СВЕТ СКВОЗЬ СНЕГ
Ягодинцева Н.А. Человек человеку. Стихотворения. – М.: Редакционно-
«Человек человеку» – новая книга стихов известного русского поэта Нины Александровны Ягодинцевой. Стихи эти – трудные и содержат тайну. Их пространство-время кажется привычным: Россия, снега, снега... Здесь очень много воздуха, много неба, всегда глубокого, звёздного. Под ним – городские предместья, такие горько-узнаваемые. Но вот уже весна, и слышен оглушительный птичий звон в распушенных сияющих кронах, где искры света на листьях. И где-то совсем недалеко, за городом – горы, древние, с полупустыми деревнями на пути, что-то говорящими безмолвно, с удивительными живыми реками и жаркой степью вокруг. А в глубине книги, в серединке её – лето, Чёрное море... Всего несколькими касаниями, но самыми яркими и нежными: В этой лавочке с молодым вином Вся душа вверх дном. А на дне такой густой снегопад, Такой непроглядный снег! Где-то рядом должны быть и дом, и сад – Ничего нет. В двух шагах не видно, белым-бело, Но теплым-тепло. Подступило к сердцу и замело – А потом прошло. Рядом море дышит и ловит тьму Пересохшим ртом…<...> И снова лето – южно-уральское, и «жара стоит по самую душу», но и тут слышна высокая зимняя нота. Она звучит, не прерываясь, почти на всём протяжении книги, придавая стихам особенное напряжение. Вечер смётан в огромный стог – Колется и шуршит. Шёлковый августовский платок Серебряной ниткой шит. Кажется, только что здесь была, Острый луч за собой тянула Тоненькая игла Вечернего гула... Края пространства соединя По невидимому лекалу, Холодной искоркою огня В траву упала <...>. Хорошо знакомая картина, но отчего в неё не получается проникнуть сходу, с лёгкостью? Требуется усилие. Стихи читаешь – как будто идёшь в сильном встречном потоке воды. Или – круто вверх по горному склону, а может быть – по старинной винтовой лестнице. Нужна большая концентрация внимания и ответного чувства, чтобы, следя за развитием смысла, в разворачивании метафор – трудно, но быстро подниматься. И когда это получается – обретаешь иное зрение. Здесь всё проницаемо. Всё – звук: гул или звон. И свет. Этот свет – не дневной и не из нашего мира. Из пространства над временем: Повсюду только свет, но каждому по вере, Не этой, где война, а неизбывной – той... Никто не умирал – но заблудился в ветре, Растаял по весне, в поля ушёл водой.<...> Шагая так, до нехватки воздуха, до сердцебиения, проходишь от первой страницы до последней, будто держась за невидимые стропы – гула-звона и света-не-отсюда. Это похоже на подвесной мост – всё время немного кружится голова от покачивания и высоты. <...> И жажда моя неутешна отныне, И сколь ни мечтаю забыть – бесполезно, Как ветер качает мосты навесные – Пути караванов сквозь гулкие бездны. По навесным мостам шли караваны и несли амфору, а в ней – знание о мире и о человеке. А потом случилась катастрофа. Вечность иссякла, ушла, как волны в песок, амфора опустилась с высоты и разбилась, и знание нужно добывать вновь – из самого себя. Дотягиваясь до себя истинного – в каждом встречном, открыто и просто: Человек человеку – такая печаль Неизбывная, Господи! По лукавым речам, пересохшим ручьям, По мерцанию в голосе Приближаемся к небу, где всё на просвет <...>. И возвращение знания, возвращение к себе – в вечности, над временем – происходит, совершается в пространстве книги. Парадоксально – в первом же стихотворении сборника этот путь уже пройден! Всё уже сбылось: Испуганному сердцу невдомёк, Что всё уже сбылось, и невозвратно, И по любой из тысячи дорог Возможно вновь пройти тысячекратно. <...> Этот парадокс только кажущийся. На то и вечность, чтобы всегда быть «до» или «над»: судьбой, жизнью, временем. И вся книга – во времени и над ним, в битве и над битвой. «Сбылось» в начале книги звучит как «пришло извне», подарено. Но даётся только тому, кто попросил. А попросить, решиться, не отвернуться от пути, от каждодневной работы души на пределе сил – это поступок. Время преодолевается поступком, духовным событием: лёгкий свет в душе уже затеплен и не может быть погашен, потому что свет Духа неуязвим. <...> Уже нельзя вернуть небытию Неосторожный плеск воды о камни, И ветер, проводящий по жнивью Невидимыми тёплыми руками, И лёгкий свет, затепленный в душе, Когда в короткий час прозрений тайных Вином тоски в серебряном ковше Обносит ночь гостей своих случайных... Всё, что дальше в книге, если смотреть из её начала, – это прошлое, настоящее и будущее одновременно. Время «совершается» тысячекратно, оно закольцовано, идёт по кругу, но в минуты высоких состояний можно дотянуться до изначального, вневременного и – повернуть ход событий: <...> Ты загадала! Да сбудется всё – Дальше покатится дней колесо, Свет беспечальный сойдёт на лицо, И озарит его, и озарится Спящее море, и скальный отвес, Лёгкая дымка по краю небес... Крикнешь: Агой! – и откликнется: здесь! И повторится. И почти в каждом стихотворении слышен этот отзвук из вечности. В детском «добуквенном и дочисленном» сознании: «Мне было пять. Над буквами и числами / Ещё довлели крепкие замки. / Но ясно было всё, чему учиться мне / И чем душе спасаться от тоски». Или просто в сердце, открытом Космосу: Первоязык тополей ещё не знаком, но стихи дословно Считывает тоска моя с полутёмного небосклона. <...> И я замираю, строки, по небу разбросанные, читая До конца предложенья, где точка – жемчужная, нежная, золотая, Огромная непостижимо, а дальше – пусто и неподвижно. И ничего не слышно, но сердце – сердце, конечно, слышно: Всё, что оно, спеша, говорит, не имеет словесной плоти И превращается в тишину – в дословно истинном переводе. Это знание из вечности – вне слов. Как гул-звон и свет-не-отсюда. Как свет сквозь снег. Перевести его в речь может только сознание, преодолевшее границы обыденности, свои временные и временные пределы. И, поднявшись выше, сделать это знание доступным и для других. Всегда между строк, поэтически, лишь задавая направление внутреннему взгляду. Вот главное, что несёт человек человеку, – возможность подняться выше. И тогда можно преодолеть одиночество, разделённость не-знания. Встретиться с собой – настоящим, а значит – с каждым: <...> О, имена печали и любви, Летящие по солнечному кругу! Как сладко жить цветами и людьми, Передавая братину друг другу <...> <...> Ни капель шум, ни перестук часов – Никто не знает, сколько время длится: Перед тобой раскрыт именослов – Цветы и звёзды на твоей странице... Так, передавая знание, как братину, можно жить истиной – одновременно в земной и высшей реальностях, и всегда – на пути к ней: Так вот живёшь и ждёшь. Сердце как свечку жжёшь. И, подойдя к черте, Щуришься в темноте: Господи, где Ты, где? – Здесь. Никому из вас Не закрывали глаз. Даже в кромешном сне Вы на пути ко Мне.<...> Многие строки книги запоминаются мгновенно – как формула, как ключ: «Ради тайны и сердца не жаль» или «Но неужели у нас меньше веры, / Чем у цветка?», – настолько точно их попадание в логику внутреннего процесса, логику пути. Выход за свои пределы совершается в любви к другому человеку, или в призвании (подвиге), что тоже – любовь, любовь к красоте Творения, а значит и к людям. Этот путь всегда требует от человека самоотречения, проживания боли. Ведь сделать шаг из кокона и полететь нас принуждает боль, когда выросшая душа не вмещается в окружающее её жёсткое пространство: 1. Сплетая паутину стальных дорог, Вагончики нанизывая на стук, Он, может быть, нечаянно нам помог – Он, видимо, вообще виртуоз разлук. Но разве это помнишь, услышав зов Гремящей между сцепками пустоты? Нам каждый раз опять начинать с азов – Сейчас, наверно, делаешь это ты <...>. <...> 5. Из золочёного саркофага, насекомой брони Выходи смелее на свет и крылышки разверни, Не бойся, это ветер – любовник, друг, И он уже читает стихи на двух Страничках, угадывая слова С первой буквы, её увидав едва – Ибо в этом письме, если что-то хочешь понять, От начала времён нельзя ничего менять. И этот процесс – один и тот же на всех уровнях: от крохотной бабочки – до души человека, и целых народов, и всего человечества. Так в книге разворачивается хроника боли и борьбы, где личное и коллективное – переплетены и едины, где «время сгущается над головой». И, как на двух полюсах или в двух зеркалах, Большая Игра переходит на новый круг одновременно в двух сердцах – поэта и безвестного мужика, стреляющего из травматики по бутылкам: Компьютер выключен. Время Большой Игре. Пара последних звонков, волнений от романтики до прагматики. Выпускницы расправляют белые бантики, А за домом <...> <...> Стрелок поднимает голову и долго следит за птицами. Все прекрасно знают, что в ближайшую тыщу лет Здесь не было и наверняка не будет полиции. Он лупит по бутылкам всё увереннее, с обеих рук: Вот ведь, собрал, расставил – а раньше собирал и сдавал на пивко да курево... В этот момент Большая Игра переходит на новый круг. <...> И настолько труден этот личный и общий путь на разломе эпох, когда падение в инфернальное уже открыто грозит человечеству, что подчас кажется: не выживешь. Но помощь приходит неизменно – всё тем же отзвуком из вечности, или с близкими душами, а ещё – от земли, её материнства. В эту родную землю всегда можно вжаться, чтобы переждать и выстоять. Нет ничего надёжнее и нежней Тепла обогретых солнцем больших камней. Нет ничего вернее скалы, когда Ты прижимаешься к ней горячей щекой, Пережидая, пока отгремит беда И снизойдёт покой.<...> В ней, в её первозданной живой книге есть всё, чего ищет душа, нужно только всмотреться, вчитаться и вслушаться, – и она расскажет: Букварь весны раскрыт. На первом развороте – Ни года, ни числа, лишь звон и синева, И солнечная кровь, прозрачная на взлёте, В лагунах тёмных крон тепла и зелена. <...> Учи меня читать, соединять словами Пространства и века, людей и города! <...> И даже снега, которыми до поры окружён младенческий, затепленный в душе, свет, похожи на милость: это защита от внешнего хаоса, мешающего расслышать внутреннюю тишину. И если смотреть так – даже горчайшие строки: «Мои снега – моя отчизна. / Мне больше некуда идти.» ощущаются как благо, как отсечение ненужного, наносного, – ради дальнейшего пути. Каков же итог книги, её главная формула? Может быть, это – первое и последнее стихотворение в сборнике, как вопрос и ответ на него? У Нины Ягодинцевой не так. Здесь два ответа, два утверждения. И, поставленные рядом, они создают целое, которое больше суммы частей: «Времени нет, есть Любовь». Эта формула любви и времени похожа на описание божественной реальности. Как тополиный пух к протянутой ладони – Душа моя к тебе. Любого сквозняка Достаточно – о нет, хотя бы просто вспомни, И словно бы ко мне протянута рука.<...> Напряжённый поиск Слова, высшего смысла в его живом проявлении – в судьбе, в «совершающемся» времени – вот содержание книги, её плоть и жажда. Неутолимая, неутешная. И в финале это Слово найдено и начинает звучать, но опять парадоксально: не речью, а добровольным молчанием – и внешним, и внутренним – «Он всё ещё летит с закрытыми глазами!» Слово превращается в тишину, потому что оно – сама любовь. Ведь в любви человек обретает себя таким, каким его задумал Бог, и сам становится воплощённым знанием. <...> О, тополиный пух – июньская досада, Прибитая дождём к дорожным берегам, – Он всё ещё летит с закрытыми глазами! Вот так душа моя, не ведая обид, В июне как во сне, в миру как на вокзале, К тебе летит… И только здесь полностью отпускает напряжение, растворяется зимняя нота и лето становится просто летом, а божественная реальность воплощается в земной жизни, закрывая все вопросы, замыкая круг, где всё уже сбылось.
издательский дом «Российский писатель»Наталья ТАГОРИНА, Санкт-Петербург
Necessary cookies are absolutely essential for the website to function properly. This category only includes cookies that ensures basic functionalities and security features of the website. These cookies do not store any personal information.
Any cookies that may not be particularly necessary for the website to function and is used specifically to collect user personal data via analytics, ads, other embedded contents are termed as non-necessary cookies. It is mandatory to procure user consent prior to running these cookies on your website.