29 января отмечает юбилей Нина Александровна Ягодинцева - известный поэт, педагог, критик, культуролог, секретарь Союза писателей России, сопредседатель Ассоциации писателей Урала. Координационный совет АсПУр сердечно поздравляет Нину Александровну с прекрасной датой! Желаем творческого процветания и успехов в её многогранной деятельности на благо Отечества. Крепкого здоровья, благополучия и счастья!

Нина Ягодинцева



***
Всему дано соединиться 
В один неразделимый круг, 
И слову, брошенному вдруг, 
Ответит песенка синицы, 

И взгляду – молния во тьме, 
И вдоху – выдох урагана,
 Звезде мигнёт серьга цыгана,
 Но я откликнусь не тебе – 

В немолчном гуле голосов 
Слепыми белыми утрами, 
Прильнув лицом к холодной раме,
Я различаю долгий зов – 

Но знать бы: сквозь года глухие, 
Сквозь каменное забытьё 
На имя тихое моё 
Какая вскинется стихия?



***
Внезапный снегопад остановил часы.
Лавиною сошёл с невидимой вершины! 
Как занавес, упал – застыли, недвижимы, 
Привычные черты привычной суеты. 

Нам некуда идти. Сырым тяжёлым гнётом 
Деревья клонит ниц до хруста в позвонках. 
И то, что вознесли до неба на руках, 
Теперь лежит в грязи, плывёт холодным потом. 

Всё будет хорошо. Растает, зарастёт, 
Запустим время вновь – пойдут по кругу стрелки 
На башне городской в золоченной тарелке – 
Но этот снегопад, и ужас, и восторг 

Останутся как весть о грозном, несказанном, 
О родине стихов, о лежбище лавин, 
Чей лёгкий синий флаг летит, неуловим, 
И поднимает ввысь легко, одним касаньем.



***
                            А.К. 
Так тигр подходит к бабочке, смеясь 
И в первый раз пьянея на охоте... 
Он осторожно втягивает когти: 
Откуда эта радужная вязь, 

Откуда эта пряная пыльца 
И воздуха неуследимый трепет?
Он морщит нос и любопытство терпит, 
Как терпят боль, пощады не прося. 

Он тянется, дыхание тая, 
Он видит всю её, почти не глядя, 
В разлёте крыл, как в крохотной тетради, 
Прочитывая буквы бытия. 

Потом уходит, мягок и тяжёл, 
Своей кровавой славе потакая, 
Легко угрюмый воздух обтекая, 
Запоминая то, что он прочёл. 

Она живёт ещё какой-то час, 
Ещё какой-то век своей свободы, 
Со всей великой библией Природы 
Одною этой встречею сочтясь.



***
Зима стояла у киоска, 
У самых нежных хризантем, 
И капли голубого воска 
Стекали вдоль стеклянных стен. 

Угрюмый город спал, неприбран, 
И ты сказал: «Душа болит...» 
Цветам, как будто странным рыбам, 
Был свет до краешка налит. 

Они плескались, лепетали 
И вглядывались в полумглу, 
Растрёпанными лепестками 
Распластываясь по стеклу. 

И, позабыв свою работу, 
На низком стуле у окна 
Цветочница читала что-то, 
Как смерть, наивна и юна.



***
Время ли ветром проходит сквозь сердце, 
Воли ища – 
Только пыльца серебристая сеется 
С крыльев плаща. 

Не отнимай, что судьбою не взято – 
Малую часть! 
Не наглядеться не то что на завтра – 
И на сейчас. 

Кажется, свет, что собрали по капле, 
Весь пролился. 
Кажется, сон. А спохватишься: так ли? – 
Всюду пыльца. 

Только душа со своею тоскою 
В оба крыла – 
Знает ведь, знает, что это такое – 
И солгала... 

В Лето Господне, в туманное лето 
Жизни земной 
Ей всё равно – тот ли век, или этот, 
Или иной.



***
Из мелочей! Из мелочей – 
Из неумелых и неловких 
Не умолчаний – так речей... 
Из гиблых пасмурных ночей, 
Качающих, как в старой лодке, 
Где прибывает темнота 
Со дна, пробитого о камень. 
И век не тот, и жизнь не та, 
И течь не вычерпать руками. 

Из мелочей – из ничего! 
Из огонька в траве прибрежной, 
Из бормотанья птичьего, 
Из лунной тени на чело, 
Неуловимой, неизбежной. 
Оттуда, с призрачного дна, – 
Смирение перед судьбою: 
Так застывает глубина, 
Едва колеблясь под стопою. 

Из мелочей! Крупинки звёзд, 
Сухие слёзы океана, 
Пустыни каменный погост 
И слов качающийся мост – 
Упругий мост самообмана... 
Из ежедневной суеты – 
Трамвая, ЖЭКа, магазина – 
Штрихи слагаются в черты: 
Они прекрасны и чисты 
Пронзительно, невыразимо.



***
Ресницам – сна! Приходит тайный час, 
Спадает жар, истаивает шёпот – 
Одна тоска своим звенящим шёлком 
От мира отгораживает нас. 

Ресницам – сна! Вслед за рукой твоей 
Нисходит ночь, и, наготу скрывая, 
Как роза дышит – чёрная, сырая, 
И в глубине мерцает – тьмы темней. 

Ресницам – сна! На светлых берегах 
Мы можем и не встретиться, я знаю. 
И ты окаменеешь, вспоминая, 
Какой огонь баюкал на руках. 

Ресницам – сна, и я останусь там, 
В том заресничье, в сладостном заречье, 
В той тишине, где слово человечье 
Пугливо жмётся к ласковым устам.



***
От прибоя тьмы до её истока 
Лишь одна звезда – низко и далёко. 

Горькое тепло опаляет губы. 
Зеркало твердит: на тебе лица нет... 
Тишина черна, словно плащ Гекубы – 
Но одна звезда вдалеке мерцает. 

Нежная сестра, ясная лампада, 
Розовый огонь радости вечерней! 
Лишь бы ты была, лишь бы не пропала 
В пепле и золе мировых кочевий! 

Страх преодолев, прянуть на колени, 
Ветви протянуть и расправить листья, 
Корни ощутить, а через мгновенье 
Ветер налетит – всласть наговоримся.



***
Покуда нет в тоске таинственного брода, 
Пока она стоит, как тёмный океан, 
И ты на берегу, и так проходят годы, 
Тебя из тишины зовя по именам – 

Покуда нет в тоске ни паруса, ни лодки, 
И скользкого бревна не вынесет прибой, 
И все слова пусты, и все надежды кротки, 
И ты на берегу, и только Бог с тобой – 

Покуда нет в тоске рассвета и заката, 
Зелёный сумрак сна и каменная гладь, 
Всё кажется: тебе какой-то смысл загадан, 
И если ты его сумеешь отгадать – 

Как посуху пойдёшь! И только Бог с тобою, 
Когда из глубины, незримые почти, 
Проступят как прожгут пучины под стопою 
Диковинных существ холодные зрачки...



***
Ничего-ничего, добрались и мы 
До сырых сухарей, до пустой сумы, 
До смертельного снега, до синевы, 
Как желали вы. 

По России-матушке ледостав: 
Горьку стопку в рот, лебедей в рукав. 
Насушили трав, напоили сном – 
И забудь о том. 

По России-матушке ледоход: 
Лебедей в облака, горьку стопку в рот. 
Ни один птенец не замёрз в груди: 
Прощевай, лети! 

А теперь мы свободнее, чем вода. 
Мы уже воротились из никогда. 
Мы уже убедились: и там не ждут. 
Остаёмся тут.



Памяти Коли Якшина 
1. 
Там, где вонзился в землю сосновый крест, 
Тебя уже нет. Ты вообще не из этих мест, 
А из ближних – ближе некуда – изнутри 
Отяжелевших от влаги век: «Ничего, смотри, 
Есть только жизнь, вот эта – и та, что за 
Нею. Не отводи глаза». 

2. 
Я жадно смотрю на тяжёлые влажные ивы – они 
Листают подробно недолгие, смутные летние дни. 
Зелёное пламя в холодных глубинах тая, 
Трава пробивает сквозь камень свои острия. 
Мы так повзрослели, что заново стали детьми. 
Мы с лёгкостью видим друг друга за тканями тьмы. 
За плотными, пыльными занавесами тоски… 
Прости, если сможешь. А если не сможешь – прости. 

3. 
Нам выпал век – сухарик из сумы 
В дороге притомившейся страны… 
Я доскажу, а ты не умирай! 
Над нами грозы шли из края в край, 
И молоко несли, и пели всласть, 
Легко перекликаясь и смеясь, 
И мы у этих гроз учились петь. 
А в глубине кипела лавой твердь – 
Она порой ходила ходуном, 
Раскачивая небо за окном… 
Я глаз не отвожу, как ты сказал: 
Базар, вокзал – и холодно слезам. 

4. 
Кто ведёт календарь, учитывает расход сердец? 
Ты думаешь, это там? Я знаю, что это здесь, 
Всё решается тут, случайно вроде бы, пустяком: 
Звонком, случайным приветом, грозовым молоком… 
Но откуда в горле этот колючий ком, 
Падающий в сердце вслед за глотком 
Воздуха? 

5. 
Я глаз не отвожу. Всё жизнь – и здесь, и там. 
Октябрь. Вольно листве и холодно цветам. 
Я глаз не отвожу. Мне страшно. Мне темно. 
На скатерти горит пролитое вино, 
И небо за окном идёт тугой волной, 
Разглаживая ткань, отдёрнутую мной…



***
Домашнее вино в захватанном стакане, 
Октябрь, похожий больше на раннюю весну… 
Оставь меня, тоска! Я без твоих стараний 
Сегодня не усну. 

Неужто это всё – прокисшею отравой 
Нам суждено поить привычную тщету? 
Век минул золотой, и схлынул век кровавый – 
И все за ту черту, 

Где ненасытна ночь, и в гибельных пучинах 
Руины городов вмерзают в чёрный лёд. 
Там царствует луна, и гасит кровь в мужчинах, 
И слёзы женщин пьёт… 

Оставь меня, тоска! Жестокою виною,
Вскормившею святой младенческий наив, – 
Довольно, я сыта! А дальше – Бог со мною, 
Суров и молчалив.



***
Смотрите, спящие, смотрите же, 
Как звон гуляет в граде Китеже, 
Расшатывая окоём 
В смятенье яростном своём! 

Смотрите, если вы не слышите, 
Как волны, молниями вышиты, 
Идут и падают внахлёст 
На берег, полный сбитых звёзд! 

Звон поднимая до Всевышнего, 
Беззвучно ратуя: услышь его! – 
К востоку обратясь лицом, 
Звонарь раскачивает сон. 

А наяву гуляют ордами, 
Глумясь над спящими и мёртвыми, 
И голь не срам, и стыд не дым, 
И веки тяжки – невподым...



***
Оборванный звонок, измятая записка – 
Молчание любви таится слишком близко. 

Коричневой каймой едва набухших почек 
Струится по прямой неприхотливый почерк. 

Март сыпанул снежком, тропинки полустёрты, 
Залиты синевой воздушные реторты... 

Алхимия любви! Кто на тебя не падок? 
До чёрных дыр прожжён весны рабочий фартук, 

И золотая пыль, в сыром луче взлетая, 
Не более чем ложь, но тоже – золотая.



***
И только там, где город шаток, где он надтреснут, 
Где карусельные лошадки сбегают в бездну, 
Откуда змеи тайных трещин на свет крадутся, 
Где оглянуться не страшней, чем не оглянуться, 

Возможно вычислить иное существованье, 
Уже встающее волною над головами. 
Возможно даже руки вскинуть в немой защите, 
Но трещины стреляют в спину, огнём прошиты. 

И только там, где город зыбок, как наважденье, 
Видны следы молочных зубок на сладкой лени, 
На беззащитном любопытстве, на честном слове, 
Что на свету черствеет быстро, как на изломе.



***
Владимир. Снег. Пожаром памяти 
Весь горизонт заволокло. 
Одна метель стоит на паперти 
И застит рукавом чело. 

И только облачко дыхания 
Трепещет тайно возле уст... 
Прости меня, не обрекай меня 
На адский пламень русских чувств! 

Одна мерцающая свечечка, 
Ладошкой скрытая, спасёт 
От наплывающего вечера, 
От страшной памяти высот. 

Один твой взгляд, меня жалеющий 
И обвиняющий стократ, 
Один вопрос немой: а где ж ещё 
До бела снега догорать, 

Как не в России, во Владимире, 
Где ты несёшь домой свечу, 
А я шепчу: «Прости, прости меня» – 
Но быть прощённой не хочу.



***
Июль похолодел: на грозовых фронтах 
Стеной блестят мечи, роями ходят стрелы. 
Мы вечно на войне. Мы часто на щитах. 
Все смерти наизусть привычно помнит тело. 

Июль похолодел. Бледнее полотна 
Клубничная страна с высокими кострами 
Взволнованных берёз, и эта тишина 
Похожа на полёт в клубящемся астрале. 

Июль похолодел! Отхлынувшую кровь 
Не в силах удержать испуганное сердце: 
Так бражник записной, уставший от пиров, 
Отводит кубок прочь, хотя хозяин сердится. 

Багровые лучи пылают на крестах 
И дыбят горизонт покатые шеломы... 
Июль похолодел. Я знаю этот страх, 
Шуршащий, золотой, как спелая солома, 

Но сердце через миг пускает время вскачь, 
И молния в руке горит, не обжигая – 
Любимая, земля, прости меня, не плачь, 
Да будет кровь моя – вода твоя живая...




ДРАХМА 

Я прежде жила у моря, и море пело, 
Когда я к нему сходила крутою тропкой, 
Тёплой пылью, розовыми камнями, 
Сухой и скользкой травой, щекотавшей пятки. 
Море было обидчивым и ревнивым, 
Безрассудным и щедрым – оно дарило 
Диковинные раковины и камни... 

Однажды оно швырнуло к ногам монету – 
Так ревнивец бросает на пол улику 
Измены, которая будет ещё не скоро, 
Но он предвидит судьбу и её торопит, 
Бессильным гневом своё надрывая сердце. 

Я подняла монету. Тяжёлый профиль 
Неведомого царя проступал и таял 
На чёрном холодном диске. Рука застыла, 
Как бы согреть пыталась морскую бездну. 

Какими тайными тропами сновидений 
Нашёл меня этот образ? Какой галерой 
Везли его? Какие шторма разбили 
Скорлупку судна, посеяв зерно в пучине? 
Каких ожидали всходов тоски и страсти? 

Море лежало ничком и казалось мёртвым. 
Прошлое стало будущим и забыло 
Меня, легконогую, в грубом холщовом платье. 
Я молча поднялась по тропинке к дому. 
Мать не обернулась, шагов не слыша. 
Занавес не колыхнулся, и только солнце 
На миг почернело: это жестокий профиль 
Едва проступил – и тут же сгорел бесследно... 

...Теперь я живу далеко-далеко от моря. 
Мы виделись лишь однажды. Будто чужие, 
Мы встретились и расстались. Но я не помню 
Тысячелетия нашей разлуки – значит, 
Рим не царил, не горел, не скитался прахом 
В небе и на земле. Просто я проснулась – 
И позабыла сон. Только этот профиль, 
Всеми страстями обугленный, проступает 
Сквозь невесомую ткань моего забвенья – 
Словно к ней с другой стороны подносят 
Чёрный огонь чужого воспоминанья...



***
Июльский ливень лип, рискующий пролиться, 
Держащий на весу немыслимую цветь…
Как слёзы на глазах наивного провидца, 
Сквозь молодую жизнь увидевшего смерть. 

Всё камень и металл – но липы вдоль проспекта, 
И предвечерний час – над ними, на весу. 
Всё музыка вокруг – и ничего не спето, 
И я иду одна и музыку несу. 

Вот-вот сорвёт струну растерянного взгляда, 
Вот-вот обрушит мрак и ливень разольёт, 
И цвет собьёт в траву, и жёлтой каплей яда 
Горячая луна над городом взойдёт! 

Но если удержать, не покачнувшись, если 
Всей музыкою стать, всей дождевой водой, 
Опомнишься: они из вечности воскресли 
Для радости твоей, со-бытия с тобой.



***
Как ты знаешь меня, как ты ждёшь меня терпеливо 
От прилива весенней радости до прилива 
Незнакомого чувства, которому имя – вера... 
Принимая полёт в прозрачные руки ветра, 

Как ты держишь меня над пропастью и пред властью, 
Обещая отдать только нежности или счастью 
Этой нежностью быть... Обречённое пасть – обруша, 
Как спасительно и надёжно ты держишь душу! 

Я не знала тебя, но чувствовала, как пелась 
Родниковая сытость и яблоневая спелость, 
Травяная горечь и ягодная услада... 
Ты теперь безотлучно со мною: и звать не надо. 

Ибо все наши речи губительны или грубы, 
Ибо имени твоего никогда не коснутся губы. 
Ибо ты – это край, а когда я стою у края, 
Слёзы застят глаза: я слепну и умолкаю.



***
О, эта жизнь захватывает дух 
В неумолимый плен, 
Не хлеб, но лёгкий тополиный пух 
Даря взамен! 

Протянешь руку – он летит в испуге прочь, 
Замрёшь – и вот, 
Наивный страх пытаясь превозмочь, 
Он льстит и льнёт. 

И как посмеешь этот дар принять? 
А не принять?.. 
Боишься крылышки ему примять – 
Учись пленять, 

Как эта жизнь – жестоко и легко, 
Одной тоской. 
Как этот пух, которого легло 
Невемо сколь.