о подборке рассказов Дмитрия Воронина, опубликованных на сайте «День Литературы»

Мы уже почти привыкли к тому, что русская жизнь – это анекдот: сплошная алогичность, несоразмерность, несуразность... И никак не можем прийти к тому, что явные признаки несоответствия реальности есть свидетельство трагического, рокового несовпадения природной жизненной энергии и формы, которую для этой энергии уготовала современность – в том широком её понимании, куда свободно может войти до полувека… Да, пожалуй, как раз и входит.

Читая и перечитывая короткие рассказы Дмитрия Воронина, всё время ловишь себя на мысли, что герои, изображаемые им иронически или с сарказмом, на самом деле люди, которым время не дало развернуться в полную силу, и силу эту теперь некуда девать – что поделать, она топится в водке, в каких-то немыслимых чудачествах, она корёжит судьбу героя – и тех, кто рядом с ним, она гаснет под насмешками окружающих… 

Практически за каждым анекдотом по большому счёту стоит трагедия неосуществлённости.

Вот современные «чудики» – они почти все озабочены проблемами масштаба глобального. Какое, казалось бы, дело лютому деревенскому пьянчуге до судеб мира? А вот ведь есть это самое дело! И пусть жена бедолаги мучается, соседи над ним смеются, башка трещит с похмелья – но ведь будет же, будет он снова собираться, как собирается Костыль, герой рассказа «Миротворец», с пьяных глаз миротворцем в Сербию, и мечтать о порядке здесь, в России, на своей родной земле: 

«…колхозы восстановим, деньги вовремя платить начнем, всех чиновников в районе в дерьмочисты переведем, а нашу бухгалтерию – им в помощники. Зарплату положим для них рублей в десять, доллар отменим и всех спекулянтов землю пахать пошлем. А сами в ихние дворцы вселимся – и на Kипр, в море купаться, каждую неделю на выходные ездить будем…» 

Завершение этого рассказа подтверждает нашу мысль: 

«– Цирк с тобой, да и только, – похлопывая Костыля по плечам, успокаивались мужики. – То ты армян рвешься от землетрясения спасать, как напьешься, то Белый дом защищать, то в Чечню воевать, а теперь вот в Югославию собрался. Клоун ты, Костыль.

– Так ведь душа у меня не на месте, – защищался сердобольный мужичок. – Как выпью, так всю эту несправедливость готов одним моментом изничтожить, а то ведь жить невозможно».

Вот это – «жить невозможно» – ключевое в понимании русского человека и всем известной русской беды. Он ведь и мужиков взбудоражил, этот Костыль, и, судя по их словам, и в их душах зашевелилась тоска.

Можно над этим смеяться, но своей избы, своего огородика, своей скотинки русскому человеку всегда будет мало. Он человек простора, человек мира. Ему интересны другие люди, ему близки чужие беды, он открыт и доверчив по отношению к миру, он готов напрягать силы, жертвовать собой – и всё это по ходу событий превращается обычно в пьяный анекдот. Таковы сюжеты рассказов «Лось», «Президентский пример», «Страшный сон»… 

И как у каждой медали есть оборотная сторона, так и у этой трагедии она, конечно, имеется. В рассказе «Последняя охота» показан тип человека противоположного свойства. Он сугубо материален, и не просто так, а жадно, яростно прагматичен, голоден и загребущ:

«Через двадцать минут раскрасневшийся от быстрой ходьбы и доброго дорогого коньяка временный хозяин приличного куска российской земли в окружении своей разномастной свиты вошел в лесную беседку, площадью с хорошую танцплощадку.

– Располагайтесь, господа, – покровительственно повел рукой губернатор, усаживаясь в мягкое итальянское кожаное кресло во главе огромного дубового стола.

Лениво ткнув вилкой в кусок ветчины, Антон Васильевич подал сигнал к началу трапезы. Окружение тут же  задвигало тарелками, застучало ножами и вилками. Оголодавшие за время охоты чиновники жадно набросились на еду. Сам хозяин пребывал в каком-то меланхоличном состоянии, будто в предчувствии чего-то непоправимого...»

Непоправимое не замедлило сбыться: на отставшего от губернаторской свиты охотника напал секач, набросился он и на тех, кто побежал на помощь, и свита, бросив на произвол судьбы хозяина, мигом рассыпалась, спасаясь. И кабана-то подстрелили, и главный любитель охоты жив остался – да вот сердце потом не выдержало… Тоже, вроде бы, анекдот – но со смертельным исходом. 

Два полюса житейских анекдотов, разведённые максимально далеко, как только возможно, и представляют два полюса современной русской жизни: и там, и там весел пир и страшно похмелье… Есть у Воронина и рассказ «Долгая дорога к дому», короткая история о том, каково между этими крайностями простым порядочным людям, которым остаётся, по словам одного из героев, «просто тихо жить», как живёт Татьяна Трубина из рассказа «Бедная Алка»… 

Иногда, впрочем, анекдот случается и «трезвый», как в рассказе-памфлете «Письмо-обращение» из цикла «Письма будущего человека», и оттого ещё более горький: 

«Дорогие мои зрители россейского телевизора, обращается к вам простой охранник простого супермаркета из города Дубы Андрюха Иванов, по фамилии которого вся Россия. Хочу я вам, мои дорогие зрители, вот чего сказать. И сказать на полную мою прямоту, честность и откровение. Ведь смотрите вы все наш телевизор, и мое обращение он врать не будет. И не будет он врать потому, что в нем все по справедливости, по-честному. А по-честному потому, что честные люди с экрана с нами разговаривают, нас уважают и со всей душевностью к обчеству, в котором я живу. Много умных передач и со знаниями в телевизоре для нас делается…»

Сразу вспоминается Евангелие от Матфея: «А кто соблазнит одного из малых сих...» Бесчисленно нынче соблазнённых…

Вот рассказ «Контрабанда», герой которого, Тимофеич, непонятно с чего пошутил над таможенниками и спровоцировал тем самым скандал и разбирательство:

«Да, – с уважением подумал Тимофеич, невольно распрямляя свою щупловатую фигуру, – у таких молодцов никакой шпион и контрабандист не проскочит, вон как глазами стреляет! От такого ничего не утаишь, я – свой человек, а и то заробел, что уж тут про людей с нечистой совестью говорить! На замке все ж, видать, наша граница, что бы там не болтали», – и старик, гордо расправив плечи, отошел к очереди, выстроившейся к столу, за которым проверяли вещи приехавших еще два красномордых бугая и худющая девица с ярко напомаженными губами.

– Что везете? – машинально спросил Тимофеича один из таможенников, запустив по локоть руки в сумку и быстро перебирая в ней вещи. – Наркотики, оружие, валюту?

– Я террорист, автомат с глушителем везу и мину с дистанционным управлением, – пошутил вдруг Тимофеич, пытаясь скрыть вспыхнувшую досаду…»

Зачем он это сделал? Он ведь среагировал с досадой на действие таможенника: «один из таможенников, запустив по локоть руки в сумку и быстро перебирая в ней вещи…», И досада скорее подсознательная, чем рассудочная, этакое эмоциональное сопротивление стандартной официальной, но по сути оскорбительной для Тимофеича процедуре! Он, в конце концов, вышел из ситуации победителем – смешно, абсурдно, но победил! Съел, давясь, лишний сыр, чтобы привезти жене хоть дозволенный правилами кусок.  

Иногда русский анекдот становится страшным («Туман»). Вообще, не случайно в подборке несколько рассказов – например, «Такси» или «Сильная любовь» – напрямую выходят на тему смерти: абсурдной, чудовищной, бессмысленной:  

«На восьмой, со смерти Куприяна, день Екатерина Матвеевна сама прошлась по деревне и к обеду набрала необходимую для похорон сумму. А уже утром девятого дня закрытый гроб с телом покойника стоял у сельской администрации для прощания. <…> Благоверную Куприяна ни до, ни после похорон в тот день так никто и не увидел.

А через три дня не просыхавшая от пьянства Любка споткнулась на предпоследней ступеньке своего дома и кубарем скатилась вниз, свернув себе шею. <…>
– Купрей за собою забрал, сердечную, – сделал вывод нахмурившийся Фёдор, не обнаружив пульса у Любки. – Любил, видать, сильно…»    

Очень часто рассказ у Дмитрия Воронина превращается в памфлет, сгущается до сарказма, уходит в сюрреализм или в метафизику. Такое впечатление, что автор ищет для своих героев выход, но находится этот выход где-то за пределами реальности (хотя и за пределами – рассказ «Праведник» – получается то же самое, ибо – опять Матфей: «что́ вы свяжете на земле, то́ будет связано на небе; и что́ разрешите на земле, то́ будет разрешено на небе…»

Поэтому, может быть, так важно развязать эти узлы русской жизни здесь, на земле, понять, что стоит за ними, что порождает их и затягивает буквально намертво.

Может ли развязать их литература? Скорее всего, может – но только вместе с реальностью, в неразрывном союзе с ней. И есть здесь один роковой момент, очень важный для понимания тайны всей нашей истории, всей жизни. Русская культура бытия – культура высокого напряжения: для неё нужны большие пространства, великие дела, высокие идеи. Только тогда она может развернуться в полной мере, в полной силе и красоте. 

Тоскливое прозябание уродует и губит русскую душу, топит безысходность в пьянке, порождает человеческие типы, вызывающие отвращение, а порой и ужас. И вот теперь, имея перед глазами целую галерею горьких русских анекдотов, увиденных и описанных Дмитрием Ворониным, анекдотов, граничащих с трагедией и всё время ломающих эту границу, давайте спросим себя: а что же дальше?

Это вопрос в первую очередь – к литературе. Жанр короткого рассказа (а Дмитрий Воронин пишет именно короткие рассказы) предполагает освещение жизни как бы вспышками, сюжеты выхватываются из неё один за другим, и общее эмоциональное впечатление складывается как мозаика из кусочков цветной смальты. 

Так вот, возникает впечатление некоего предела – за которым либо мы изменимся, то есть вернёмся к себе, либо нас в истории просто не станет. Наступившая эпоха крутых перемен – это ведь не только испытание, но и шанс Костылю из рассказа «Миротворец» развернуться в полную силу, ребятам из рассказа «Диспут» понять, что есть мы и что есть Родина, и что каждый человек, и тем более шестиклассник Алёшка из рассказа «Одинокая парта» ей важен и необходим…

Такое ощущение, что во многих рассказах Дмитрий Воронин целенаправленно движется к этому пределу, стремится определить его, обозначить, провести границу, за которой – пустота небытия. И горький сарказм многих его рассказов – не презрение, но предостережение. 

Нина Ягодинцева, Челябинск