Не смогла найти в 2019 году походящей даты, с которой можно было бы соотнести публикацию рецензии на трилогию Арсена Титова «Тень Бехистунга» (Екатеринбург: АСПУР, 2013), но так ли важно соотносить прочтение произведение с датой, если сам этот факт стал уже значимым событием в жизни, пусть даже одного человека.  

В 2018 году исполнилось сто лет с момента окончания Первой мировой войны. В этом же году отмечал свой юбилей писатель Арсен Титов, на творческом вечере которого мне посчастливилось быть. Собственно, этот вечер и подвигнул меня обратиться к творчеству Арсена Борисовича. Не могу сказать, что я не знала его раньше, а вот с творчеством его была знакома меньше. А тут вдохновилась, остановив свой взгляд на трилогии «Тень Бехистунга», удостоенной в 2014 году престижной литературной премии «Ясная поляна».

Согласитесь, женщине всегда труднее воспринимать произведения о войне, чем мужчине. Так уж устроила природа: мужчина – воин, женщина – хранительница очага. К тому же женщине сложнее разбираться в позициях и диспозициях, видах оружия, военных походах и штабной документации. А этого всего в романе о войне не избежать. И, тем не менее, на первый план повествования в трилогии выходит не война сама по себе, а человек на войне – его переживания, восприятие событий, его поведение в разных ситуациях, любовь, дружба, отношение к историческим событиям, расколовшим мир на «до» и «после», и в тот момент еще не оцененным как исторические. Вот с этих позиций мне роман был очень интересен. 

Думаю, совершенно оправданно в ходе чтения всей трилогии меня преследовало ощущение взаимосвязи этой эпопеи о войне и мире с другой, созданной сто пятьдесят лет назад Львом Толстым, и посвященной совсем другой войне. Но, как оказалось, во все времена война обнажает в человеке похожие качества, вызывает одинаковые переживания и размышления о смысле жизни и назначении самого человека. Для русского офицера, как в войне 1812 года, так и войне 1914, главным является – служение Отечеству и соблюдение кодекса чести офицера. 

Главный герой трилогии Борис Норин, в первой книги капитан, а позже подполковник артиллерийских войск, начинает службу на Кавказском фронте осенью 1914 года. Этому периоду его жизни посвящена первая книга «Одинокое мое счастье» .

Служить Отечеству Борис мечтал с детства. И кумиром его был Наполеон, именно в нем сначала ребенок, а потом юноша видел образцовый пример офицера. «Боже мой, сколько же мне жаждалось в те годы, чтобы быть похожим на Наполеона! Пусть потом, – говорил я себе, – пусть во взрослые годы, я не буду считать себя вправе равняться на него. Пусть он будет впереди…». Во взрослые годы он знал, что будет равняться на своего государя, «желал ему здравствовать и царствовать вечно», мечтал «служить артиллерийским генералом и отдать жизнь за величие Отечества и государя».

Не менее Наполеона Боря обожал своего старшего брата Сашу, офицера кавалерии. Но Саша не отвечал ему взаимностью, и, как чувствовал мальчик, не по причине младости его лет, а потому что они были «отличительны друг от друга характерами». Более того, это отличие в дальнейшем проявится в отношении к службе, государю и Отечеству, что для младшего брата останется непреходящей болью. При всей любви к брату, жизнь Саши была непонятной Борису ни в раннем детстве, ни в молодости, когда они встретились на войне.    

Но сначала Саша пропал без вести, а Борис вырос, окончил пехотное училище и Михайловскую Артиллерийскую Академию, успешно начал службу на Кавказе. Настолько успешно, что к двадцати шести годам имел чин штабс-капитана и назначение командиром батареи, что, как правило, случалось годам к сорока. Отличившись в боях под городом Хоп против десанта турок, Норин был представлен к ордену Святого Георгия. Разве можно было мечтать о более успешной военной карьере в столь короткий срок? Но тут случилось то, что сам штабс-капитан назвал совпадением своих обстоятельств с обстоятельствами  жизни Наполеона, о котором к тому времени, как ему казалось, не думал совсем. Норину приказали стрелять по возмутившимся селениям, а он отказался бить из пушек по мирным, хоть и мятежным жителям сел. В то время, как Наполеон, будучи еще никому не известным артиллерийским капитаном, не задумываясь, готов был применить пушки против толпы. Пожалуй, на этом эпизоде и заканчивается обожание Нориным своего кумира. Тем более, что события, последовавшие за невыполнением приказа: отстранение от должности, лишение оружия, арест, неоднократно возвращали штабс-капитана к осмыслению своего поступка: «Я не знаю, отчего я нашел приказ неисполнимым…Я увидел эти обстоятельства, увидел последствия своего отказа и все-таки вернул пакет штабному офицеру, откозыряв и присовокупив слова о том, что я не нахожу возможности к исполнению. Я не осудил тех, кто этот приказ исполнил вместо меня. Я просто был уверен, что мне другим способом поступить было не предназначено». И, как приговор себе, потому что в данном случае такой вердикт трудно назвать оправданием, звучит признание Бориса Алексеевича: «… При всей последующей немыслимой боли и немыслимой быстроте моего падения я ни в чем не раскаивался». Он не раскаивался, даже поняв, что все в его жизни закончено. Ибо невыполнение приказа для офицера, как раз и значило конец всему. 

Однако это событие не стало для Бориса Норина ни крахом военной карьеры, ни отстранением от службы. Поскольку и в армии находились люди, умеющие отличить настоящее от наносного. И отказ стрелять по мирным жителям был не оправдан, но понят полковником Алимпиевым, постаравшимся, как можно быстрее, отправить Норина подальше из Батума, близ которого происходили описываемые события. В то время, как автор романа неоднократно будет возвращать нас к этому поступку своего героя, о котором самому штабс-капитану, словно легенду, будут рассказывать местные жители: «Ваш русский офицер отказался стрелять по нашим». И в этом эпизоде, как и в этой «легенде» выражена главная проблема войны и мира на Кавказе, не ограниченная временем или эпохой, проблема вечная, перетекающая из исторического прошлого в настоящее-будущее. И этот эпизод только начало в длинной цепи взаимоотношений русских и кавказцев в военной биографии Норина.  

Но перед отправлением на фронт Борису Алексеевичу выпадает еще одно испытание – встреча с замужней женщиной, племянницей полковника Алимпиева – Натальей Александровной Степановой. Нарастающее волнение близости между своенравной женщиной и самолюбивым офицером передано через воспоминание Бориса о потере своей невинности с деревенской женщиной-солдаткой. В тот далекий момент ему, юнкеру, казалось невозможно стыдным каждое прикосновение женщины, и невозможно позорным потворствовать солдатке, изменяющей мужу, который служит государю и Отечеству. Но влечение оказалась столь естественным и невыносимым, что навсегда осталось прелюдией к встрече с очередной женщиной: «Я хотел повторения всего. Я стал как бы больным – столь я хотел ее и столь я судил себя». А образом естественной близости всех последующих отношений с женщинами станут «блестящие бедра-осетры» той первой солдатки. 

С Натальей Александровной Борис был не наивным юнкером, а завоевателем или таковым ему хотелось себя видеть: «Снова с непередаваемым трепетом я принимал трепет ее тела. И я добился своего. Как Наполеон, я теперь мог быть триумфатором. Я ликовал. Я любил себя. Я дал ей некоторое время на слезы и на трепет передо мной. Я дал ей все. Я готов был пристегнуть ее к своей колеснице…». И опять Наполеон, но уже не в стремлении быть на него похожим, а сравнение себя с ним, почти в значении слова «равный». 

Страсть, принятую за любовь, или любовь, выраженную в страсти, Норин сохранит в своем сердце на долгом военном пути. Встреча и расставание с Натальей Александровной окутана в романе интимной тайной на фоне живописного колорита местечка Салибаури, где в отдельные моменты, словно усиливая таинственность, появляется девушка Марьяша, одетая в турецкие шальвары и укутанная платком по самые глаза. Эта же Марьяша заговорила винтовку, подаренную капитану на прощанье Натальей Александровной, уверенной в том, что заговор спасет Бориса от смерти.  

Колоритной личностью выписан и друг Норина – выходец из хунзахских ханов, сотник Раджаб, понимающий переживания друга и напутствующий его перед военным походом: «На войне нельзя думать о доме. На войне можно думать только о войне. А покамест не война, думай о том, что было. Пережигай, чтобы ничего не осталось». Он и пережигал, пока не услышал у плеча звук пролетающей пули, «фить», и испытал тошноту, подтверждающую его слабость и испуг, неведомые раннее. Он испугался смерти, потому что мертвый он не мог увидеть Наталью Александровну. И тогда Норин понял, что привязанность и любовь делают человека уязвимым на войне. Осознав и пережив эту истину, он вместе с Раджабом и небольшим отрядом казаков двигается дальше в сторону границы, к месту службы. Весь путь до границы – это не только описание кавказских пейзажей, но картины встреч с местными людьми и их отношения к русским и между собой. И если капитану Норину было все равно, кто на его пути, грузины православные или грузины мусульмане, то для жителей селений, встречающих отряд, это имело значение. В одной деревне старик Зекер хлебосольно угощал их в своем доме, в другой – их травили собаками, кололи вилами и били в рукопашной схватке.

В этом же походе, где именно Норину проткнули бок вилами, он познакомился с казаком из казачьего поселка Бутаковка, урядником Расковаловым, сыгравшим не последнюю роль в его судьбе на пограничной заставе. Поход был богат на неожиданности, но самый безжалостный сюрприз ожидал штабс-капитана на заставе, где он встретил считавшегося пропавшим без вести брата Сашу. Но встреча братьев была безрадостной, в основе размолвки оставалось все то же восприятие войны и мира, отношение к служению царю и Отечеству. И если Борис Норин был приверженцем беспрекословного воинского служения, то его брат, уже во многом разочаровавшийся, относился к рвению Бориса с иронией и даже обидным сарказмом. 

Противоречие между братьями отражалось и на боевом духе казаков, которые признавали своим Ляксандра Лексеича и обязаны были подчиняться командиру Борису Ляксеичу. Образы казаков-бутаковцев – Уди, Расковалова, Самойло Василича, хорунжего Махаева, сотника Томлина, Бутакова-Барана, Трапезникова – это целая галерея оригинальных казачьих характеров, десятилетиями несших службу по охране государства Российского. Все они составляли казачью полусотню, несли службу в горах Кашгара, были родом из одного поселка, куда каждый мечтал вернуться после службы и войны, не имея на это почти никаких шансов. С этими казаками Борис Норин вступил в бой с турецким отрядом, в ходе которого почти вся полусотня полегла, в этот же момент он узнал о гибели брата и на глазах потерял друга Раджаба. Сам был тяжело ранен и доставлен на излечение в Горийский госпиталь, в городишко Тифлисской губернии. Но и к этому сражению, случившемуся под Сарыкамышем, нас автор будет возвращать неоднократно как к трагедии, которая стала для Норина моментом переосмысления своих поступков, заставила задуматься о бессмысленных жертвах на войне или их оправдании. 

Долгое пребывание в госпитале, общение  с другими ранеными, чтение газет и военных сводок наводят Норина на мысли, ранее совсем для него не приемлемые. О недовольстве российского общества и возможном его расколе, о том, что «мы надолго потеряем себя и свое государство, потому что большая масса граждан осознала несоответствие своего положения с их представлением об этом положении», часто носителем подобных фраз выступает смертельно больной, но всегда аккуратный и выдержанный подпоручик Кутырев. 

В этом же городке Норин случайно встречается с однополчанином Саши по службе в Персии, о чем никогда не знал, и тот ему, как тайну сообщает, что в Персии Саша был террористом, выступавшим против монархии, во что Борису страшно поверить. Ведь служение государю и Отечеству было для него превыше всего, что и подтверждает его трепетное отношение к приезду в госпиталь командующего Кавказским фронтом генерала Юденича, распирающая его гордость от возможности увидеть генерала. 

Надо ли говорить о том, что длительное лечение в госпитале происходит и на фоне личных обстоятельств Норина: новых влюбленностей, постоянного обращения к образу Натальи Александровны и видений блестящих бедер-осетров. Однако, как и прежде самым сильным из возможных чувств, остается для него любовь к Отечеству и государю. 

После многочисленных коллизий в конце первой книги мы вновь застаем Норина в приграничном ауле, охраняющим границу и тыл фронта от отрядов четников, где он пытается среди местных жителей вести миротворческую политику: «При этом я ясно всем дал понять – за мной стоит великая империя, и она ничего худого не несет даже тем, кто восстал против нас, но в содеянном покаялся». Особенно сложно складываются его отношения с квартальными старшинами аула – Мехмедом-оглы, Вехиб-меликом, Мамудом, Иззет-агой, когда он не знает, где они откровенны с ним, а в чем лукавят или, быть может, предают. И как тут не вспомнить лермонтовский Кавказ с подобным настроением: «Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы  это  свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения» . 

И Норин, как мог, проявлял эту способность, примиряя жителей аула с русскими, решая вопросы обустройства селения, например, с ремонтом водоводной канавы, которую, как выяснится, жители аула сами же и вывели из строя. 

И в этой непростой ситуации Норин встречает свою очередную любовь. Теперь необъяснимую, а как иначе, если предмет восхищения молодого штабс-капитана младшая дочь Иззет-аги по имени Ражита. Девочке только шесть лет, а в мечтах Норина – шестнадцать, когда она уже может быть его достойной невестой. Ражита – это образ любви из восточной сказки. Но ни его мечтам, ни красивой сказке, в которой ему виделась Ражита, не дано было сбыться. Предавшие русских пограничников жители аула предали и своих. С дикой жестокостью четниками убита вся семья Иззет-аги, распят на кресте и чудом остался жив сам Норин. И разве несправедливы в этой ситуации обращенные к нему слова сотника Томлина, вновь встретившегося ему на военных дорогах: «Вот что тут поймешь в этой Азии, Борис Алексеевич!» И надо сказать, этот вопрос рефреном прошел через всю историю Российской империи, возникая в разные эпохи, в ходе военных походов, наступательных операциях и в пору обороны своих рубежей. Он будет звучать в разной интерпретации: «Восток – дело тонкое», «Беда России в том, что она повернута лицом к Западу, а спиной к Востоку», «Азия – это время, текущее сквозь пальцы», «Час – понятие относительное, особенно на Востоке», «Азия стремится к неземному, а Европа — к земному» и так далее. Все эти афоризмы подчеркивают не просто разницу между двумя культурами, а различное мировоззрение. А бороться с мировоззрением – дело неблагодарное. Именно таким неблагодарным делом представляется любая война России, которую она вела на Кавказе, в центральной Азии или на Ближнем Востоке. Меньше всего мы знаем о том, что русская армия участвовала в боях в Персии во время Первой мировой войны. Надо признаться, об этой войне мы совсем ничего не знаем. 

А поэтому вернемся к нашему герою, и дальше вместе с ним пройдем военным походом под жгучим персидским солнцем, пытаясь хоть как-то понять события столетней давности.

Вторая книга «Тень Бехистунга», опубликованная в журнале «Урал» под названием «Под сенью Дария Ахеменида»  так и начинается: «В первый день зимы прошлого, пятнадцатого, года мы вошли в Хамадан прямо с противоположной стороны, нежели чуть более двух тысяч лет назад в него вошел Александр Македонский». Русские войска передвигаются в стране персидского царя Дария из династии Ахеменидов, правившего до нашей эры и, по традиции тех времен, не отличавшегося хоть каким-то гуманизмом в подавлении любого сопротивления на всем Ближнем Востоке. Итак, раздвигает свои границы театр военных действий, где появляется образ исторического полководца Александра Македонского, с которым теперь невольно будет сравнивать свой путь Борис Алексеевич.

Война в Персии в годы Первой мировой войны – мало изученный период истории. Во всяком случае, вряд ли подробно об этом рассказывают в студенческих аудиториях, не говоря про школьные классы. Лично мне слышать не приходилось. А между тем, из романа мы узнаем, что Персия давно была предметом раздора между двумя соперничающими между собой державами – Российской империей и Великобританией. В итоге было заключено соглашение о том, что север страны подпадает под влияние России, юг – Великобритании. И благодаря достигнутому консенсусу, который порядком игнорировала Великобритания, Персия находилась в безопасности от внешнего нападения. Однако с началом Первой мировой войны Германия и Турция стали перетягивать Персию на свою сторону. И поскольку, восток – дело тонкое, им удалось посеять смуту среди персидского населения и перетянуть его к себе. И чтобы сдержать открытие антирусского афгано-персидского фронта, серьезно осложнившего бы положение России на Кавказе и Туркестане, государем императором было принято решение ввести в Персию наши войска. Но, как это часто случалось в российской военной истории, сдерживать большую беду пришлось малыми силами: с трудом был выделен корпус, состоящий из разнородных частей, в котором преобладали казачьи полки, незначительные пограничные части и две казачьи батареи. Введен корпус был в октябре пятнадцатого года и последующие два года провел в непрерывных боях и рейдах, нередко отрываясь от своего тыла на полторы-две тысячи километров. И пока эти походы продолжались, Персия придерживалась антитурецкой и антигерманской политики, что имело огромное значение для истерзанной войной и внутренними противоречиями России. 

В этом корпусе Борис Норин получил должность инспектора артиллерии. Рядом с ним в военном походе сотник Томлин, выживший под Сарыкамышем, но позже обморозивший кисти рук и лишившийся их по этой причине, но не пожелавший оставить армию. Преданно служивший старшему Норину, он с некоторой ревностью относился к Борису, только потому что жив остался он, а не Александр. И Борис «не терпящий от других даже случайного косого взгляда, от него терпел все» и любил его вместо старшего брата. Сложный, многоплановый характер казачьего сотника Томлина, – не случайный выбор автора. В трилогии вообще нет ничего случайного, даже пересказы событий, предыдущей книги – не случайны. Ибо, дают возможность читателю, взявшему в руки вторую или третью книгу не только погрузиться в прошлое героя, но и вместе с ним заново его пережить. И если в первой книге мы наблюдаем становление личности офицера русской армии, его непременное стремление служить царю и Отечеству, ибо только это может составлять для него подлинный жизненный смысл, то вторая – наполнена горечью поражений, отступлений, непонимания того, что происходит в армии и в России в целом. 

Непонимание начинается с восприятия Персии: «… Ни душевного порыва во имя Отечества, ни подвига самопожертвования, ни преданнейшей безупречной службы, ни даже родственных чувств оценить это государство не в состоянии. Оно знает только одно мерило – деньги. Это мерило сделало свое дело. Например, военная служба – залог безопасности государства и его граждан – здесь пользуется крайним презрением». И в такой атмосфере русский офицер пытается сохранить в армии свои национальные ценности – дисциплину, боевой дух и смелость среди солдат, офицерскую честь – среди командиров, хотя он не слеп и видит, какое разложение творится в армии вследствие того, что обеспечивающие фронт тыловые службы увязли в воровстве и коррупции. Но с армией остаются истинные патриоты, болеющие за Россию и ее престиж. Один из них командир корпуса генерал Николай Николаевич Баратов, которому в сложной обстановке приходится принимать решение о поддержке союзников – англичан, находящихся в более выгодном положении, чем русские войска. «Операция спланирована. Она будет иметь международный резонанс, естественно, отражаясь на авторитете России. Как ее проводить нашими силами ― ну да Бог не выдаст», – говорит начальник штаба Норину, в очередной раз в надежде только на русский характер, так как поход предстоял по пустыне под жгучим солнцем, с минимальным провиантом и запасами воды. Оставшись без снабжения и тыла, русским войскам необходимо было прошагать более семисот верст, чтобы снять блокаду с англичан, которые не могли выносить трудности похода, подобно русскому солдату. Притчей во языцех на всем протяжении тяжелейшего перехода станет насмешка русских над англичанами, не способными и не желающими терпеть фронтовые лишения: «Британец объявил на весь мир о том, что не позволит себе сидеть в крепости без мармелада и какавы». Климат Персии – банное пекло при отсутствии воды, где каждый колодец вычерпан до дна или заражен местным населением, – явно предназначен не для европейца. И европейцы не выдерживали без воды, «какавы», хорошего питания и лекарств. Русские войска выдерживали все – умирая от болезней, погибая в сражениях, они оставались верными своему долгу. И во всей дальнейшей военной истории мы находим многочисленные эпизоды беспримерной выдержки русского солдата, проявленные будь то в годы Второй мировой войны или в Афганистане. 

Для Норина в этих невозможно тяжелых условиях имеет смысл только присяга, долг и вера. И в то же время смерть друга Павла Георгиевича Чухлова является для него потрясением, которое заставляет задуматься о жизни, смерти и той жизни, которая продолжается с уходом конкретного человека, и он уже никогда не узнает, не увидит, не почувствует, какой будет эта жизнь без него. Как не узнает этого Павел Георгиевич, как «не видел ни величия своих дел, ни их заката Александр Македонский», как мог бы не увидеть он сам, Борис Норин, не улыбнись ему многократно удача на фронте. И это непонимание того, как жизнь может продолжаться без него, вызывает сомнение: «Я мог не знать, напрасна ли моя смерть, или она послужила общему великому делу моей империи, моего государя, моего народа, положительный результат которого пока не виден, но обязательно будет». И следом охватившее смятение: «Никакого смысла в самой жизни при наличии смерти вдруг мне не нашлось».  Согласитесь, что прямая параллель с эпизодом из «Войны и мира» Толстого, когда раненый под Аустерлицем князь Андрей Болконский, смотрит на небо, и удивляется, что до этого момента не замечал ничего, кроме войны, в то время, как только это небо – вечно, и оно будет существовать после того, как его самого не будет: «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба».

Но высокие размышления о жизни и смерти – это временное умствование, а постоянна в данном случае война: недостаточность войск, открытые фланги, отсутствие боеприпасов, лекарств, медикаментов и самого примитивного провианта, притом, что, корпус «держал целую страну в русле политики нашего Отечества». 

Здесь, в Персии,  близ города Керманшаха, вставшего на пути русских войск, есть громадная черно-красная скала Бехистунг, не стене которой в пятом веке до нашей эры был высечен барельеф, изображающий царя Дария в момент его триумфа над восставшими в подавлении антигосударственного мятежа. Один из казаков назовет Дария сатаной. И этот образ сатаны станет для Норина воплощением той «временной сволочи», которая терзала его Россию. А также только вмешательством дьявола можно было объяснить жесточайшее противоречие между дерущимися на фронте частями, являвшими образец доблести и самопожертвования, и тылами, которые уже в десятке верст от фронта представляли собой «копошащуюся массу опарышей», наделенных только самыми низменными человеческими инстинктами, и предающими фронт.  

На фоне вестей, поступающих из России, об отречении самодержца от престола, подполковник Норин оправдывает государя, считая, что он не сам отрекся, а только уступил разрушителям России, себя же он относил к слугам государя, не имеющими права его судить. И как мог, противостоял всем попыткам смуты в армии, затеваемой агитаторами, прибывающими с призывами сложить оружие. В сознании Норина это значило только одно – предать Россию. Он верил в то, что многие, не только в Персии, но и в самой России, не приняли отречения государя.

Сегодня нам сложно представить состояние офицеров, свято исполняющих свой воинский долг, служивших царю и Отечеству, перед надвигающейся катастрофой потери собственной страны. И тут важен каждый образ командира, способного сдержать разложения армии. И таким опять же является Николай Николаевич Баратов, призывавший в любой ситуации соблюдать воинскую и внутреннюю человеческую дисциплину.

Как передать трагедию русского офицера, уволенного постановлением корпусного комитета со службы за отказ сотрудничать с революцией, у которого ничего в жизни, кроме этой службы нет? Нет ни дома, ни дела, ни опыта жизни вне армии. Борис Алексеевич опять внутренне обращается к государю. Ищет в нем защиты и защищает его, полагая, что восставшие не по положению, а по своей сути рабы, наполненные «страстью разрушать и властвовать», восстали бы и без отречения государя.

Справедливости ради, надо сказать, что и в Персии Норин встречает очередную любовь – англичанку Элспет, позже она ему сообщит, что ждет от него ребенка, и предложит вместе с ней уехать в Англию. Несмотря на всю страсть и желание быть счастливым, предложение Элспет для Бориса Алексеевича не приемлемо. Не представляя, что ждет его в России, и родном Екатеринбурге, он возвращается домой. Вместе с ним в родные края продвигается и сотник Томлин. 

Третья книга, завершающая трилогию, так и называется «Екатеринбург, восемнадцатый» . Ничего, кроме огромного сочувствия, невозможно испытывать к главному герою романа, оказавшемуся в чужом, хоть и родном городе; человеку, не понимающему, что происходит с его страной, и как с ней могло такое случиться, и почему кругом властвуют мародеры и сволочи, ни во что не ставящие жизнь и достоинство человека. 

Достоинство человека – определяющая нравственная ценность, присущая развитому обществу, абсолютно отсутствовала у тех, кто пришел к власти, не обремененных ни интеллектом, ни моралью. Разорять, воровать, убивать, селить хаос и вражду – казалось, только это и было назначением новой власти. Разорено и родное гнездо Нориных. В разных комнатах дома живут чужие, революционно настроенные люди, которые презирают, а попросту ленятся пользоваться уборной, предпочитая справлять естественную нужду прямо с крыльца. И тут сама собой напрашивается параллель с «Собачьем сердцем» Булгакова, где профессор Преображенский дает определение разрухи: «Если я, посещая уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах». Единственным человеком, призывающих к порядку жильцов норинского дома, является старый дворник Иван Филиппович, всю жизнь проживший при господской семье. Новая власть ему, старику, представляется ущербной, а потому временной: не может власть, не способная двор почистить и пустившая на дрова вековые липы, продержаться долго. «До весны только», – был уверен Иван Филиппович. На фоне творящейся разрухи горько ощущается трагедия личности: «И вот только сейчас, наверно, оттого, что вместе с липами исчез двор моего детства, я до ломоты в костях почувствовал свое одиночество… Я смотрел на изгаженный двор и не понимал, зачем я сюда вернулся, зачем все это, что было сейчас передо мной», – убит не пулей, а всем творящимся вокруг него в родном доме, в родном городе Норин. И дальше эта трагедия только усугубляется, поскольку Борис, скрывая прошлое, вынужден каким-то образом найти свое место в этом обществе, возглавляемом совершенно чуждыми ему людьми. Даже встреча с бывшими однокашниками-гимназистами его не радует, так как он не понимает, кем они стали теперь. 

Иван Филиппович в тайне от жильцов, занявших комнаты норинского дома, вел хозяйство, готовя суп из селедочных голов и деля на двоих сухари, а Борис уходил мыслями в Персию, в свой корпус, к своим сослуживцам и к своему коню Локаю, с которым они лучше понимали друг друга, чем с этими непонятными для него людьми, презревшими все, что он любил и ценил. 

Галерея «сволочей», то есть новых людей разнолика: мещанин Ворзоновский, убежденный в том, что имеет права на проживание в чужом доме, раз новая власть разрешила; каторжанка Новикова, представитель этой самой власти, строчившая на всех доносы; Кацнельсон, предпочитавший быть не иудеем, а членом партии большевиков; Паша Хохряков и Янкель Юровский – бандиты от власти, творящие самосуд и расстреливающие не угодных им соотечественников прямо по дороге в тюрьму и таким образом отправляя их по любимой присказке на поля Елисейские. 

В современном Екатеринбурге есть улица имени Хохрякова. Таких улиц, увековечивших имена революционеров, погрузивших страну в тысяча девятьсот восемнадцатом году в пучину мрака, в городе много. Ибо они смогли кровавым террором установить и закрепить свою власть во всем государстве. И только в последние годы двадцать первого столетия стали возрождаться в краеведческих исследованиях и художественных произведениях те названия, которые грели душу Борису Норину. Он не узнавал город восемнадцатого года, но он помнил, где прошло его детство: Покровский и Главный проспекты, Екатерининский собор, Нуровский сад по другую сторону проспекта; «как в детстве, только мысленно помолился на палаточную церковь Екатеринбургского мушкетерского полка, героя войны с Наполеоном»; плотинка, императорская гранильная фабрика, Кафедральный собор и уже свергнутый памятник императору Александру Второму.

Автор романа, проведя читателя вместе со своим героем по Екатеринбургу той поры, воссоздает перед нашим взором утраченную историю города, его атмосферу и значимость, ясно давая понять, что история существовала и до восемнадцатого года, расколовшего мир войной и революцией на «до» и «после. «Я шел мимо сплошного ряда особняков и магазинов, так сказать, лучших граждан города, мимо домов Телегина, Рязанова, Яковлева, Соснина, Сырейщикова, Погорельцевой — во всяком случае, они здесь жили в моем детстве, и нянюшка водила меня смотреть их дома». Все их дома были лучше дома его отца, служилого человека, что маленькому Борису казалось несправедливым: его отец служит государю, а дом его хуже, чем дома торговых людей. Образы нянюшки, мамушки и Пресвятой Богородицы не раз спасали Бориса Алексеевича от гибели на фронте. Он свято в это верил. Но спасти гибнущую страну они не могли. 

Собственно, вся третья книга посвящена попытке Бориса Норина обрести себя в новых условиях, в какой-то момент, ему кажется, что он даже готов идти на службу к новой власти, только потому что это – служба военная, но все восстает в нем против того порядка, на котором эта служба держится, вернее – беспорядка. Поэтому естественным для него является отказ от сотрудничества с советами и побег в деревню к своему сотнику Томлину. 

Я сознательно не останавливаюсь на всех личных коллизиях в судьбе Бориса Норина, его неожиданной встрече в Екатеринбурге с Натальей Александровной, спасению молодой женщины Анны Ивановны, с которой он, наверное, мог быть счастлив, но он пренебрегает этой возможностью в обмен на сохранение верности англичанке Элспет, которую считает с рождением ребенка своей женой, хоть и понимая, что их встреча невозможна. Не останавливаюсь намерено, поскольку в момент крушения мира, чем являлся для Норина восемнадцатый год, и личная жизнь подчинена этому крушению. 
Опираясь на личный небогатый опыт, могу сказать, что трилогия, созданная в лучших классических традициях, с большим почтением к историческим фактам, потрясла меня изображением эпической картины перехода от одной общественной фармации к другой, от одного политического строя к другому, смены социально-экономического уклада. Подобное мы пережили в девяностых годах двадцатого века. И пережить это было нелегко. Рушились привычные устои, низвергались нравственные ценности, гибли люди, шел жестокий передел собственности, утверждались новые законы. Пожалуй, именно тогда мы стали переосмысливать свою историю, и понимать не тех, кто все отобрал в годы революции, как нас учили в школе и в вузе, а тех, у кого все отобрали. И главное – страну. И трилогия «Тень Бехистунга», то есть сатаны, накрывшей Россию в восемнадцатом году, меня в этом понимании только укрепила.