В искусстве, в жизни, в природе нет и не должно быть лишнего: как бы ни казалась нам безгранично щедрой творящая сила духа – она не создаёт и не хранит ничего напрасного или пустого. Всё исполнено смысла и направлено на сбережение драгоценной хрупкой ткани бытия. Порой мы обманываемся как дети, принимая видимое – и слишком очевидное – за главное, основное, и пренебрегая тонким, невесомым, а потом оказывается: это почти невидимое нечто и было прозрачными нитями, на которых держалось над безднами бесчеловечного мрака наша жизнь.

Сказанное в полной мере относится к поэзии – странному, казалось бы, ремеслу, безобидному увлечению, необъяснимо приводящему в созвучие наши откровения и метания, нашу будничную тоску и детскую жажду вечности. Поэзия была и остаётся нитью, связывающей нас со всем единством мира, с его таинственными, исполненными света и музыки высокими этажами, куда нам, как малым детям в праздничную залу, обычно удаётся заглянуть только украдкой, через случайно приоткрывшуюся дверь... Зато мрачные бездны, где нет человеческого, где всё живое гаснет, застывает и каменеет, отверзаются каждый раз, когда мы опираемся на материальное, на первый взгляд незыблемое, но слишком быстро рассекаемое трещинами, из которых дышит холодное чёрное пламя небытия.

Поэзия живёт с нами и в нас – и с нею происходит то же самое, что и с нами. Вернее, наше чувствование и понимание поэзии изменчиво: оно может быть ложным или истинным, формальным или сущностным, устремлённым к духовному или тонущим в обыденности. Если говорить о поэзии сегодняшней – она в том же кризисе, что и весь мир, на том же роковом перепутье, где человеку обозначены минимум два ясных пути – вверх или вниз, во тьму или к свету, и множество путей кривых, в конечном итоге после долгих блужданий возвращающих к тому же выбору.

Но в чём роковое перепутье поэзии? Здесь, пожалуй, даже и не развилка, а крест. Потому что одна линия, вертикальная, – вниз, ведёт к самости (я), а вверх – к общности (мы). Вторая линия – горизонтальная – весь размах от рассыпания человеческого мира в прах до собирания и рифмования его с непостижимым целым Универсума. В центре креста – Человек и его Слово. И борьба за него (за них) идёт повсюду.

Чтобы понимать смысл современной полемики вокруг поэзии, нужно всмотреться в это роковое перепутье внимательно. Вот ось, где общности противопоставлена самость – как отражает это современная поэзия? В самом что ни на есть сущностном вопросе: самовыражение ли она (т.е. вытряхивание ли души своей вплоть до самых тёмных и чудовищных углов и подвалов сознания и подсознания) – или самосотворение, выстраивание себя по законам гармонии, ограничение тьмы и её высветление, утверждение света? Поставленное во главу творчества самовыражение гибельно и для творчества, и для человека. Ведь человек, и его сознание – не столько результат, сколько процесс развития духа, долгий и опасный путь, вовсе не обязательно с запрограммированным счастливым финалом. И человек несёт за себя ответственность сам. Собиранию противопоставлено рассыпание – и это тоже сущностный вопрос: созидатель человек или разрушитель, в космическом масштабе – носитель импульса энтропийного или эктропийного? От свободного выбора личностью своей роли зависит и наша общая космическая участь. И есть ли более очевидный способ, чем поэзия, обнаружить гармонию или разлад личности, вектор её устремления, степень со-гласия с миром вокруг? Едва ли…

Главная космическая битва за человека сегодня происходит в мире поэтического – связующего, проективного, возводящего человеческий дух к максимально возможной высоте. Утрата и рассеяние поэтического будет означать окончательное отпадение нашего мира от Мiра всеобщего, выпадение его в хаос и тьму, где места человеку нет.

…Так что же поэзия сегодня? Самосотворение настойчиво подменяется самовыражением – и стихи перестают быть нужными для жизни, зато становятся интересными для современной филологии, всё более падкой на новизну форм и всё менее стремящейся в глубину смыслов. Поэты перемещаются в тусовку, поэзия – в филологическую резервацию, вертикальное пространство слова занимают нисходящие в дурную бесконечность тексты-«верлибры»…

Трудностям и самоограничениям строительства предпочитается безудержное веселье рассыпания, разрушения. И каждый, кто берётся сегодня за перо, ясно зная либо вообще даже не подозревая о битвах за Слово и Человека, вольно или невольно принимает одну из сторон. Выскажу пока ещё крамольное, но уже совершенно очевидное мнение: даже самая робкая, начальная поэтическая попытка в противопоставление разрушению собрать мир в гармоническое целое дороже сегодня стоит, чем филологически изощрённое и оснащённое головокружительными метафорами самовыраженчество.

И пусть нам говорят раз за разом, что история литературы повторяется, что за разрушением обязательно последует созидание – очевидно же, что созидание последует, только если останутся – и останутся верны себе! – строители, сохраняющие свой опыт, мастерство и цельный образ-проект настоящего и будущего.

Смысл поэтического глобален, и не стоит искать его исключительно в изысканных изданиях стихов или в филологических экзерсисах – поэтическое пронизывает всё бытие, начиная с наивного лепета пестушек и завершая тем, то называют «поэтической заумью» (а по сути это «вылазки в непознанное», попытки запечатлеть его на уровне звука, в суггестии расплывчатых образов). Поэтическое есть – и его должно хранить – на всех «этажах» нашего сознания, ибо оно восходит вертикально и за собой возводит человеческое Миро-здание.

Поэзия убаюкивает, пестует, затверживает, одушевляет и воодушевляет – она проектирует человека во весь его будущий космический рост.

Открывая избранные стихотворения Александра Кердана, мы, по сути, открываем книгу его жизни, где поэтическое в полной мере выполняет свою охранительную задачу. Русский офицер, русский поэт, лидер литературного движения Урала, Поволжья и Сибири, объединивший разрозненные писательские организации в самый сложный и опасный для современной словесности период, Александр Кердан верен себе и в большом, и в малом. Верен себе – это значит, верен слову, верен служению. В шаткие времена, когда жизнь человеческую срывает со всех якорей, когда кто-то ищет опору для души, а кто-то строит жалкую броню бытового благополучия, поэт выбирает в спутники слово – и идёт с ним через всю жизнь, обретая память и опыт – и ни в чём не изменяя главному служению в его честной, искренней простоте и чистоте.

Это начинается с зорких молодых наблюдений – стихов раздела «Звонкий снег»:

Старики в больничном коридоре.
Дед и бабка…
Кто ведёт кого?
Он ли для неё теперь опора
Иль она – опора для него?

Пригляделся.
Мне понятно стало,
Что вопросы неуместны тут:
Жизнь так крепко двух людей спаяла,
Расцепи – и оба упадут.
(1986)

В этой части книги много подобных простых и мудрых в своей простоте замет для будущей жизни и будущего служения литературе. И вдумчивому читателю уже ясно, что не поиск формы для содержания, а собирание и выстраивание самого смысла ставит своей задачей автор, уходя тем самым от привлекательно-завораживающей поэтической сложности к ясному смыслу главного. В «Звонком снеге» есть пронзительно-чистое, хотя, на первый взгляд, вроде бы и просто повествовательное, стихотворение «Валенки», посвящённое маме – стихотворение, которое автор часто и сейчас читает на литературных встречах, пронеся его из юности в зрелость так же верно, как и саму тему чистого мужского благоговения перед матерью, женщиной, поэзией, Родиной, верой. Эта вертикаль, обычно так трудно выстраиваемая в юности, ведёт и держит потом всю жизнь, она взывает к чувству долга, оберегая душу от соблазнов на долгом пути. И потом, как будто начиная яснеть в темноте, возникает, проступает из ясного, простого, повествовательного смутная, едва выразимая, предощущаемая глубина:

Кто одиночеством храним
И впрок потерями испытан
В любви, не отягчённой бытом,
Но порождённой всё же им, –

Тот знает: праздники нечасты,
Как всплески звёздного весла,
Которым ночь гребла и к счастью
Или к несчастью нас несла,

Презрев и знанье, и незнанье
Всех прошлых и иных веков…
И было тишины звучанье,
Как предвкушение стихов.

И этот миг соединим
Казался в лунности разлитой
С любовью, порождённой бытом,
Но не отягощённой им.
(1994)

Подтверждением всего вышесказанного могут послужить слова пермского поэта Николая Домовитова, его отзыв на одну из первых книг Кердана: «Одним из безусловных достоинств стихотворений Александра Кердана является то, что за ними стоит живая человеческая судьба, что нет в них того эгоцентризма, которым грешат произведения многих его сверстников. Радует и то, что поэт остаётся верным традициям русской поэтической школы. Новомодные, быстро меняющиеся течения не коснулись его, не ринулся он в формотворчество и рифмованное трюкачество. Большую роль в этом, наверно, сыграла служба в армии, прививающая человеку чувство коллективизма, и чувство ответственности за дело, которому хочешь посвятить свою жизнь».

Коллективизм в поэзии? Казалось бы, странное явление, так ведь? Поэзия глубинно личностна, и хором стихи не пишутся. И тут можно измыслить всякое, но снова, как в любом выборе между лукавством и простотой, сила оказывается именно за последней: коллективизм в поэзии – это ответственность за слово, за дело, за людей, которые рядом. Опять «судьбинский» (как любит говорить сам автор) выбор, спасительный во времена, когда всё вокруг раcсыпается, атомизируется.

Есть поэты, глубоко уходящие во внутренний космос души – Кердан принимает в свой космос окружающие вещи, людей и события, осмысливая и связывая их, выверяя, как по отвесу, по главной смысловой оси. Это не то чтобы непривычно новой филологии – просто малоинтересно сегодня, но ведь поэт служит не филологии, а поэзии:

Судьбы моей военный эшелон,
Неотвратимо мчащийся куда-то.
Теплушечный, как в давнем сорок пятом,
Где все мы улыбаемся девчатам,
Что машут нам платочками вдогон.

Сначала ты застёгнут по уставу,
Но вольнице уставы не по нраву,
И посредине долгого пути –
Расхлёстанный, почти уже базарный,
Но всё ж – военный, так как дух казармы
Ветрам, и тем не просто извести.

...Пусть всё быстрей дорога под уклон
И многое уже невыполнимо,
Когда Отчизна проплывает мимо, –
И ей ты служишь,
ею же гонимый,
Судьбы моей военный эшелон.
(1990)

«Что бы там ни говорили, а российская поэзия жива и имеет большое будущее. В этом я убеждаюсь каждый раз, как открываю новый сборник стихов моего друга Александра Кердана. Знаю его с тех пор, когда он был ещё старшим лейтенантом, а сейчас на его плечах большие звёзды полковника. Я видел, как мужал он сам, как росло его поэтическое мастерство, как развивался его замечательный талант... Сколько же в стихах Александра ярких образов, доброты и печали… Истинный поэт, без сомнения!» – эти слова учителя, фронтовика, екатеринбургского поэта Венедикта Станцева, наверное, особенно дороги Кердану, ибо в них не только поэтическое учительство и признание, но ведь они в высоком смысле и сослуживцы...

И вот уже в подробностях жизни словно сама по себе начинает проступать незримая прежде глубина и сложность, в монологах и диалогах прорисовывается иные этажи пространства, куда человеку, не выстроившему свой мир, и заглядывать-то опасно:

Я выбрал окно, где простор не стесняем домами,
Где тополь июню зелёными машет руками.
Где кажется жизнь бесконечна, как синь в поднебесье,
Где прошлое с будущим сразу пришли в равновесье.
А вот и судьба моя – ищет меж ними ответа...
Я выбрал окно, и оно распахнуло мне лето,
А дальше – опять листопад и метельная замять...
Но смотрит судьба на меня молодыми глазами.
И верится в то, что мы с нею совсем не стареем,
Покуда на мир поглядеть, как впервые, умеем.
Покуда плывут облаков бригантины над нами
И сами пока мы с небес не глядим облаками...
(2000)

Вечное в поэзии Кердана появляется в неразрывном соединении с вещным, но чаще всего всё-таки не как называние, а как упоминание, отсыл, наивысшая координата, которую и нельзя упускать из виду, и невозможно определить чаемой словесной точностью:

Опять на темы вечные пишу,
Поскольку человек, увы, не вечен...
Осенним полднем радостно дышу,
А за окном уже январский вечер.

Высоких звёзд искристый хоровод,
Снег – на висках, и не успеть проститься...
И не дано узнать мне наперёд
Всё то, что утром, может быть, случится.

И тут спасает Вечность...
Жизнь и смерть,
Любовь и нелюбовь – то свет, то тени...
Когда не можешь в завтра посмотреть,
Легко судить о судьбах поколений.
(2001)

Эмоциональная палитра книги полна самыми разными красками – и каждая уместна, каждая нужна. Цельность поэта и его личной Вселенной определяется этой полнотой. Оттеняя темы высокого и вечного, в книге проскальзывают светлые искры смеха, порой – самоиронии, они – от полноты жизни, от радости ощущения её сил. Но от года к году, от раздела к разделу кристаллизуется жизненная философия, и – как ни странно – всё выше поднимается поэт к романтическому, хотя, казалось бы, опыт, бремя лет (а поэтами оно ощущается особенно остро)…

Ощущение счастья
похоже на мёд,
до того, как собой
он становится в улье…
И несут его пчёлы,
нацелясь, как пули,
золотисто пронизывая
небосвод.
Он ещё – предвкушенье
себя самого.
Невесомость.
Порыв,
что сродни вдохновенью.
Нет ни крыши, ни стен –
только солнца свеченье
да цветенья дурманящее
торжество.
Чтобы после забыть,
что родился цветком,
был пыльцою, нектаром –
за миг до полёта,
летним днём,
замурованным наглухо
в сотах,
для того лишь,
чтоб сладость почувствовал кто-то…

Счастье – запах вначале
и горечь потом.
(2004)

Обратимся ещё к одному отзыву – к словам московского поэта Валентина Сорокина: «Волевая энергия слова. Чеканная тональность строки. И абсолютная твёрдость духа, окрыляющая сердце говорящего русского витязя! Вот – моя искренняя характеристика, стихов Александра Кердана. Хозяйскую сноровку и неугомонную человечность в его стихах я сравниваю с хозяйской сноровкой и неугомонной человечностью в стихах Бориса Ручьёва: очень похожи, очень родственны! Талант – суровость. Талант – доброта. Талант – любовь и надежда».

Стал день длинней, погода холодней –
В природе всё разумно и прекрасно.
И в череде тоскливых зимних дней
Люблю тебя спокойней и нежней,
Что с возрастом, должно быть, сообразно.

Люблю тебя нежнее, но при том
Спокойствие моё – не есть остуда.
Так в ореоле солнца золотом
Тепло таится, то, что подо льдом
Земле ещё не ведомо покуда.

Но день длиннее, значит, каждый час
Зиме не стоит хмуриться сердито.
Лёд всё прозрачней, всё ранимей наст,
Всё очевидней перемены в нас,
Всё ощутимей то, что в сердце скрыто.
(2008)

В отклике Валентина Сорокина появилось имя поэта, обозначающее ту самую традицию, о которой шла речь в начале – именно к ней можно отнести творчество Александра Кердан традицию собирания мира вокруг себя в противовес традиции глубокого погружения во внутренний Космос. Что характерно для поэтов-собирателей? Они не пренебрегают бытом, но стремятся превратить его в бытие – обратите внимание хотя бы на название этой книги Александра Кердана: «Подробности жизни». Не боятся повествования, сюжетных стихов. Спокойно относятся к устойчивым эпитетам и выражениям, употребляя их в качестве обозначения традиционных смыслов. Любят сравнения и кольцевые композиции, рефрены и другие приёмы, надёжно скрепляющие художественную ткань. Им по душе силлабо-тоника, именно потому, что она несёт в себе гармонию смысла и звука.

А внутренний космос требует иного – головокружительной метафорики, прихотливого метра, необычности и новизны… И вот что интересно: если поэтическое направление, к которому принадлежит Александр Кердан, спокойно принимает все метаморфозы в стихах своих коллег по поэтическому ремеслу и признаёт их художественную состоятельность, то коллеги-то как раз в подавляющем большинстве к традиции (а поэтическое направление, в котором работает Кердан, для русской поэзии является традиционным и магистральным) относятся если не резко отрицательно (всё это было, да и поэзия ли вообще), то снисходительно. Впору было бы обидеться на собратьев по перу, но присмотритесь к ситуации: целое (традиция) легко вмещает в себя часть, даже отличную в чём-то от него, а вот часть не может принять в себя целое – и отрицает его, отказывая при этом себе в возможности обогащения и развития… Так что не только вокруг поэзии происходят споры и битвы, но и внутри неё самой поиск взаимопонимания по-прежнему остаётся первейшим вопросом. Самим стихам едва ли нужно истолкование: они либо становятся собеседниками читателя, либо нет. Но мы попытались разобраться, что же такое «Подробности жизни» Александра Кердана в контексте сегодняшних полемик вокруг поэзии и внутри неё, с точки зрения сущностных задач этого высокого ремесла и служения.

Избранное – всегда итог, промежуточный, условный, но, тем не менее, обобщение неизбежно, а ему подлежат и лирические стихи, и циклы, и поэмы, и переводы. А за обобщением просматривается вывод, который – не финал, но программа новой жизни, теперь с чистого листа, поскольку многое отпущено вместе с этой книгой. Спросим у поэта: а вывод – каков? И он отвечает нам, закольцовывая, скрепляя учительское и ученическое, явное и скрытое, прошлое и всегдашнее, бытовое и бытийное в стихотворении, написанном совсем недавно:

Учитель написал про улицу и липы,
А там тогда росли сплошные тополя…
Но он-то был – поэт, воистину – великий,
И вещие слова услышала земля.

Навеки мы его однажды проводили,
И сразу опустел писательский причал…
А после тополя на Пушкинской срубили,
Здесь липы зацвели, как Станцев обещал…

Так пусть живёт в веках пророческое слово,
Таится в немоте и расцветает вновь,
Как верный знак, что жизнь светла в своей основе
И нежности полна, как поздняя любовь,

Которая глядит на мир смиренно, мудро
И не винит судьбу, что дней в запасе нет…
По улице спешит доверчивое утро,
Как будто в первый раз, вдыхая липы цвет…

Нина Ягодинцева