26 ноября исполнилось бы 77 лет Юрию Каплунову – поэту, члену Союза писателей России, председателю Каменск-Уральского литературного объединения с 1978 по 2021 год. 

Не будет преувеличением сказать, что Юрий Михайлович сделал свой город литературным. Его стараниями изданы комплект из семи книг «Поэты Каменска-Уральского» (1991), антология «Вечный огонь. Поэты одного города о войне» (2005; 2015). С 1993 года в городе начал проводиться Рождественский поэтический конкурс, ныне получивший областной статус. Не единожды в Каменске-Уральском проходили совещания молодых писателей всероссийского и международного уровня. 
Сегодня в городском литобъединении 11 членов Союза писателей России, и большинство из них могут назвать себя учениками Каплунова.
Ко дню рождения поэта воспоминаниями о нем поделились земляки – друзья, коллеги, товарищи по литобъединению.

Николай ТОРОПОВ, инженер-технолог, преподаватель, близкий друг Юрия Каплунова:
- С Юрой Каплуновым мы встретились 1 сентября 1959 года, когда поступили в Каменск-Уральский алюминиевый техникум, в группу механиков. Красивый, с густой копной волос, с приветливой улыбкой – Юра выделялся из всех в группе. И сразу был колхоз. До октября мы жили и работали в Сипавском. Спали на полу, на матрасах, набитых соломой. Было нелегко, но выжили. Потом были науки. О них Юра написал в своих стихах «Математик дедушка Сокольский…». Писал Юра много. По вечерам мы бродили по Алюминиевой, и он читал вслух:

Ночь по гулким кварталам плывёт!
Кто сказал, что ночь – это поздно?
И влюблённые ночь напролёт
Щедро дарят друг другу звёзды.

Мы тогда уже знали, что Юра будет большой поэт. И благодаря ему мы приобщались к поэзии. Часто собирались у него в квартире, где Юрина мама Раиса Вениаминовна кормила нас разными форшмаками. После техникума мы поехали с Юрой по распределению в город Орск на Южуралмашзавод. 1963-й – голодный год. Не было ни продуктов, ни доброго вина. Достали где-то шаровку 0,8 л плодово-ягодного. Сели в поезд – напротив два сермяжных мужика. Мы достали свою 0,8, у них бутылка хорошей фетяски. Мы открыли, они открыли. Мы поморщились, они поморщились. Юра был без комплексов и говорит мужикам: 
- Может, поменяемся?
- А сколько градусов?
- 18.
- Добро!
Они довольны, и мы довольны… В Орске Юра не остался и вернулся в Каменск на КУМЗ. 26 ноября 1963 года я приехал к нему на день рождения. Через несколько дней и ему и мне предстояла армия. Три года отслужили от звонка до звонка. 
После армии у нас был бурный этап жизни. Ударились в туризм, а, точнее, увлеклись спелеологией. Пошили спецкомбинезоны, оборудовали каски с фонариками. Облазили близлежащие пещеры, прежде всего, облазили вдоль и поперек Смолинскую. Недалеко от Смолинской обнаружили новую, перспективную дыру. Начали исследовать, а там камни-чемоданы висят, качаются. Ходили туда каждую субботу, как на работу. Хлебнем для храбрости спирта – и вниз. Прошли метров 20, разбирая завалы. А однажды пришли после дождя, а там все обвалилось.
И всего-то нам тогда надо было:

Да шалаш на семи ветрах.
Да луна семенит в ветвях.
Звёзды в небе,
Вода в реке,
Остальное всё в рюкзаке.

Именно «семенит в ветвях» было в первоначальном варианте. Потом Николай Мережников настоял, чтобы стало «на синих ветвях».
Потом были институты, свадьбы. Мне на свадьбу Юра подарил чеканку с Серебряным Копытцем и текстом:

А наказ мой таков:
Через годы и годы –
Лёгких вам рюкзаков
И хорошей погоды!

Так и шагали мы всю жизнь рядом в рюкзаках. Через Камышенку, Ключики, Тыгиш, родниковую поляну, Смолино. Пили сок березовый-белорозовый, охотились по груздям, белым, опятам, заготавливали чабрец, душицу, зверобой, любовались золотым новогодьем. 
И вот теперь Юры нет. Внезапно… Трудно это осознать, трудно удалить его номер телефона. Но его прекрасная поэзия будет вечно звучать рефреном всей его жизни, великой его любви к Родине.

Нина БУЙНОСОВА, поэт, прозаик, член Союза писателей и Союза журналистов России, почетный гражданин города Каменска-Уральского:
- Мы были первыми, и потому – любимыми «птенцами гнезда Мережникова»: Коля Голден, Женя Кузеванова, Алёша Сиголаев, Володя Андреев, Юра Томилов, Юра Каплунов, я… 
На областных семинарах молодых поэтов каменская команда и тагильчан, и первоуральцев «побивала». Разве что со свердловчанами на равных шла. А причина была в том, что Коля Голден и Юра Каплунов – тогдашние студенты-заочники Московского Литинститута – завели в литобъединении железное правило деловой работы: не захваливать, но и не затаптывать друг друга. Только – деловой разбор стихов. За слова «мне нравится» или «мне не нравится» - штраф - 20 копеек: не болтай, а доказывай, что именно интересно и ценно или следует переделать в конкретных строчках и строфах. 
В то время бутылка сухого рислинга стоила, по-моему, 1 рубль 80 копеек. Набирается означенная сумма – покупаем бутылку на всю компанию и идем в лес. И там, сидя где-нибудь под березой или сосной, до одури читаем стихи - свои, чужие... 
Мы вообще любили «выбираться на природу» по самым разным поводам. В свое время Мережников посоветовал первокласснику Юре Каплунову попробовать писать стихи о природе. Он и не предполагал, в какую страсть выльется исполнение этого совета сначала у самого воспитанника, а потом и у всего литобъединения, потому что именно Каплунов весной тащил нас в лес за березовым соком, летом – за грибами, осенью – на речку Камышенку. 
Эти путешествия, конечно, отзывались новыми стихами. И тот же Каплунов обидное неумение рисовать красками научился замечательно заменять умением рисовать словами. Чего только стоит картинка: «Лишь светит над холодной пашней желток соломенной копны»!
А потом мы шли со стихами в цеха, заводские общежития, в школы, в техникум…

Александр ШАЛОБАЕВ, поэт, член Союза писателей России, заместитель начальника управления культуры Каменск-Уральского городского округа:
- Я познакомился с Юрием Михайловичем Каплуновым весной 1983 года. Впрочем, познакомился – громко сказано.
Встречал регулярно в газете «Каменский рабочий» объявление – всегда одно и то же. Например: «6 января в 14:00 в ДК «Юность» состоится занятие городского литературного объединения». У меня к тому времени накопилось стихотворений двадцать уже настоящих, как мне тогда казалось. Об Афганистане. Написанных в Афганистане… Нужно было кому-то показать, убедиться, что не только мне они кажутся хорошими, сильными, а другим – тоже. В общем, хотелось признания, как и каждому начинающему автору. И вот как-то решился, пришёл.
Занятия проходили на втором этаже ДК «Юность». Сейчас там, кажется, «Каскад» занимается. Впрочем, могу ошибаться. Помню, выходили окна во внутренний двор. Было много солнца – весна, наверное. Вёл занятие Николай Яковлевич Мережников. Как проходило занятие: накануне, видимо, были назначены обсуждаемые. И сейчас они выходили – один, другой, – читали стихи, а присутствующие «разбирали» эти стихи «по косточкам». Технология мало отличалась от современной. Кстати, и в Литинституте я столкнулся с той же формой работы над стихами, с теми же подходами, требованиями, заблуждениями… Это и понятно: среди членов литобъединения было два выпускника Литературного института: Юрий Каплунов и Алексей Сиголаев. Одним из обсуждаемых в тот день был как раз Алексей Сиголаев, второго не помню. «Били» Сиголаева крепко. Помню, меня поразило его спокойствие. Выслушав очередной оскорбительный (на мой взгляд), да что оскорбительный – убийственный! – выпад, он, не меняясь в лице, задавал уточняющий вопрос или соглашался, или не соглашался, но больше молчал, слушал. Это было необычно для меня, но понравилось. Потом уже Каплунов разъяснил, подтвердил правильность такой позиции. Принимать критику необязательно, попытаться понять – необходимо. И вообще, с благодарностью относиться к любой критике: ведь человек не поленился – прочитал твои стихи – думал над ними, пытается тебе помочь. Спасибо за потраченное время, как минимум. А иногда и глаза открываются. На себя, на мир… Для меня такое отношение автора к обсуждению своих стихов стало навсегда образцом, примером. Я и теперь стараюсь с холодностью постороннего выслушивать чужие (иногда чуждые) мнения, и пытаться понять, что критик хочет сказать. Почему он говорит именно это? Именно такими словами?
Новые люди появлялись на занятиях литобъединения, видимо, не часто, поэтому я чувствовал на себе взгляды, чувствовал интерес. Наконец женщина лет сорока, показав глазами на мой блокнот, спросила: «Стихи?» Я кивнул. «Дай-ка посмотреть». Обсуждение чьё-то идёт, а мне не до того – мои стихи читают! Пробежав глазами несколько страниц, Нина Ивановна Буйносова (а это была она) передала блокнот сидящему рядом мужчине. Теперь уже он стал вчитываться в странички моего блокнота. А в перерыве (перекуре) уже поговорили и познакомились с Ю. М. Каплуновым (а это был он). Впрочем, повторю, познакомились – громко сказано. Для меня Каплунов был тогда и на протяжении всей жизни оставался мэтром, настоящим, большим поэтом-шестидесятником. Уровень его поэтического мастерства и тогда, и сейчас остаётся для меня недосягаемым. А его осведомленность как о литературе, так и о мире литературы, окололитературной жизни была в то время для меня действительно (как ни банально это прозвучит) окном, которое вдруг распахнулось и ворвался – свежим ветром – целый мир – незнакомый, яркий. Прекрасный!..
Так я стал приходить в ДК «Юность» два раза в месяц по воскресеньям. Ждал этих воскресений. Обычно, начинали обсуждение люди менее опытные, молодые, затем – кто уже «потёрся в литературных жерновах», а заканчивали в таком порядке: Буйносова, Каплунов, ну и последний, подводил итоги обсуждения, Мережников.
Разбор Каплунова был очень профессионален: он не только отмечал слабые стороны, но и всегда находил для автора выход, вплоть до подбора конкретного «не дававшегося» автору слова, хода, образа… Было понятно, что дай он себе волю, и на тему обсуждаемого стихотворения написал бы другое, намного глубже, изощрённее, талантливей… Но нужно было, чтобы автор сам понял, как надо, как могло бы быть. Сам дошёл. Тогда это будет не чьё-нибудь, а его стихотворение. Вообще Каплунов не «тащил себя» в чужие стихи. Любил говорить: «Надо исходить из законов именно этого стихотворения. Автор создал в стихотворении мир, придумал его законы. Мы не должны их нарушать. Править стихотворение можно в рамках законов этого стихотворения!» Надо сказать, что Каплунов был жёстким критиком, редактором. Если «поэт» был бездарен, то Юрий Михайлович, честно сделав несколько попыток помочь, натыкаясь на непонимание бездари, терял к нему интерес. Называл вещи своими именами. Если штамп – так и говорил: «Штамп!» Самолюбия не щадил. Интересы поэзии, поэтической правды, приоритет таланта всегда были для него выше обид человеческих. Он искренне не понимал, когда на него жаловались (а жалобщиков было не мало) за излишнюю суровость: «Так что мне его - хвалить, что ли?»
Зато если обнаруживал талант, даже в небольшой концентрации, готов был возиться с ним, помогать, выращивать, пестовать, развивать…
Со мной тоже возился. С самых первых дней моих в лито. Помню, заканчивается занятие, и мы с Октябрьского – пешком – идем до Челябинской. До каплуновского дома с магазином «Спорттовары». Постоим, разговаривая. Потом ещё пройдемся – до площади Горького. Обратно – до Челябинской. И говорим, говорим… Говорит-то, собственно, Юрий Михайлович. А я слушаю с открытым ртом. О Литинституте, о редакциях столичных журналов, называет имена, имена, – десятки, сотни имён валятся на меня ворохом. Большей части я никогда и не слышал. А он цитирует, читает на память целые стихотворения. Неизвестные стихи известных поэтов. Стихи неизвестных мне поэтов. От него я, парень из простой рабочей семьи, литературные познания которого ограничивались школьной программой, впервые услышал стихи Мандельштама, Пастернака, Межирова, Кирсанова, Цветаевой, Заболоцкого, Рубцова… 
А ещё, когда я впервые побывал у него в гостях, я увидел жилище поэта! Там вместо стен были книжные полки, там было накурено, там горбилась на столе пишущая машинка. Машинописные листы, папки, рукописи лежали тут и там. На столе – ручной работы пепельница из берёзового капа, многочисленные закладки в книгах, книгах… А книги-то какие! Библиотека поэта – большая серия, малая серия – много! Это была наиуютнейшая однокомнатная берлога поэта! Литературное логово! Как мне нравилось там!
Именно там я увидел знаменитый «Поэтический словарь» Квятковского. Культовая книга советской эпохи! Словарь силён был тем, что в нём, изданном в период «Оттепели», в качестве примеров к словарным статьям, приводились в изобилии цитаты многих запрещенных или замалчиваемых в те годы поэтов. Цитаты, подобранные с любовью и знанием дела. Своего рода – учебник для поэтов. Словарь Квятковского, по словам самого Каплунова, он украл в библиотеке. «Там он всё равно никому не нужен». Словарём «с криминальным прошлым» Юрий Михайлович дорожил, но мне его почитать дал. И это было ещё одно окно, которое открыл (распахнул!) для меня Каплунов.
Слушая рассказы Юрия Михайловича о Литературном институте им. Горького, я и не думал, что могу туда поступить. Студенты Литинститута казались мне не менее легендарными и даже мифологическими персонажами, чем слушатели какого-нибудь ИФЛИ или деятели ВХУТЕМАСа. Однако, как-то во время одной из наших с Каплуновым прогулок (вместе со Стасом Чадовым, тоже, кстати, интересным поэтом (кто не знает)) Юрий Михайлович сказал: «Я тебе советую поступать в Литинститут. Творческую работу помогу подготовить». Я аж дар речи потерял. Я? В Литинститут? И Стас потом уже добавил – давай!.. А почему бы и нет!
И началась подготовка творческой работы. Основной конкурс при поступлении в Литинститут – это конкурс творческих работ. В 1985 году, когда я поступал, конкурс был – 25000 человек на место. Это не опечатка. Прописью: двадцать пять тысяч! А что? Самая читающая страна в мире! Соответственно, и самая пишущая. А тем, кто этот конкурс прошёл, уже обычные для вузов экзамены нужно было сдавать. И тут конкурс уже 2-3 человека на место. Всего. Это из, так сказать, избранных. Как же стать одним из двадцати пяти тысяч?
И снова целая наука от Каплунова. Ведь что такое творческая работа? Фактически нужно составить рукопись поэтического сборника, книги. 350 строк. Половина авторского листа. А как составить? Как подступиться даже? Я принёс Каплунову всё, что у меня тогда было – стихотворений сорок. Половина была безжалостно выброшена, отложена в сторону. Другая же половина тасовалась почти бесконечно: оказывается, как попало стихотворения не расставишь: они могут мешать друг другу, противоречить, даже разрушать друг друга. А могут поддерживать, развивать, добавлять друг другу оттенки, предварять, полемизировать… Азы составления книг – от Каплунова. Составили творческую работу, выслал, жду. Ждём, вернее. Каплунов, может, больше меня. И вот – вызов в институт! Радости было!..
Так Юрий Михайлович определил в значительной степени мою судьбу. Да только ли мою!
Думая о роли Юрия Каплунова в городской жизни, в истории города, вспоминается и многодесятилетнее руководство городским литературным объединением; и придуманный им и возглавляемый и продвигаемый Рождественский поэтический конкурс, открывший сотни новых поэтических имён теперь уже по всей стране; проведенные совместно с Ассоциацией писателей Урала совещания молодых писателей, давшие Каменску вторую по величине в области ячейку Союза писателей России; первое «многотомное» издание каменских поэтов «Поэты Каменска-Уральского» – семь книг под общей суперобложкой – идея и воплощение Каплунова. Да много всего: за без малого сорок лет, что я его знал,– рассказать есть о чём!
Но главное, что было в Юрии Каплунове,– это его поэтический дар. Помноженный на высокую требовательность к себе и, как следствие, высочайшую техническую оснащенность, и в то же время сдержанность в выборе художественных средств, утонченный вкус, чувство стиля и гармонии. И именно дар, его призма, делает каждое воспоминание о Юрии Михайловиче значительным, важным. Потому что это воспоминания о жизни настоящего большого поэта. А что может быть интереснее жизни поэта!

Владислав УСТЮГОВ, поэт, член Союза писателей и Союза журналистов России, руководитель медиа-группы «Компас»:
- Юрий Михайлович Каплунов… Он был для меня в каком-то смысле крестным отцом. Наставником… В литературе – точно. Без него меня как поэта просто бы не было. По крайней мере, публикации в журнале «Урал», альманахе «Поэзия», коллективных сборниках, выходивших в Свердловске-Екатеринбурге и Москве, обе мои книжки – это целиком его заслуга. Как и то, что меня и еще нескольких каменских авторов приняли в Союз писателей России.
Мы познакомились, кажется, в 1984 году. Незадолго до того мы с ребятами из группы, а я тогда учился в алюминиевом техникуме, ездили в Ленинград. Так вот, будучи в Ленинграде, я зашел в редакцию журнала «Аврора». Я его читал, мне нравилось, какие стихи там печатают. И, конечно, я подумал, что вот приду, покажу свою тетрадку со стихами – и там сразу напечатают и мои. Эх, не взяли. Но поговорили – литконсультант не пожалел времени, почитал, что-то похвалил, что-то покритиковал, посоветовал заняться стихами всерьез, отнестись к этому не как к забаве, а как к важному делу. Которому нужно учиться и учиться. Если есть амбиции быть не очередным графоманом. Графоманом быть не хотелось, ведь я тогда зачитывался Блоком, Брюсовым, Ахматовой, Станиславом Куняевым, Николаем Дмитриевым…
Вот так я пришел в городское литобъединение. Им тогда руководил Николай Мережников. И я очень благодарен ему за первые уроки мастерства, за доброжелательную критику. Планка изначально была поднята высоко. Ну а Юрий Михайлович поднял ее еще выше. Он почему-то сразу решил, что после техникума мне надо поступать в Литературный институт в Москве. Ну, может, не сразу – в процессе общения. А общаться мы тогда начали довольно часто. Как учитель и ученик. Я приносил новую порцию стихов – он устраивал разбор, я уходил переделывать. Иногда мы спорили: мне казалось, что вот эта конкретная строчка или вот этот конкретный образ – вау, почти шедевр. А он так не считал. Порой это было обидно. Но в конечном счете я всякий раз убеждался, что Юрий Михайлович прав. Он был не просто талантливым поэтом, а еще и талантливым наставником, мастером профессионального обучения. «Каменская поэтическая аномалия» - это ведь его заслуга…
Постепенно наше общение переросло в дружбу. Мы и выпивали иногда вместе, и в лес по грибы ездили. А потом, это уже году в 2008, когда Юрий Михайлович вышел на пенсию, он пришел работать к нам, в медиа-группу «Компас». И стал очень толковым менеджером по рекламе. Специализировался на продажах наружки, работал с самыми крутыми московскими и екатеринбургскими рекламными агентствами. Сказывался его огромный опыт работы на КУМЗе, в ПО «Октябрь». Работящий, ответственный человек...
Он работал у нас до пандемии. В конце марта прошлого года, как велел Путин, ушел на самоизоляцию. И уже не вышел из нее… Я теперь думаю, что затворничество отчасти ускорило его уход. Пока он приходил в редакцию, пока работал – писал письма, разговаривал по телефону, составлял медиа-планы, общался с коллегами, - он держался. И мог бы держаться, наверное, еще. Возможно, мне надо было настоять, чтобы он все-таки хотя бы время от времени приезжал в офис. Пусть в маске, пусть на такси. И я предлагал оплачивать ему такси. Но, видимо, это надо было делать раньше. Он как-то быстро стал сдавать, а я, а мы просмотрели...
И все же мне казалось, что он еще поживет. Разве это возраст? Вон в Америке Трампы и Байдены постарше будут, а государством рулят, судьбы мира решают. Пол Маккартни с Миком Джаггером вовсю концерты дают… Известие о смерти Юрия Михайловича ошарашило. Ну как это возможно? Вот ведь я видел его на днях. Он подарил свою новую книжку. С автографом… Он так радовался этой книге! И в тот день он ходил в парикмахерскую – подстригся, подправил бороду – помолодел, посвежел… И все? И все. Нет человека.
«Но весь я не умру…» Юрий Михайлович останется в нашей памяти – всех тех, кто знал его. Банально? Думаю, его стихи будут читать те, кто еще не родился, кого нет на свете. В Каменске-Уральском – точно. Потому что всю свою жизнь, все свое творчество он посвятил родному городу. И, на мой взгляд, вполне заслужил звание почетного гражданина города. Я бы проголосовал за это. И не только в Каменске, думаю, будут читать Каплунова. Он не слишком известен за пределами Урала – это да, но ведь и Куняев с Дмитриевым не слишком известны за пределами Переделкино. Для меня так: Юрий Михайлович уже вошел в историю российской словесности, для ценителей поэзии в России он останется реально самобытным автором, сумевшим емко и образно выразить эпоху, послевоенное время, душевные переживания, невыносимую прелесть бытия на фоне провинциальной жизни заводского города и уральской природы. Поэзия, настоящая поэзия – вне географии, вне времени, так ведь?

Дмитрий КОЧЕТКОВ, поэт, прозаик, драматург, руководитель творческого объединения «Феникс»:
- Среди моих знакомых Юриев Михайловичей было четыре. Получается, для меня это самое популярное имя-отчество. Один – просто мой коллега по прежней работе, дай Бог ему здоровья. Остальные мои «юриимихайловичи» уже ушли…
Ушел художник Северухин. Ушёл Ерёмин, написавший когда-то текст для гимна УАЗа.
Теперь не стало и Каплунова…
Наша разница в возрасте с Юрием Михайловичем Каплуновым – 20 лет. Не так уж много, казалось бы, но поколения всё-таки разные. Он – дитя военного времени, я – родился после войны. В год моего рождения он окончил алюминиевый техникум, а его стихи о космосе ещё за два года до моего появления на свет прозвучали по Всесоюзному радио…
Юрий Михайлович взрослел и мужал в то время, когда оно, это самое время, измерялось не днями-месяцами-годами, а целыми эрами и эпохами. Было довоенное время, потом военное, потом послевоенное… Он напишет об этом в своём «Летосчислении». Была докосмическая эра – наступила космическая… Всё это так и воспринималось тем поколением: неслись по рельсам поезда, летели за облаками самолёты – а за окнами мелькали эпохи. И в отрывных календарях появлялись новые красные даты, которыми обозначались вехи, рубежи, конечные и отправные точки… то самое летосчисление!..
Может быть, именно поэтому для Юрия Михайловича было так важно отмечать эти рубежи – и в своём творчестве, и в творчестве поэтов руководимого им литобъединения: вот твой допечатно-докнижный период, вот тебя издали, а вот – ты уже член Союза писателей… И это всё твои личные вехи, твои эпохи, они значимы и для тебя, и для твоего учителя. 
Меня, чьё взросление проходило во времена позднего Брежнева, когда уже никакие эпохи не менялись, долго удивляло – зачем в своих публичных выступлениях Юрий Михайлович постоянно заостряет внимание на том, что лично мне казалось пустой суетой. Потом, как следует вчитавшись в его стихи, я понял: в системе координат Каплунова это действительно очень важно. И со своей точки зрения он абсолютно прав… Что, разумеется, не умаляет правоту и иных точек зрений.
Мы впервые встретились на заседании городского лито, кажется в конце 90-х… возможно, в начале нулевых… не могу вспомнить точно. Сначала я просто присматривался, прислушивался, потом что-то принёс… В то время серьёзных стихов я почти не писал – сочинял шуточные вирши да ещё юмористические рассказы (в то время на этом можно было даже заработать). Помню, на одно из заседаний лито я принёс литературную пародию на… самого Юрия Михайловича. Юрий Михайлович, как обычно, пустил листочек по кругу, а потом и сам почеркался на полях.
Из той пародии я сейчас могу вспомнить лишь первые строки. Она была на тему: как переложил бы в стихотворную форму Юрий Михайлович Каплунов русскую сказку о Колобке. Начиналось так:

Хорошо замешенное тесто,
Результат упорства и труда,
Колобок, мучное совершенство,
Ты давно ль на свете? 
– А всегда!

Юрий Михайлович, усмехнувшись, дал мне несколько дельных советов. Думаю, это был редкий в истории случай, когда поэт редактировал чужую пародию на самого себя.
К сожалению, моё пребывание в городском лито было недолгим. В тот период в коллективе лито зрела определённая оппозиция – увы, это так, из песни слова не выкинешь. Постоянно доводилось слышать, что «пора свалить Каплунова», что он «изжил себя как руководитель». Мне эта атмосфера не нравилась, я стал реже появляться на заседаниях, а потом перестал приходить совсем. Может быть, и зря, теперь трудно об этом судить…
Перефразируя Юрия Михайловича (если оценивать течение времени из его системы координат – из его «летосчисления»), можно сказать, что у нас, в нашем городском литературном процессе, наступает теперь эпоха «после Каплунова». Ушёл поэт, ушёл руководитель. Кто-то из собратьев по перу назовёт себя его учеником, кто-то нет, – но, наверное, ни один не скажет, что общение с этим непростым талантливым человеком было бесполезным. 
Его последняя книга называется «Шуга», а в одноимённом стихотворении – тоже про рубежи. Между осенью и зимой, между жизнью и нежизнью. Вот только сама шуга – что такое? Всего лишь мелкие льдинки, плывущие в холодной воде. 
Что хотел нам сказать поэт, назвав так свою последнюю книгу?..
Возможно, когда-нибудь поймём.

Андрей ТОРОПОВ, поэт, член Союза писателей России:
- Юрия Михайловича Каплунова я помню с самого раннего детства. Близкий друг моего отца, он постоянно находился рядом с нашей семьей. Это совместные праздники, походы выходного дня, поездки за грибами, в баню и тому подобное. Здесь, конечно, особо выделяются традиционные ежегодные вылазки за березовым соком по маршруту от Бекленищево до Кодинки. Волнующие ребенка вещи: Ревун, Смолинская пещера, висячие мосты, обед на костре – все это было тесно связано с Юрием Михайловичем. Из поэтического на этом этапе отложились в памяти различные строчки из его стихов, которые мой отец часто читал при мне вслух. Эти строчки и сейчас всегда со мной. Например, такие, как эти:

Декабрь вышагивает в гору,
И за делами помним мы:
Над деревнями 
В эту пору
Столбятся белые дымы.
Слетает 
     изморозь с берёз,
Ярее дни в краю родимом.
И даже в городе 
Мороз
Слегка припахивает дымом.

Другое воспоминание о Ю. М. Каплунове связано с 1989 годом – выборами народных депутатов СССР. Одним из кандидатов был директор нашей школы № 16 Владимир Петрович Шевалев – тоже один из важнейших людей в моей жизни, но близко общался с ним я уже, разумеется, позднее, когда стал постарше. Но речь сейчас о другом. В школе тогда висел большой плакат со строчками Юрия Каплунова:

Воды не пей, травы не жуй,
Исчезла рыба, нету клёва.
Пока не поздно голосуй
За кандидата Шевалёва!

Этот политический лозунг, явление тогда совершенно новое, навсегда отложился в моей памяти. Интересно, сохранились ли эти строки где-то в письменном виде?
Когда я уже стал подростком, нам в школе дали домашнее задание написать стихотворение. Я написал, сдал и забыл. Вернее, не забыл (это стихотворение я помню до сих пор), но не придавал этому сочинению никакого значения. Примерно в то же время к нам в гости пришел Каплунов, и отец рассказал ему об этом моем поэтическом опыте. Юрий Михайлович попросил меня несколько раз прочитать «стихотворение», а потом около часа проговорил со мной о поэзии. В ходе этой беседы он попросил меня принести имевшийся в нашем доме томик Пастернака, прочитать из него «Сосны» и долго пытался объяснить мне красоту шедевра. Причем разговаривал он со мною не как с ребенком, а как с равным. Таким был мой первый поэтический урок, его я очень четко помню и теперь. Таких бесед тогда случилось несколько, и они сильно повлияли на меня.
Через несколько лет, «заболев» Николаем Гумилевым, я начал писать свои первые стихи, отправлять их на Рождественский поэтический конкурс. Без особого успеха, хоть и был отмечен в номинации «Надежда». Ознакомившись с моими теми творениями, отправленными в первый раз на конкурс, Каплунов позвонил мне персонально, разгромил их, но отметил наличие у меня поэтического таланта. Помню, что он сказал, что в мои те годы (мне было 16 лет) он писал примерно также. Тогда же он и позвал меня приходить на занятия городского литобъединения. На занятия я начал регулярно ходить уже тогда, когда учился в университете в Екатеринбурге, но приезжал в Каменск-Уральский на выходные домой. В те годы (вторая половина 1990-х) каменское ЛИТО было в самом расцвете сил, самыми активными участниками литобъединения были Владимир Андреев, Михаил Минин, Иван Паздников. Бывали Дмитрий Кочетков, Наталия Санникова, Сергей Симанов и многие другие талантливые и очень интересные люди. Юрий Каплунов, как руководитель объединения, давал всем возможность высказаться по поводу предложенных для обсуждения текстов, но после устраивал подробный разбор. Разбор чаще больше походил на разгром, но Юрий Михайлович всегда отмечал то, что казалось ему творческими удачами автора. Литобъединение того периода отличалось очень горячими спорами, но его костяк почему-то сохранялся, никаких «смертельных» обид не случалось. Мы расходились разгоряченные после занятия, но практически в том же составе встречались вновь, через две недели. На занятиях царили принципы, заложенные «цехом поэтов», которые принес Юрий Михайлович, получив их в свое время от Н. Я. Мережникова и учителей из Литинститута.
Позже я побывал на занятиях у самых знаменитых поэтов и не со всеми литинститутскими принципами согласен теперь, считаю многие из них вредными. Но факт остается фактом – из литобъединения тех лет, да и других лет тоже, несомненно, вышло много литераторов, получивших известность за пределами моего родного города. Причем эти авторы с годами совершенствовали свое мастерство, именно вырастали в творцов прекрасных произведений. И советы, полученные участниками ЛИТО от своего многолетнего руководителя, сыграли в этом процессе становления, как я ясно понимаю теперь, очень важную роль.
Со временем я стал редко приезжать в Каменск-Уральский, но иногда все-таки попадал на занятия литобъединения и в новом веке, окунаясь уже с некоторой ностальгией в ее оригинальную атмосферу. Юрий Каплунов выступил в конце «нулевых» составителем моей второй поэтической книги «На нашей стороне», которую я смог издать благодаря Рождественскому поэтическому конкурсу. Совместная работа с ним над этим поэтическим сборником стала также интересным и важным опытом в моей жизни.
Любопытно было наблюдать за Юрием Михайловичем на всероссийских совещаниях молодых писателей в Каменске-Уральском, в которых я принимал участие дважды и в результате попал в Союз писателей. Поэт Юрий Каплунов, несмотря на свою некоторую отстраненность от современного литературного процесса, чувствовал себя на этих мероприятиях совершенно комфортно, сразу же находил общий язык с приезжающими знаменитостями, общался с ними абсолютно на равных, прекрасно зная себе цену.
Стоит назвать еще одно полезное совместное дело. Одно время я по просьбе моего друга собирал материалы для исследования о творчестве Николая Мережникова. Одним из каналов этих сборов стало телефонное общение с Юрием Михайловичем. Мы провели несколько долгих бесед, Каплунов рассказал мне много интересного и неизвестного о своем учителе. Благодаря чему я стал не только гораздо лучше понимать творчество и литературную деятельность Николая Яковлевича, но и узнал, какое уважение, какую любовь испытывал к нему его ученик. Кстати, Мережников тоже в свое время, когда я встречался с ним в журнале «Урал», всегда спрашивал меня: «Как там Юра?».
В последние годы мы общались в основном по телефону, но в наших разговорах много говорили о поэзии. Я рассказывал ему о своих новых успехах и публикациях. Юрий Михайлович – о новых событиях каменской поэтической жизни. Изредка мы встречались на разных литературных мероприятиях в Каменске-Уральском и Екатеринбурге. Из этих встреч мне очень дорого екатеринбургское выступление каменских поэтов в Доме Писателя несколько лет назад. В новом веке Юрий Каплунов почти не писал стихов и читал на таких вечерах свои старые хиты. В этот раз происходило то же самое – он читал «Послевоенную музыку» и другие свои хорошо известные вещи. Но вдруг неожиданно он начал читать совершенно новое для меня стихотворение. И, самое главное, что это стихотворение меня сильно «зацепило», абсолютно не уступая по силе его стихам времен всесоюзной известности.

Дуреет воздух от шмелиных пуль,
Июнь переливается в июль,
Июль переливается в Илью;
Позволь, мой друг, и я тебе налью
Несовершеннолетнего вина –
Не допьяна, ведь и моя вина
В том, что в твои сегодня двадцать лет
Ты – всё ребёнок, и ещё - поэт,
Что на Руси повязано жестоко
С земным предназначением пророка.

Я очень рад, что это стихотворение, которое Юрий Каплунов посвятил одному из своих учеников - поэту Илье Ненко, вошло в последнюю книгу поэта «Шуга». Книгу, прекрасно составленную его другим известным учеником Евгением Черниковым. И я очень рад, что эту книгу Юрий Каплунов успел увидеть изданной.
Несмотря на достаточно почтенный возраст, он умер для меня совершенно внезапно. Еще недавно я поздравлял его по видеосвязи с днем рождения в ноябре, потом получил от него краткую смс с поздравлениями уже с моим днем рождения в январе. А в апреле его не стало. Когда я ехал с его похорон обратно из Каменска в Екатеринбург на автобусе, то проезжал речку Камышенку и другие его любимые места. Как раз в это время в апреле здесь появляется березовый сок. Само собой, прямо в автобусе, сложилось это стихотворение:

Памяти Юрия Каплунова

Теки река Камышенка
В другие берега, 
Кому досталась вишенка, 
Кому - одна шуга. 

Мы пили сок березовый:
Бесплатный и сырой, 
Мы павлика морозова
Увидели весной.

Пока речушка теплится, 
Он тоже будет жив, 
И солнышко не сердится, 
Себя и всех простив.

В походном настроении
Апрельские деньки, 
От литобъединения
Остались лишь пеньки. 

Но коль они останутся, 
То можно посидеть. 
Березы вновь потянутся
И будут соком греть.

О поэтическом творчестве поэта Юрия Каплунова мне нужно будет написать отдельно. Для этого нужно выждать какое-то время. Но то, что он был настоящим поэтом, творцом «живых» строк, было известно уже его первым поэтическим учителям, хорошо понимается и нами – его учениками. Именно это в совокупности с признаваемыми всеми огромным талантом и колоссальным опытом литературного наставника и является, на мой взгляд, главным ответом на вопрос, откуда из каменского ЛИТО, как грибы, росли талантливые литераторы. Как грибы, которые очень любил собирать известный уральский поэт Юрий Каплунов.

Евгений ЧЕРНИКОВ, поэт, член Союза писателей России, руководитель Каменск-Уральского городского литературного объединения:
- Впервые стихи Юрия Каплунова я прочел, поступив в политехнический колледж – бывший алюминиевый техникум, который когда-то окончил и сам Юрий Михайлович. Прочел со сцены – наш классный руководитель Раиса Григорьевна Лагутина включила их в сценарий выступления группы на праздновании Дня первокурсника. Это было стихотворение «В армию»:

Перрон, неровный строй ребят,
Всё так похоже, так знакомо:
Ещё гражданские стоят
Перед бывалым военкомом.

Тогда, в двухтысячном году, я не мог даже представить, какую роль сыграет автор этих строк в моей жизни. Учитель, собеседник, старший товарищ… Работая над составлением последней книги Юрия Михайловича, я вновь вернулся к этим стихам и, сопоставляя варианты, с удивлением обнаружил, что военком был сначала «очкастым», затем «сутулым» и только потом сделался бывалым. Так поэт работал над стихотворением, пока не нашел нужное, единственно верное слово.
Высокое мастерство – отличительная черта Каплунова-поэта. Ранние его стихи, без сомненья, талантливы, но значительно уступают зрелым в точности, силе, глубине. Это свидетельство огромной душевной работы, проделанной автором. Как руководителя литобъединения, Юрия Михайловича часто упрекали в завышенных требованиях – но это ровно те требования, которые поэт предъявлял к самому себе. Их выполнение – единственный честный пропуск в большую литературу.
Нужно сказать, что в начале двухтысячных я уже сам пробовал писать стихи – сначала это были школьные тетрадки, потом самиздатовские сборники. В городских газетах публиковались стихотворения, присланные на Рождественский конкурс (тоже, кстати, идея Каплунова). Поучаствовать в нем я в ту пору не рискнул, но пару раз приходил на итоговую церемонию. Помню оттуда Евгению Кузеванову, Михаила Минина… Каплунова почему-то не помню.
Мое знакомство с ним состоялось в 2007 году – на Всероссийском совещании молодых писателей, куда я попал по рекомендации Сергея Симонова. Юрий Михайлович с интересом прочитал мои стихи и пригласил на занятия городского литобъединения, проходившие в Социально-культурном центре. Тогда это был совсем другой СКЦ – с дышащими холодом аудиториями, в которых зимой не спасала даже верхняя одежда, с дверными замками, открывавшимися волшебным (и не всегда печатным) словом. Впрочем, атмосфера была действительно творческая. В то время занятия посещали Владимир Андреев, Михаил Минин, Иван Паздников, иногда приезжал из Екатеринбурга Андрей Торопов. Навсегда запомнились разборы Каплунова, который невероятным образом умел вдохнуть жизнь в казалось бы безнадёжное стихотворение. Наши суждения о стихах часто совпадали, чему он всегда радовался, показывая листок со своими пометками. Именно Юрий Михайлович научил меня всматриваться в каждую собственную строку. Фигурально выражаясь, дал в руки вёсла. 
После занятий я обычно провожал его на остановку. Он рассказывал о литобъединении времён Николая Мережникова, об учёбе в Литературном институте (благодаря Юрию Михайловичу я через одно рукопожатие знаком с Николаем Рубцовым, через два – с Анной Ахматовой). А однажды попросил подменить его на занятии. Потом ещё и ещё – сказывалась, видимо, усталость, накопленная за 30-летнюю вахту. И в какой-то момент сказал: «Женя, ты прекрасно справляешься, веди сам».
С 2016 года я стал вести занятия на постоянной основе. При этом руководителем литобъединения оставался Юрий Михайлович – и де юре, и де факто. В 2015 году при его непосредственном участии была открыта мемориальная доска поэту Михаилу Минину, в 2016-м мы вместе ходатайствовали о присвоении звания почетного гражданина города Нине Ивановне Буйносовой. Каплунов живо интересовался литературным процессом, успехами молодых авторов, председательствовал в жюри Рождественского конкурса, неизменно отмечая все самое яркое и интересное – даже если эти стихи были далеки от его эстетических предпочтений. 
В последние годы Юрий Михайлович начал поговаривать о том, что хорошо бы издать итоговую книгу. Слово «итоговая» в наших разговорах не звучало, но мы прекрасно понимали: по сути своей книга будет именно такой. Её составление Каплунов доверил мне, что я воспринял как огромную ответственность – и в то же время как своеобразную награду. Работа над книгой растянулась на долгих три года: нужно было перелопатить архив поэта, сверить многочисленные машинописные страницы, газетные и журнальные публикации, утвердить «канонические» варианты стихотворений, набрать их на компьютере. Но это еще полдела – предстояло найти «правильную» последовательность стихов, раскрывающую всю глубину и своеобразие Каплунова-поэта, отражающую пройденный им творческий путь от «официальной» советской поэзии со всеми её достоинствами и недостатками к вершинам традиционной русской лирики. Для меня это был очередной урок литературного мастерства, даже не урок – экзамен, который я, зная требовательность Юрия Михайловича, боялся провалить.
Я рад, что мы успели издать эту книгу, что Каплунов подержал её в руках и остался доволен результатом. По его настоянию мы назвали сборник «Шуга» - так называлась дипломная работа Юрия Михайловича в Литинституте. Мелкие кристаллики льда, смешанные с водой, появляющиеся на поверхности реки перед ледоставом, – эту «субстанцию», в любой момент готовую перейти в новое состояние, Юрий Михайлович считал метафорой поэзии с её неожиданными образами и ходами.
В сборник включены стихотворения разных лет – не только проверенная временем каплуновская классика, но и некоторые малоизвестные и ранее не публиковавшиеся стихи. При этом немало интересного осталось «за кадром» – например, отбракованное нами стихотворение «Перед снегом»: 

Всё, осень кончилась, усталость,
Костёр осин сгорел дотла.
Как на душе, в лесу осталось
Всего два градуса тепла.

Всего два слова – до прощанья,
Когда слезы внезапной стыд
Не означает обещанья,
Что будем помнить. Бог простит.

И всё, чем живо было лето,
Назавтра с вами и со мной
До запоздалого рассвета
Шагнёт незряче в мир иной:

Где чисто выбелены стены, 
Надолго прибраны полы…
И мы привыкнем постепенно
В душе не ворошить золы.

Как должно, примем эту участь,
По арифметике простой
Живя и радуясь, и мучась
Уже за нулевой чертой.

С уходом Юрия Михайловича эти стихи как будто стали объемнее, приросли смыслами, значимыми для понимания личности и творческой судьбы  поэта. Лишь потому я решаюсь привести их в своих воспоминаниях.
Символично, что «Шуга» выпущена санкт-петербургским издательством «Маматов» – для Юрия Каплунова, родившегося в семье эвакуированных ленинградцев, это стало своеобразным возвращением к истокам. «Живительная сила природы, ход времени, любовь и сопричастность жизни – основные мотивы творчества уральского поэта», – написал я в аннотации к книге. Как мне кажется, правильно написал. Это сущностные начала стихотворений Каплунова, даже если сюжетно они посвящены покорению космоса или Великой Отечественной войне (см. «С пригретых пригорков…», «Баллада о блокадном одеяле», «Однокрылый» и др. стихи).
Напоследок – о личном. Судьба как будто сводила нас с Юрием Михайловичем, подкидывая курьезные совпадения. Алюминиевый техникум, стихотворение «В армию», которое досталось именно мне… Позже оказалось, что в бывшей квартире Юрия Михайловича по Октябрьской теперь живут родственники моей жены (это в городе на 170 тысяч населения!). Наконец, разбирая его архив, я наткнулся среди стихов на приказ начальника цеха № 32 Каменск-Уральского металлургического завода о наложении взыскания на т. Каплунова – строгий выговор своему заму влепил… мой дед Юрий Русаков. Какие-то тракторы у них 40 минут порожняком простояли…
На эту тему мы с Юрием Михайловичем еще успели посмеяться. Каплунов рассказал, что и жили они с дедом неподалеку (это уже на Алюминиевой), а однажды тот даже подарил ему щенка для сына Андрея. С Андреем мы познакомились через несколько месяцев после того разговора – когда Юрия Михайловича не стало…
* * *
Работая над книгой поэта, я обратил внимание, что одно из самых часто употребляемых слов в его стихах - «свет» и его производные: «Светился мокрый лист на сапоге»; «Горы светлые»; «И свет, казалось, кончился навеки»; «Придите, светлые слова»… 
Свет поэзии Юрия Каплунова навсегда останется с нами. 

ШУГА 

Вдоль берегов идёт шуга.
Вдоль берегов идём и мы.
И это значит – два шага 
Земле осталось до зимы.
Зима найдет нас поутру	
И встретит будто невзначай, 
Присядет к нашему костру,
А мы заварим крепкий чай.
И не оглянемся уже,
Всё лету прошлому простив,
На этом снежном рубеже
В себе рубеж переступив.
А по берёзовым листам
Ударят заморозки влёт.
Потом настанет ледостав,
Настынет в заберегах лёд.
И так нам жить: любить снега
И не просить тепла взаймы.
Шуга идёт, и два шага
Земле осталось до зимы.


* * * 

			          
Н. Торопову

Мы шли сквозь лес. Работы полевые
До блеска раскатали колею.
У леса и у поля на краю
Я ощутил вкус времени впервые.

И замер – будто с книгою в руке,
И прочитал, раскрыв на серединке:
К земле снижались быстрые снежинки,
Светился мокрый лист на сапоге.

Спешил октябрь заполонить пространство.
Студент-подросток в куртке до колен,
Я уловил простое постоянство 
В круговращеньи этих перемен.

Был тот же день – но явственней и шире,
И было трудно осознать вполне,
Что в этом повторяющемся мире
Уж никогда не повториться мне!

Шли обнажённым полем. Из-под ног
Катились клубни бело-голубые.
Железно-кислый, на губах, впервые, –
Вкус времени был внятен и жесток…


ДРУГУ

           
 Виталию Васьковскому

Ладонями глаза накрой.
Ты помнишь, в детстве так бывало:
Нам жизнь коленки разбивала
И лбы царапала нам в кровь.

А мама ахала: «Мой мальчик!..»
А ты играл мячом своим,
Катился по земле твой мячик,
И ты бежал, бежал за ним.

Мы чтили мяч, не чтили кукол.
Земля и мяч – они круглы,
Но на пути встречался угол – 
И мы таранили углы!

Сидишь, окурок теребя,
Ты по-мальчишески не робок.
Крутою жизнью в подбородок
Сегодня стукнуло тебя.

А мы спешим, – и скачет мячик,
И где-то угол зашибёт…
И через все года: «Мой мальчик,
Терпи, до свадьбы заживёт!»

1965


РОДНИК 

Травы сохнут, пахнут пряно, 
Спелой ягодой маня.
Родниковая поляна
Приголубила меня.

Под травою безголосо
К тишине земли приник
Не открытый до покоса,
Новорожденный родник.

Выбивается наружу
В грозовой июньский зной
Переливчатая стужа
Из глубинной кладовой.

Полноводных рек не стоит,
Но, насколько хватит дня,
Не кончается и по́ит
Небо, поле и меня.


* * *

Вьюги зиму пропели,
Стали зори видней,
Жду апреля, апреля,
Жду берёзовых дней.

С рюкзачком за плечами
У людей на виду
Я тебя повстречаю,
В закипающий лес уведу.

Будет солнышко литься
На поляны, где нам прошагать,
Прошлогодние листья
Под ногами у нас зажигать.

А потом соберётся
Темнота, загустев на ветру,
И нагие берёзы
Сойдутся к ночному костру.

И в лесном хороводе
Закружась, мы сначала поймём:
Всё на свете проходит,
Только мы остаёмся – вдвоём

Над бездонностью вёсен,
Про слова позабыв впопыхах,
С ощущением вёсел
В захмелевших руках!

На рассвете белёсом,
Когда шает ещё костерок,
Поднесут нам берёзы
Студёный берёзовый сок…


ДОРОГА В ИЮНЕ

Мне в дорогу вёрст немало.
В окруженье синих гроз
От Москвы и до Урала –
По России сенокос.

Как в цеху – за сменой смена, – 
Накрепко заведено:
Запах сена, запах сена
Сквозь вагонное окно.

В самом гибельном настое
Наземь падает – на взмах –
Лето красное, густое,
В росах, ягодах, цветах.

До заката, от рассвета – 
По опушкам и логам…
Как подкошенное лето,
Упаду к твоим ногам.

До тебя мне вёрст немало,
Надо мной и над тобой,
Над Москвой и над Уралом
Пляшет дождик голубой.


НОЧНОЕ КУПАНИЕ

Звезду приметить и пуститься вплавь,
Мгновение помедлив у предела.
Прими, река, натруженное тело,
Расплавь его, а душу мне оставь.

Теряю путы – обретаю связь
С течением бессонно-просторечным,
Как просто – стать невидимым и вечным,
От мостика сырого отстранясь.

Пусть обождут в ближайшем далеке
Заботы дней, в расплывчатом и душном.
Ночь дарит утешенье нашим душам – 
Быть птицей в небе, рыбою в реке…


* * * 

Леса полны последней теплоты.
Опустошённо отдыхают пашни.
Среди лугов, как будто день вчерашний,
Пестреют запоздалые цветы.

С болотин отлетают журавли,
Живые души облагая данью
Прощания… На праздник увяданья – 
Как жаль! – остаться с нами не могли.

Сентябрь яснее лета. На заре
Особая торжественность в природе.
И вновь, и вновь, как прежде – в сентябре – 
В Россию к нам приходит новогодье.                         

Всему, что есть, последняя пора
Переступить через границу лета,
И не подвластна очерёдность эта
И росчерку державного пера.

Дела верша на иноземный лад,
Великий Пётр немыслимым указом
Календари переиначил разом…
Но вот – сентябрь, как триста лет назад.


* * *

У края зыбкой тишины
Лицом к осенней непогоде –
Я жду… Друзья приглашены
На золотое новогодье.

Сентябрь, входи в мой дом, гори,
Ты отгорел уж в чистом поле.
Пусть не красны календари,
Вина и песен будет вволю.

Я подобрал на мостовой
Твою кленовую повестку,
Входи! – задёрни за собой
Дождей невнятных занавеску.

Оставь смущение в углу – 
Пустяк, что ты промок и зябок – 
И хрупким вкусом поздних яблок
Явись торжественно к столу.


ПОРА ЛИСТОПАДА

Пора листопада. И в осень
Поодаль от ярких лесов
Мой день начинается в восемь
В краю заводских корпусов.

Меня не смущает нимало,
Что в воздухе тонком спроста 
Слагаются – запах металла
И запах сухого листа.

В цехах азиатского лета,
Где отсветы брызжут со стен,
Доступны и сердцу заметы
Негромких земных перемен.

Давно понимаю: программа
В лесах и заводах – родня,
Расписано в планах до грамма
Количество ночи и дня,

Прибавок дождей в водоёме,
И жёлтый, и белый груздок,
И в заданном чтобы объёме,
И чтоб в установленный срок.

И кое-какие итоги
Уже обозначить пора:
У дней золотых на пороге
Холодные стынут ветра.

Покуда не поздно светает
И на сердце птичьем светло,
Окрепшие, сильные стаи
Подняться спешат на крыло.

И листья снижаются плавно.
И это всё значит: настал
В графе государственных планов
Четвёртый, последний квартал.


ЛЕТОСЧИСЛЕНИЕ 

Горели земли, и чернела высь,
И от разрывов закипали реки,
И свет, казалось, кончился навеки,
И реки слёз и крови пролились.

И жизнь над смертью потеряла власть.
И связь времён земных оборвалась.

Но – совершилось; и в конце концов
Сочли убитых… Не сочли тех многих
Безумных и безруких, и безногих,
И всех детей, не помнящих отцов.

Под страшный блеск салюта, вдовий вой
Тогда отсчёт годам был начат снова – 
На этот раз не с Рождества Христова,
А от войны последней мировой.


БАЛЛАДА О БЛОКАДНОМ ОДЕЯЛЕ
                                    
И моё рожденье означало:
Мне начало и конец войне.
От войны осталось одеяло
В нашем доме – и досталось мне.

Засыпал под ним, колючим, долго
По глухим уральским вечерам, 
Гладя треугольный – от осколка,
Крепкой штопкой заживлённый шрам.

Потому причастен Ленинграду,
Никогда не виданному пусть,
Всё про ленинградскую блокаду
Знал я – до слезинки – наизусть.

Знал, как страшно вздрагивали зданья –    
Артобстрел, и снова – артобстрел.
Чудом от прямого попаданья 
Мамин дом в ту зиму уцелел.

Дед мой умер. Брат, отец и мама
Жили, жили, жили всё равно.
И заместо вышибленной рамы
Одеяло вставили в окно.

А снаряды на излете выли.
И насквозь промёрзшее сукно
Тем осколком ранило навылет,
И навылет – двери заодно.

Выжили – душа осталась в теле.
Выжили потом ещё – на льду
Ладожском, расстрелянном, в апреле – 
У страны военной на виду.

Уместились вещи в одеяло.
Не вместиться было той беде.
Будто вся дорога до Урала – 
По колёса в ладожской воде…

Я родился. Жили – не тужили.
А году в шестидесятом мне
Одеяло новое купили
И почти забыли о войне.

Чтоб война не помнилась упрямо
И сыновним просьбам вопреки,
Одеяло старенькое мама
Раскроила на половики.


ПОСЛЕВОЕННАЯ МУЗЫКА

И будни как праздники были.
Заводы гудками будили.
И мальчики нашей страны
В отцовых пилотках ходили
Лет семь ещё после войны.

Играли в войну с колыбели
И ненависть знали к врагу.
Калеки безногие пели,
Сшибая на водку деньгу.

Нет, ради Христа не просили
Прошедшие смертный огонь, –  
Лишь руки их в горестной силе
Охрипшую мяли гармонь!

Им кланялись, в шапки кидали
И комканый рубль, и пятак,
И чисто звенели медали
Заплаканной музыке в такт.

И каждый в отечестве житель,
И даже кто стар или мал,
Себя как народ-победитель
По праву сполна понимал.

Победно! – с утра воскресений
Из окон, распахнутых вон,
Гремел соучастник веселий,
Пирушек лихих – патефон.

И всласть  
Об утёсовский голос
Стальная тупилась игла…

Гуляли! Пластинка кололась, 
Под пляску скользнув со стола.
И пели! – взахлёб, как в работе,
И бабы в свой песенный миг
На самой отчаянной ноте
По-вдовьи срывались на крик…

Те криком кричащие души
От болей и ранних смертей – 
Всё дальше, всё глубже, всё глуше
За порослью новых людей.

И лишь в озареньях мгновенных
Звучит мне, живущему, вслед
Та музыка – послевоенных, 
Неслыханно песенных лет.


КАМЫШЛОВСКАЯ БАЛЛАДА

                    
  М. П. Быкову

От войны в глубоком отдаленьи,
За Уралом, средь литых снегов – 
Тыловой по новому деленью,
Трёхстолетний город Камышлов.

Залезает на зиму в пимы.
Черпает водицу из Пышмы.
Сплески с вёдер – застывают следом…
С новогодним беспечальным снегом 
Смешаны над крышами дымы.

В школе – праздник, хвойный запах лета,
Печи там истоплены уже
И хватает музыки и света
Возле ёлки – в нижнем этаже.

Веселитесь! Веселитесь тише,
Провожая сорок первый год.
Мимо школы мальчик Быков Миша
С матерью на станцию идёт.

У войны не спросишь расписанья.
Но, заняв последний перегон,
По пути на фронт – с формированья – 
В полночь прибывает эшелон…

Колотя по стыкам стылой сталью,
Разметав стальное эхо вширь, 
Поезда минуют Зауралье,
Вывозя в сражение Сибирь.

День и ночь – и несть числа и счёта
Тем теплушкам в куржаке крутом,
Где недолгий обживает дом
Наспех испечённая пехота.

…Вдоль состава шум и гвалт такие – 
Перекрыть бессильны рупора.
Дозвалась солдатка Евдокия,
Докричалась Быкова Петра.

Снег утоптан чёрный на платформе.
Навсегда запоминай, малец:
В валенках и ватнике, по форме,
На ушанке звёздочка – отец!

Лиц родных свечение ночное.
Обнялись – и верят в чудеса…
Нынче им отпущено войною – 
Много. Может, целых полчаса.

И навечно отливаясь в горечь,
Их разнимет к расставанью клич.
Мальчик Быков Михаил Петрович,
Пулемётчик Быков Пётр Кузьмич!

Пробил час отваги и печали,
И под женский невозможный вой
Эшелон качнулся и отчалил
Прямо в пекло – в год сорок второй.


* * *

Дорога лесная, прямая.
Дорога в полях, васильки.
Устану – меня принимает
Блескучее тело реки.

Глаза закрываю – и сосны
Над плавной текучестью вод
В снопах раскосмаченных солнца
Взмывают, кренясь, в небосвод.

И чуден, и горько-несносен,
Примешивается без конца
К могучему выдоху сосен
Морозный душок чабреца.


КАТОК 

Кружащийся диск полутьмы,
Озвученный пением стали!
Каток, мы твоими детьми
Остались, остались, остались.

И годы раскручены вспять,
И это – доступное средство:
За мокрую варежку взять
Своё позабытое детство.

Ах, сердце, постой же, не трусь!
И сладкое вдруг ожиданье:
Сейчас я … сейчас я решусь
Впервые назначить свиданье.


* * *

Лето в самом начале,
Так земля хороша –
Ни единой печали
Не припомнит душа.

Цвет мать-мачехи ярок – 
Солнцепёком в лугу.
Мокрой льдины огарок
На речном берегу.

Удят с берега дети
Голубых пескарят.
– А давно вы на свете?
– А всегда, – говорят.

Смерть ходила по кругу
И – такие дела – 
Нынче выпала другу, 
А меня обошла.

Все мы – вечные дети,
Видно, есть про запас
За мгновенье до смерти
Чувство вечности в нас.


РУБЦОВ, 1967 ГОД 

	
Если только буду знаменит,
	То поеду в Ялту отдыхать.
			      Н. Рубцов

На человеке невысоком
(Судьба… поди её спроси!)
Сошлась как будто ненароком,
Как свет, поэзия Руси.

И – заоконный полдень вешний.
И свету этому в ответ
В глазах его стоял нездешний,
Как будто предвечерний свет.

Желая и страшась отсрочки
И без дыхания почти
Свои неловкие листочки
Я протянул ему: – Прочти…

Стихи задумчиво листая,
Теряя разговора нить,
Взглянул в окно: – Жара какая!
Пойдём, здесь рядом, пиво пить.

Его любили лес и поле,
Все веси матушки-земли.
Его в пивной любили: – Коля! –
Окликнули и увели.

Он улыбнулся, не обидел:
 – Ещё сойдёмся, не беда.
И больше я его не видел
И не увижу никогда.

Его леса, поля и веси
Заголосят по нём навзрыд –
И если будет он безвестен,
И если будет знаменит.


* * * 

Шаги мои раскованно тихи.
Дорога в лес мне исстари знакома.
За камышовой кромкой водоёма
Уже не тонут светлые штрихи.

По дну корзины – рыжиков огонь.
На дне души теснятся птичьи крики.
И капельки засохшей земляники
Вдруг невесомо падают в ладонь.

К ручью склоняюсь, и горька водица.
Так пыльный путник на исходе дня
Из-под руки заглядывает в лица:
– Я здесь бывал, вы помните меня?


О КРАСОТЕ 

Хорошо сработанное тело, –
Оттого и жаль: не на века.
Глядь, уже полжизни пролетело.
Вот и посошок у старика.

Не скупясь на муки и блаженство,
Вечную вынашивая стать,
Ищет в нас природа совершенство
И сумеет – может – отыскать.

Красота – чтоб старостью увечить,
Чтобы преклоняться – красота,
Чтоб ещё на миг увековечить
Линии бедра и живота.

Вот мы – в бронзе, мраморе, граните,
Как живые, только… Хоть кричи. 
Красоту живую сохраните,
Мудрецы, ваятели, врачи!

Да, неистребимы. Да, несметны.
Хорошо дожить бы лет до ста.
Может, оттого лишь, что мы смертны,
И бессмертна в мире красота.


* * *

Шорох, запах прошлогодней прели,
Птичье шебутное новоселье.
Выпал день срединного апреля:
Голубой, высокий, воскресенье.

Засветился на прибрежном склоне
Одуванчик – птичка-невеличка,
Будто у мальчишки на ладони
Хрупкое пасхальное яичко.

Будет лето, ягода-клубника.
Вьётся пар над прошлогодней пашней.
Вот и я от мала до велика – 
Завтрашний, сегодняшний, вчерашний.