(О книге Чураковой Т. Тепло предзимья : стихотворения. – Челябинск, 2022)

Ангел божий, ангел белый,
Ангел дымчатый, сквозной!..
Юнна Мориц

Новая книга челябинского поэта Татьяны Чураковой с подзаголовком «Книга стихотворений» уже своим названием создаёт ощущение, что читателю предстоит войти в стихотворный мир по тонкому мостику, узкой дорожкой, с настороженным сердцем. 

Предзимье – промежуток между осенью и зимой, сном и явью, хрупкое время, когда «последний предрассветный сон / прозрачно-простодушен, не тревожен…»

Кажется, и мир перед глазами поэта Татьяны Чураковой подобен «прозрачно-простодушному» магическому пространству, в котором сходятся разные времена года, стороны света, геологические пласты реальности. Или, сказать иначе, это наш автор за одним видит другое, сквозь пыльные декорации повседневности – с удивлением, восторгом, робостью – взгляд поэта устремляется дальше. И рядом и поблизости обнаруживается не серый город, но золотой лес; не только застывшее асфальтовое море, но и море полное живой неподдельной бирюзы. При этом и то, и другое, и видимое и прозреваемое, существуют на равных, одинаково необходимо, одновременно. 

В поэзии Татьяны Чураковой всё легко, светло, радостно – будто и впрямь какая-то добрая магия хранит автора посреди житейских бурь, – и нет ни бытовых неурядиц, ни человечьих горестей.  Здесь волшебство творится на кухне, счастье выпекается как пирог и даже дорога, строгая, что девица в платье «с белой ровной строчкой на чёрном фоне» – это не «путь далёк лежит» но напоминание о собственных нарядах, доме и чае на столе, за которым можно ждать, в «мягком вечернем свете». 

В поэтическом мире Татьяны Чураковой легко совмещаются-переплетаются неброские пейзажи Зауралья, читаные книги и чиненые вещи (и даже стихотворные строчки в ниточку, а «зелёная нить» канва и основа «гобелена осени»), не совсем гуманитарное образование с числами «Пи» и пронзительное ощущение хрупкости этого мира – со всей беспомощной поэзией и беззащитной простотой.  
Проснись, взгляни – мир может приоткрыться
В своей перворождённой простоте

Без украшений, цвета, вешних грёз…
Лишь ветер – вечный, одинокий сталкер,
Да истина в простом своём остатке – 
Она на серых ветках голых гнёзд…

Можно сказать, что в основе мелодики здесь романтический настрой и посвящённая чистой красоте поэзия Татьяны Чураковой дарит светлые чувства. Автор владеет словом как художник палитрой, сдержанный образный ряд большинства стихотворений образует полноценные картины, скупые на краски, но не одноцветные, не серые, не блёклые. Совсем наоборот. 
Осень. И первый уверенный яркий мазок – 
Рыжая прядь в шевелюре зелёного клёна.

Поэт в своём стихотворении говорит о быстро-уходящем лете и о «роковой черте» отделяющей прошлое от будущего, но печаль и неотвязные мысли перекрывает умение находить на полотне жизни сочный цветовой акцент, «яркий мазок» – или даже создавать его самому. И всё это без нажима, на полутонах, в намёках и прозреньях. 

Недаром то и дело в поэзии Татьяны появляется образ танца (есть даже стихотворение с названием «Бал»),  присутствует признак игры. Словно оправдываясь, наш автор подчёркивает – это не она придумала, всё так и есть, сама природа вовлекает человека в хоровод волшебных превращений, солнце и озеро, небо и вода подают пример, позволяют:
…играть беспечно в свою игру
На ноябрьском северном на ветру…

И только немного жаль, что суровые люди в валенках на блестящем паркетном льду размечают лунки, а не танцевальные позиции. 
Крошат наживку и проруби рубят – 
И не желают вальсировать. 

Поэзия не даёт ответов на «вечные вопросы» но помогает держать правильный ритм. И кто виноват, если человек в суете трудовых будней забывает о музыке танца, о стихах и песнях. 
Завистлив, злобой одурманен,
Среди прозрачной светлой рани
Он был истерзан и изранен – 
Тот, кто, работая не пел.

Виноватых нет, просто мир людей слишком охотно подчиняется числу и мере, хронометражу, дорожной разметке. И теперь здесь не прощают «искренность ребёнка» и город, «большой пароход», задаёт ритм каждого дня и прожить отмеренный промежуток можно, только если ты сам «собран и сосредоточен, прагматичен, достаточно честолюбив». И всё-таки чудо возможно даже в мегаполисе. И даже там, где «край суров, обычай строг» есть – хотя бы «строчкой в тетради» – памятование о милосердии Божьем для тех, для кого «любовь и милость Бог».
И как-то просто и легко
Возникнет трепетно и чутко
Никем не пуганное чудо…

Сложность творения чудес в пространстве, заполненном машинами, математикой и людьми, не желающими танцевать делает сложными поэтические тропы и созвучия.  

Порой Татьяна отступает от благоприобретённой гладкописи в сторону фольклорных интонаций. И тогда размышления матери о будущем ребёнка заставляют переиначивать-разворачивать пословицы-поговорки. 
…Яблочко от яблони 
Недалёко катится.
Недалёко катится только больно падает – 
Зацепилось платьицем
За зарю, за радугу…

В другом случае Татьяна Чуракова вместо традиционно-прибауточного языка выбирает прямо противоположный, нарочито утяжелённый, почти прозаический стиль речи. 
Что ж, пора, выходи, – кто-то скажет однажды ночной порой…
И мы встретимся, и это будет тот самый Рай.

Стихотворение на бытовую тему, рассказ о каком-то давнем походе в лес по грибы-по ягоды как будто не должен звучать так сбивчиво, тематика скорее предполагает ритм подобный плясовому, на мотив калинки-малинки. Но в том-то и дело что язык всегда связан с содержанием – и благодаря заданному ритму, за простыми бытовыми подробностями читателю открывается история о разлуке и безвозвратности. И «тот самый» Рай – это не просто возвращение к приятным моментам прошлого, но обязательная встреча с тем, кто был близок и дорог. 

К достоинствам нового сборника Татьяны Чураковой хочется отнести периодическое авторское обращение к тому, что для многих и многих существует за границами приятного, уютного и обитаемого. Здесь поэтические строчки часто даются не просто («пахота строк») – да и как иначе, если это и есть единственно-возможный хрупкий мостик-жёрдочка, соединяющий прагматичный мир, в котором так много клеток и клеточек и мир, где невозможное возможно, где даже заметённая снегами берёза не просто кажется сестрой, но может стать птицей. 

Чтобы обрести крылья нужно в них поверить, чтобы поверить небывалому нужно принять обычный мир, во всей его сложной двойственности – ведь крыльев всегда два.

Татьяна Чуракова не просто верит в возможность чуда, но знает, что «истина в простом своём остатке» требует разных слов – а иногда и молчания. 
Утренний Ангел «поспешен, и весел и юн» он приносит из занебесной выси «мелодии, рифмы, любовь и тепло»

И, начиная новый день, поэт открывается городу и миру – и мир открывается ему «черепками, крошкой, стеклом» во всей своей алогичности и дисгармонии. 
И понятно не будет где и сколько
Собирать нам будущего осколки
Что-то треснуло – видимо было непрочным, 
Разлетелось по миру, по этой ночи,

По дворам, по городам, по домам казённым
Черепками, крошкой, стеклом, позёмкой…
Я почувствую всей иссечённой кожей,
Как найти их трудно, сложить их сложно…

И тогда на смену радостному «утреннему Ангелу» приходит «торжественный Ангел вечерний» которому не нужны слова, но которому внятна грусть и даже в молчании он «жалея, утешит». 

Бог весть, может быть это один и тот же небожитель – ведь и истина, какой бы простой она не была, открывается всегда по-разному. Поэзия, и, шире творчество, подобно ангелу Юнны Мориц может приходить свободно даже в невольничьи застенки – и тогда измученный тоской по родной Испании Сервантес легко признается в любви к жизни. 
Ангел божий, ангел белый, 
Ангел дымчатый, сквозной! 
Что со мною ты не делай, 
Все же сладок путь земной.

Думается, эта дымчатая прозрачность и стеклянная хрупкость подлинного бытия знакома и Татьяне Чураковой. И поэзия становится не украшением жизни, но открытием неизбежной красоты. И стихами делается сама жизнь.
Весенняя колея – 
Оттаявшее двустишье.

В предзимье обретается тепло, над серыми крышами города распахивается бездонное небо, в «осколках будущего» открывается гармония вечности. Наш ангел-хранитель сделан из лёгких стихов, хрупкого обещания чуда и стеклянисто-морозного воздуха – и нет его сильней. 

Алексей Панин