведений о Сибири, за «Книгу Сибири». Сама «Книга Сибири» как флеш-бук достаточно оригинальна, это смелое издание, очень, на мой взгляд, хорошая форма книги найдена издателями Тюменского государственного университета Сергеем Симаковым и Дарьей Власовой. Но я бы не стал неосторожно говорить о подведении итогов, рановато мне себя хоронить.

Н.Д.:  Время мудрости?

А.О.: Подводят итоги те, кто собрался уходить из этого бренного мира. У меня – никаких подведений итогов. Человек, как живой родник, если иссяк в своем творчестве, это другое дело. Но это должно происходить естественно, а не искусственно. Я не буду себе говорить: «Вот возьму-ка я подведу итоги».

Н.Д.:  Вообще-то у нас каждый год принято подводить итоги. В советские времена были пятилетки. Древние говорили: memento mori. Почему бы и не подвести итоги, промежуточные так сказать?

А.О.: Я, конечно, memento mori. Но это не имеет никакого отношения к премии Союза писателей России. 

Н.Д.:  Тогда поговорим о значении слов. В Москве Вас наградили за свод произведений «Книга Сибири». Ключевое слово здесь «свод». Насколько я понимаю, это слово имеет два значения: свод – это собрание, сборник чего-нибудь, например, свод законов Российской Федерации или свод русских летописей. Вместе с тем, свод – это несущая конструкция здания: свод неба и так далее и тому подобное. Вопрос мой такой: что является сводом, то есть несущей конструкцией «Книги Сибири»?

А.О.: Я не аналитик своего творчества. Более того, я автор, скорей всего, очень легкомысленный, точно не очень серьезный. И вопрос о том, что представляют собой несущие конструкции в моих книгах – это не для меня и не про меня. 
Честно говоря, о таких вещах, я просто даже никогда не задумывался и слава Богу. Я к слову «легкомыслие» отношусь, как к слову о легких мыслях, легко воспринимаемых мыслях. Поэтому ничего, надеюсь, никаких несущих конструкций в этом своде нет. Есть только повод для читательских эмоций, всхлипов, ругани, критики или восторга. Почему бы и не представить, что один абзац из какой-нибудь моей книги может повергнуть читательницу в восторг. Больше ничего и не надо. 

Н.Д.:  Давно известно, что писатели ошибаются в оценке своих произведений. Классический пример здесь оценка Сервантесом «Дон Кихота»: он считал, что это не главная его книжка. Я хочу сказать, что Вы не исключение в этом смысле. Мне кажется, что у Ваших книг, которые объединены в единое пространство «Книга Сибири», есть вполне иррациональная и тем не менее понятная несущая конструкция. Она предельно проста и, может быть, является самой большой загадкой человечества – это любовь к родной Сибири, к родине, разве это не так?

А.О.: Называть любовь несущей конструкцией!? Я не воспринимаю такую метафору: любовь – несущая конструкция. Любовь – это субстанция трепетная, неопределяемая, человеком она никогда не будет понята, и это вы называете несущей конструкцией?

Н.Д.:  Почему нет? 

А.О.: Есть арифметика любви, грамматика любви, но архитектура любви – это непонятно, это надо запатентовать.

Н.Д.:  Я подумаю.
Продолжим говорить о значении слов. Свод, как мы с вами договорились, это некое собрание. Поэтому хочу спросить: в каком собрании или сообществе писателей вы ощущаете себя как дома? 

А.О.: Иосиф Виссарионович Сталин и Алексей Максимович Горький совершили, с одной стороны, замечательное дело, создав Союз писателей в нашей стране. Но, с другой стороны, это преступление против творящего человека. Писатель – одиночка. Союзы конкурентов никому не нужны, тем более, союзы писателей. В советское время вступление в Союз писателей, может быть, действительно давало что-то для осознания значимости твоего литературного труда и, может быть, какие-то другие преимущества. Я вступал в Союз писателей Советского Союза. Евгений Григорьевич Шерман потом меня перетянул в Союз российских писателей. Я даже был на его первом учредительном съезде, в котором принимали участие мои тогдашние кумиры Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина или, скорее, Бэлла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Анатолий Гладилин. Так получилось, что я сегодня член Союза писателей России. На писательские собрания, слава Богу, не хожу. Очень уважаю своих коллег. Может быть, маловато их читаю, редко читаю. Писателю нужен клуб: прийти поболтать, потрепаться, морду набить, выпить, это вполне уместно. Но все-таки писатель должен держаться себя и, может быть, своих редких читателей. 

Н.Д.:  Я спрашиваю не о писательских союзах, а о каком-то более общем содружестве, может быть, даже о писательском братстве. Например, вы для меня совершенно немыслимы без Андрея Платонова и Ксении Некрасовой. Среди каких писателей вы чувствуете себя как дома? 

А.О.: В вашем вопросе путаются принципиальнейшие, понятия. Чукча – не читатель, чукча – писатель, это касается меня. Я могу ответить, что как писатель я единственный. Все мои достижения и все мои оплошности – это только мое творчество. И я ни на кого ссылаться не могу. Круг моих читательских предпочтений – это совершенно другое. 

Н.Д.:  А круг ваших писательских предпочтений? Учились же Вы у кого-то?

А.О.: Ни у кого. Я учился только у русского языка. Вот если какое-то слово мне поддавалось, я учился. Нельзя научить быть писателем. Все это дается свыше, а не методом долгой тренировки. Вдохновению, если оно бывает, не научишь. В любом случае, удачная строчка – это какое-то вдохновение. Трагедия советской и постсоветской литературы в том, что считается, можно научиться писать, нужно. Почему сейчас не читают книги? Потому что большинство из них написано, чтобы денег заработать или человека научили «на писателя». 

Н.Д.:  С вами можно поспорить. Горький, как известно, создал Литературный институт и сейчас, когда его попытались закрыть, между прочим, люди взбунтовались. 

А.О.: Минуточку. К творчеству это не имеет никакого отношения. Можно научить любви? Технике секса можно научить. Любви и творчеству не учат. 

Н.Д.:  Откуда же берутся писатели, Анатолий Константинович?

А.О.: Все от Бога. Вот настоящие писатели – все от Бога. 

Н.Д.:  У меня еще есть один вопрос. Мы живем в эпоху книжных экспериментов. Вы упоминали о такой особой форме книги, как флеш-бук. У Вас вообще очень много книг-экспериментов: аудиокнига, автоаудиокнига, радиокнига, у вас есть книга-календарь, перечислять, наверное, можно очень долго. У Вас экспериментальный книжный ум. Хочу спросить: о каком книжном эксперименте Вы еще мечтаете?

А.О.: Я бы дал два ответа на этот вопрос. Во-первых, я не экспериментирую. У меня не экспериментаторский книжный ум. Книга возникает, если есть потребность, естественная необходимость, причем, в жанре, в котором я работаю, – он называется Омельчук. Для этого жанра нужна естественная, а не придуманная несущая конструкция. Я не изобретаю аудиокнигу, я понимаю, что писатель – это и слово, и голос. Это совершенно естественное, естественная потребность и естественная необходимость. Никого, кроме самого себя, я не хочу удивить. Я исхожу из того, что два глагола с разными ударениями – писАть и пИсать – обозначают одно и тоже – процесс творчества. Я хотел бы сказать, что все эти книжки – это такой же естественный процесс творчества, естественный процесс. И о мечтании еще и о мечтах. Я человек совершенно лишенный такого качества, как способность мечтать, фантазировать. Я очень четкий, четко иррациональный человек. 

Н.Д.:  Рацио… или иррациональный?

А.О.: Иррациональный человек. В иррационализме мечты – это, наверное, грубая рациональность. А в процессе творчества важно, что, где-то, когда-то, что-то проскочило в голове помимо твоей воли, и это отложилось. Вот совершенно случайно, не готовясь к встрече…

Н.Д.:  Экзекуции? 

А.О.: Посмотрел, у меня лежит такая папочка с надписью: «Стоянка Тохтамыша». Известно, что покоритель Москвы хан Синей Орды, во времена которого появилась, скорей всего, Тюмень, где-то около Тюмени и похоронен и здесь была его ставка. Я вместо «Стоянки Тохтамыша» поставил «Последняя ставка Тохтамыша». Вернусь я к этой теме, не вернусь, – это неизвестно, но где-то там в душе что-то потихонечку копошится, рожается. Мы ездили в Тыву совершенно по другим делам, и я попал в Центр бурятской ксилографии в Улан-Удэ, в Бурятии. А мы собирались еще в тот раз доехать до устья Баргузина, памятуя, что мама великого Чингисхана – это сибирячка, с берегов Байкала, с Баргузина. Я до сих пор туда не доехал, хотя собирался. И вот в музее, в Центре ксилографии, его возглавляет кандидат физико-математических наук Олег Ринчинов, бурят, княжеского или вообще царского рода, молодой, современный человек, мы разговорились о прекрасной Оэлун, маме Чингисхана – сибирячке. И оказывается об этом сказано в древних рукописях. Мы считаем, что разбойник Ермак пришел в Сибирь и царь Иван Грозный получил сибирское царство. Русский царь Иван Грозный через сложную систему ассоциаций и переплетений получает небесный ярлык на правление Сибирью через несколько поколений, конечно же, от Чингисхана. Как я понимаю свою историческую родину Сибирь, это такой перекресток народов, сокровище народов. Главное сокровище Сибири – это, конечно, народы, которые сейчас живут и которые жили здесь. Иван Грозный получает небесный ярлык на правление Сибирью от Чингисхана. Не случайно мама Чингисхана – сибирячка, может быть, скорей всего, этническая бурятка. И никаких мечтаний. Никаких мечт. Значит, это где-то заложено, к этому и возвращается. И как я понял, однажды, когда сдуру перечитал свою первую книжку про Салехард, такой, честно говоря, заказной исторический очерк о городе, исторической родине моих детей. Все мои книги вышли оттуда, какие мечты? Никаких мечт. 

Н.Д.:  Вот и замечательно, собственно, теперь стала вырисовываться основа вашего творчества.

А.О.: Несущей конструкции.

Н.Д.:  Архитектоника вашей художественной мысли, скажем так. Я правильно понимаю, что жанр Омельчук – это своего рода приключение мысли? Причем это жанр документальный, нон-фикшн? Сейчас документальная литература – это мировой тренд. 

А.О.: Мое творчество, я так думаю, лучше всех поняла Людмила Дюрягина из райцентра Большое Сорокино, когда она запела мои прозаические тексты. Запела! А вы мне говорите: нон-фикшн, документальное начало. Омельчук – это тексты, которые можно петь. 

Н.Д.:  И про маму Чингисхана?

А.О.: Ну кто поет нон-фикшн? А про маму Чингисхана поют, о прекрасная Оэлун! Не переводите меня к мечтателям и рационалистам. Мы все-таки надеемся, что мы – стихия. А не приключение, а не приключение мысли. А у вас – приключение заблуждения. Стихия сметает все несущие конструкции. Нас же с Вами слушает композитор Лебедев. 

Н.Д.:  И что?

А.О.: Что, в музыке может быть несущая конструкция? Там могут быть только ноты. И вдохновение. 

Н.Д.:  Ну, вдохновение в данном случае – это и есть несущая конструкция. Короче, Вы не согласны…

А.О.: Да. Вы хотите уложить меня в прокрустово ложе литературоведения.

Н.Д.:  А вы хотите, чтобы я говорила Вашими словами?

А.О.: Нет, мы хотим высовываться и вытекать, как неупорядоченная стихия.

Н.Д.:  Упорядочить Вас сложно, надо сказать! Продолжим нашу дискуссию. Вы в своих произведениях не раз пишите о том, что Сибирь – это запасная земля или последний шанс неразумного человечества. Но, несмотря на все мои усилия, я не нашла какого-нибудь вразумительного объяснения, даже стихийного объяснения того, что, собственно, стоит за этими словами. Вот сейчас я Вас четко и однозначно спрашиваю: стихия стихией, а все-таки что стоит за этими словами, Анатолий Константинович?

А.О.: Мы сосредоточимся на эпитете «неразумное»? Если говорить о неразумном человечестве, это, с одной стороны, боль за родное человечество, а с другой стороны, – гордость. Я вообще считаю, что естественный человек не должен быть очень разумным. Его сердце должно доминировать над всем остальным. Инстинкт, которым живет все живое на земле, – это все-таки не разум, это выше разума. Поэтому неразумное человечество – это то человечество, которое самостоятельно, по собственной воле, отказавшись от своей естественности на этой планете, ведет дело к тому, чтобы исчезнуть с этой земли или исчезнуть на этой земле. А с другой стороны, неразумное человечество – это те народы Севера, которые сохранили воспитанное в них планетой чувство естественной сопричастности ко всему живому на планете. В мудрых изречениях ненецкого народа, которые сформулировала Анна Павловна Неркаги, мы слышим голос естественного человечества. Неразумного – с точки зрения так называемых цивилизованных людей. Естественное человечество – это то, что осталось от правильного понимания человеческого предназначения человека как божественного создания. Это мы прочитываем и у Анны Павловны Неркаги, и у Юрия Вэллы, и у Еремея Айпина. Мы слышим не просто голос Анны Павловны, мы слышим всхлип, боль, слезы, счастье этого естественного человека, который, может быть, был единственно правилен для этой жизни. 

Н.Д.:  Я правильно вас понимаю, что история развивается разрушительно, в силу того, что мы живем среди людей, которые уничтожают свою землю.

А.О.: Человечество развивается разрушительно, история развивается так, как развивается. 

Н.Д.:  Хорошо. Так почему Сибирь – это запасная земля и последний шанс?

А.О.: Может быть, я преувеличиваю. Но я считаю, что именно в Сибири осталось больше всего естественного, природного. Человечество уже, конечно, не переубедить, оно за благами цивилизации будет гоняться безудержно. Мысль о запасной земле человечества пришла мне, когда я оказался, это было очень давно, в тех местах, где сегодня на полуострове Ямал строят Сабетту. И мне рассказывал простой зоотехник, как они попали в метель и 15 суток без пищи, без огня выживали со своими оленями, он при этом вообще не считал, что произошло нечто экстраординарное. Я, честно говоря, подумал, что, если случится ядерная зима, еще что-нибудь такое, то выживут только они. Потому что они слушают голос земли, понимают ее, и не завязаны на всю эту пресловутую цивилизацию. Если планета сможет возродиться, то только потому, что останутся они. Только они имеют шанс. Я так предполагаю. Вот поэтому и говорю, что в Сибири это есть, а везде это практически исчезает. По крайней мере, человечество должно обратиться к этому опыту, который великолепно передает та же Анна Павловна Неркаги, чтобы знать, что единственный шанс на спасение, может быть, у них, в Байдарацкой тундре. 

Н.Д.:  Фактически вы говорите о том, что коренные народы Сибири – это не только прошлое человечества, но и его будущее.

А.О.: Может быть, будущее. Будущее этого сегодняшнего неразумного человечества. 

Н.Д.:  Хотелось бы об этом более подробно поговорить. В Сибири, насколько я знаю, живет 40 коренных народов, и я всегда с большим восхищением читаю ваши произведения, посвященные именно коренным народам Сибири. У вас много таких произведений. Совершенно замечательные очерки о Юрии Вэлле, о Еремее Айпине. Коренные народы живут на всех континентах земли. И сейчас, в условиях глобализации, эта тема особенно важна. Поэтому у меня возникает вопрос: не хотите ли вы сделать свод своих произведений о коренных народах Сибири, издать о них особую книгу? 

А.О.: Нет, не хочу.

Н.Д.:  Почему?

А.О.: Вы как систематический ученый прекрасно понимаете, что я пишу не о коренных народах и не исследую их устои, обычаи, нравы, я пишу об отдельных творцах из каждого народа. Не могу я написать мудрые изречения ненецкого народа. Не могу. Опыт моих размышлений – это все вторично. 

Н.Д.:  Не писать, а издать книжку своих произведений об этих народах.

А.О.: Нужно читать книги того же Айпина и Вэллы, а не о них в моем переложении. Я рассказываю о творцах, о художниках, о творчестве, но не о народе.

Н.Д.:  Я тут не могу во всем с Вами согласиться. Мне кажется, творец – голос своего народа. 

А.О.: Ключевое слово в моих размышлениях: я не хочу быть вторичен. И, слава Богу, есть люди, которые могут быть голосом народа. 

Н.Д.:  Не могу не уважать Вашу позицию и хотела бы вернуться к Анне Павловне Неркаги. В чем, по-Вашему, феномен Анны Павловны Неркаги? И почему Вы ее поддерживаете? 

А.О.: Сильные люди в поддержке не нуждаются. 

Н.Д.:  Тем не менее, идея о Нобелевской премии для Анны Павловны Неркаги – это была Ваша идея.

А.О.: Разве это поддержка? Это просто обязанность обратить внимание. Мы же понимаем, что неразумному человечеству и особенно неразумному Нобелевскому комитету по литературе можно подсказать. Но это не Анне Павловне я оказываю поддержку, она в ней не нуждается. Она самостоятельная личность. И я так думаю, куда мощнее, чем мы, слабые современные авторы.

Н.Д.:  Тем не менее, она пишет, что иногда месяцами не видит русского человека, а потому нужны посредники, которые бы рассказали другим людям о феномене Анны Неркаги. В чем все-таки, по-Вашему, феномен Анны Неркаги?

А.О.: Мы уже, наверное, об этом сказали. Анна Павловна – не просто голос своего народа, а голос естественного народа и голос, если не тысячелетий, то столетий. То, что она написала, это совершенно так же естественно, как если бы до нас дошел голос человека, который жил 6–7 тысяч лет назад и не обязательно на Севере. Ее принципы существования с природой близки к первобытному и первобытийному. 

Н.Д.:  Еще один вопрос. Вы уже говорили о своем особом отношении к Михаилу Михайловичу Пришвину. Он в дневниках говорил о том, что от него останутся незабудки. А как вы думаете, что останется от Вас?

А.О.: Наталья Петровна, неужели я так плохо выгляжу? Мне еще рано об этом думать, и я вообще никогда на этот счет не заморачиваюсь. Я верю не только в общечеловеческое бессмертие, но и в собственное бессмертие. И что от меня останется не знаю, видимо, бессмертный Омельчук. 

Н.Д.:  С чем для вас ассоциируется художник, вот Пришвин ассоциируется с незабудками, а Омельчук-писатель – для самого себя с чем?

А.О.: Вы правильно сказали, только с любовью. 

Н.Д.:  Но это же нечто невещественное.

А.О.: Пространство – это вещественно? 

Н.Д.:  Нет, пространство – это тоже некая абстракция. 

А.О.: Пространство не вещественно? Вот вы подниметесь на Константинов камень, видите пространство перед собой и все это невещественно? 

Н.Д.:  Омельчук ассоциируется с Константиновым камнем? 

А.О.: Нет, нет. Он ассоциируется, польщу самому себе…

Н.Д.:  Польстите. 

А.О.: Только с пространством Сибири. А откуда оно начинается: с перевала Сотка или с Константинова камня, или с береговой скалы на Байкале, на которую мне не удалось заманить Валентина Григорьевича Распутина, это не важно. Мы приглядели симпатичную скалу, вот думаю, сейчас поднимемся с Валентином Григорьевичем и побеседуем, глядя на пространство Байкала и на пространство Сибири. Но не получилось. 

Н.Д.:  В связи с этим вопрос. Пространство, вообще-то говоря, понятие, ну как сказать…

А.О.: Очень конкретное. 

Н.Д.:  Пространство – это вещь трудноуловимая и даже, в общем, страшная. А что такое пространство с вашей точки зрения?

А.О.: Это любовь. 

Н.Д.:  Пространство – это любовь? 

А.О.: Время – любовь, пространство тем более любовь. 

Н.Д.:  Продолжим разговор о словах. Вы вообще-то любите сочинять всякие невиданные слова: например, люблюмама как одно слово. У вас есть слово «зачем» без знака вопроса. Что оно означает, это можно сказать или это сфера невыразимого личного, куда люди не должны вторгаться? «Зачем» без знака вопроса, что это такое?

А.О.: Я профессиональному филологу должен рассказывать, что нет ни одного слова в русском языке с обязательным знаком препинания? Я изобретатель слова без всяких знаков. Не может быть у слова «зачем» обязательного вопросительного знака. Когда мы видим голое слово, оно, конечно же, более глубоко, чем с каким-то знаком. 

Н.Д.:  Вот я и вас и спрашиваю: что у Вас стоит за этим словом «зачем»?

А.О.: Это изначальное слово «зачем». А знак вопроса подставили суеверные люди, которые задаются дурацкими вопросами. Но известно, что самые мудрые вопросы – это дурацкие. Мы вернулись к первоначалу. «Зачем» без знака вопроса – это первоначало. А потом поставь «зачем» со знаком вопроса, поставь с восклицательным знаком. Ты получишь бездну смыслов. 

Н.Д.:  О чем эти смыслы?

А.О.: Бездны смыслов?

А.О.: Не ответив на этот вопрос, ты входишь в постижение этих смыслов.

Н.Д.:  У меня, наверное, последний вопрос. Вы много путешествуете, куда собираетесь в этом году?

А.О.: У меня большие долги перед прекрасной Оэлун, матерью Чингисхана, нашего сибирского родственника. Хотелось бы, конечно, побывать и на Константиновом камне. Это рядом, кстати, с Анной Павловной Неркаги, недалеко от нее, она туда не ездит, но это недалеко. И есть еще долг, есть красивейшее место на нашей сибирской планете или в нашей сибирской Вселенной, она, кстати, шире, чем Вселенная земного шара, это так называемые Ленские столбы. 

Н.Д.:  А это где?

А.О.: Я прошу понять меня правильно, это на Лене. Пусть меня простят все прекрасные Елены. 

Н.Д.:  Вы уже столько лет живете в Тюмени. За что Вы любите Тюмень и что бы вы в ней хотели изменить?

А.О.: В Могочино родился я сам. В Салехарде родились мои дети. В Тюмени родились мои внучки. Это не географические места, а моя родная кровь. Ответил?

Н.Д.:  Лаконично и понятно. После такого ответа логично наше возвращение к первому вопросу: что вы цените больше всего: сочинение книг или жизнетворчество? Зачем же вы пишите, если жизнетворчество для вас – вещь определяющая?

А.О.: Зачем! 

Н.Д.:  Спасибо, Анатолий Константинович.