Сохранить имена для потомков
27.01.2022
Удивили и порадовали: юбилейный творческий вечер Александра Кердана
01.02.2022
Юбилей — это повод для стихотворений
29 января у поэта и педагога, культуролога и фотохудожника Нины Александровны Ягодинцевой юбилей. Координационный Совет АсПУр поздравляет Нину Александровну с круглой датой и желает ей долгих творческих лет!Нина Ягодинцева
Мои снега – моя отчизна Стихотворения разных лет
* * * В средоточье города и мира На туберкулёзном сквозняке Что тебя спасло и сохранило, Как ребёнок – пёрышко в руке, Иногда, стремительно и кратко, Словно лёгкий солнечный ожог, Взглядывая на тебя украдкой И опять сжимая кулачок? В темноте невыносимо тесной, Крылышками смятыми дрожа, Замирала в муке бесполезной Крохотная слабая душа: Разве голос? – Где ему на клирос! Разве сердце? – Купят, не соврут! Но темница тёплая раскрылась И открылось тайное вокруг: Что ж, взлетай легко и неумело, Где бессчётно в землю полегли... Родина – таинственная мера Боли и любви. * * * Необъяснимо – там было что-то иное: В радужной плёнке палящего душу зноя Горы вдали, и облако над горами, Словно платок, безнадёжно прижатый к ране. Что-то иное: и поделиться не с кем Не одиночеством – чистым озёрным плеском, Зыбью, качающей лодочку или щепку… Непостижимо! Но держит легко и цепко, Словно репей, высыхая до золотого, Память: ещё до света, ещё до слова. Только тогда, не владея высоким слогом, И никаким вообще, я делила с Богом Тайну молчанья и тайну преображенья: Лёгкого струения и скольженья... Но то, что было водой, настигает лавой, Славой кромешной и оттепелью кровавой, Зверем, молча кладущим лапы на плечи, Властно зрачки сужающим: жажда речи. * * * В грязных берцах, широких чёрных штанах, Куртках с жёлтыми буквами на спине, Пересыпая словечки от бэ до нах, Они идут по своей войне: Бинтуют раны, курят в кулак, стреляют из-за угла – Такие дела. Вокруг супермаркет, ткани, туфли и сумочки от кутюр, Или, скажем, пешеходная улица, выходной, Полно детей, старушек и всяких беспечных дур На каблуках и в шляпках… И тут они со своей войной. И в тёплый воздух врывается ледяной. Как наложение в фотошопе, или технический сбой портала, Или музыка, упавшая на три октавы В прах и скрежет, в тиски смотровых щелей, В алый кирпич и доски свежих развалин. Мы слишком привыкли к миру. Жалей или не жалей – Он нереален. Так занавеску срывает взрывной волной – И на грязные берцы, тлея, падают клочья. Вот реальность. Она никогда не была иной, И кто-то сейчас видит её воочью. Мы не наивны. Мы честно предпочитаем ложь. И нам пока ничего не мешает, ну разве кроме Этих, в чёрном, идущих сквозь праздник жизни как нож Сквозь тёплый хлеб, оставляя крошки и капли крови. * * * Покуда ехали, стемнело. И свет, испуганный впотьмах, Метался, рвался то и дело И опрокидывался в страх. Но обочь, с каждого пригорка, Куда усталый взор ни кинь, Звенела нестерпимо горько Сухая серая полынь. Сама уже почти у края Апрельского небытия, Она как будто бы украла Дыханье жизни для тебя. Родной земле почти чужая, Забытый пестуя мотив, Она немела, провожая, И умирала, проводив. * * * Нельзя ни на миг оставить одну Эту полночь, эту страну, Наилегчайший из всех даров – Эту бессонницу на Покров. Нельзя ни на миг! Но, закрыв глаза, Я забываю про все «нельзя», Я затеваю почти побег Пламенем вдоль невесомых век. Я прохожу по сырой траве С белым лебедем в рукаве, С тихим озером на душе – И открываю глаза… Уже? Да. Ни на миг. Разверни теперь Белый свиток своих потерь. Белым по белому – о былом: Лебедь, бьющий о лёд крылом. То-то зима в России долга! Из году в год на Покров снега, Да и какие мы сторожа – Укараулишь тебя, душа?.. * * *Александру Конопелькину
Окарина окраины, скука Долгих жалоб на бедность и страх... Но едва безысходная мука Умолкает в неловких руках, Серебро покрывается чернью И губительной зеленью – медь... Только в утлом своём заточенье Тёплый воздух пытается петь И однажды из слабого праха Выдыхает себя невзначай... Остальное – печаль и неправда: И неправда, а всё же печаль. *** Мороз дымился, ночь гудела, Гул, растекаясь, уплывал. Луна рассеянно глядела На Уреньгинский перевал. По правую почти отвесно Вставали за скалой скала, А слева открывалась бездна И в беспробудный сон звала. Клубилось трудное дыханье Тяжёлых фур, больших машин – За дымом, как за ветхой тканью, Рождался свет, непостижим, И у парковки автоланча, Вокруг тепла на полглотка, Толпились ели, чуть не плача Под тяжкой ношей куржака... Но, выдохнув за перевалом, Зажав удачу в кулаке, М-5 легко срывалась в слалом И устремлялась вниз, к реке, Где, лёд проламывая силой, В любые злые холода Дышала, пела, говорила Живая чёрная вода… * * * Четыреста лет монастырь стоял И семьдесят лет – пустырь. Камень стёрся до дыр и свет золотой остыл. Храм восстановили, закрыли дверь на замок, И с этого дня идущий мимо порою услышать мог: Поют, Господи! Словно издалека, Пыльцой прозрачной осыпаясь на облака, Слёзной радугой озаряя глаза – Высокие женские голоса. Из-за узких окон и толстых стен Слов и не разобрать совсем – Только сам полёт молитвенных голосов, Понятный без слов. Подходили к порогу, тяжёлый ключ вставляли в замок, Слушали: звучит ли хор неведомый, или смолк? Тихо под сводами. На домотканых половиках Серебрится прах. Выходили. Лязгала дверь. Не поют – молчат. В селе палили костры, лежал удушливый чад, Внизу в овраге молча журчал родник… И не у кого было спросить о них. Как принять на веру вечный небесный труд? Дадут ли тебе на поруки поруганный этот сад? Мимо проходишь: Господи, как же светло поют! Дверь отворяешь – пусто. Нет никого. Молчат. Но прорезается в сердце лёгкий высокий звук И прорастает к небу через живую ткань: Сколько же здесь работать, не покладая рук, Не раскрывая тайн… * * * Спины, надломленной в поклоне, Не выпрямить, сколь ни моли, И неба не увидишь, кроме Сырой земли! Какой бы ни был рай завещан – Теперь он наглухо закрыт, И позвоночник сетью трещин, Как провод сорванный, искрит. Теперь, воспомнив о высоком, Клонись главой до грязных плит: Оно придёт холодным током, Придёт, настигнет и спалит! И так же метко царский посох Лицом бросает в ту же грязь Того, кто самовольный послух Несёт по жизни, не клонясь. Но сладко падать на колени В моленье, жажде, удивленье И припадать к земле сырой, Навылет сбитому стрелой Стремительного света... * * * Безобразно надорван конверт. Занимаются пламенем строки, Поднимаются вверх Вихревые потоки – Как читает огонь! Никому Не дано восхищенья такого: Прожигая привычную тьму, Рассыпая на искорки слово. И мгновенно сминая листы – Непрочтённого в них не осталось – Обрывается вдруг с высоты Вниз, в золу, в пустоту и усталость... Ты же знаешь, слова не горят: Тот, кто верно за ними угадан, Выпускает их в маленький сад, На цветы – к мотылькам и цикадам. * * * Холодно сердцу, не видно ни зги. Жизнь воробьиного пёрышка легче. Кто-то несёт по дороге навстречу Белый светильник январской пурги. Оберегая неровный огонь, Вьются и стелятся тонкие ткани, То приникая к мерцающей тайне, То разлетаясь неровной дугой. И заметают невидимый след, И обнимают, и прячут в пелёны Тьмою немыслимой усыновлённый Свет одинокий, покинутый свет... * * * Всё было ясно – юг ли, север ли, Но где-то за чертой, вдали, Снега ходили, смуту сеяли И золотое солнце жгли. Бурьян толпился по обочинам И неохотно спину гнул, Когда летел по древним вотчинам Холодный гул, Когда, бездонный омут времени Пронизывая по прямой, Дорога мчалась, крылья реяли, Мерцали пёстрою каймой… И вдруг пространство словно вынули Из вечности, со всех сторон – И мы застыли над руинами Давно покинутых времён, Где смуты гневные погашены, Где страсти прежние – зола, Где облака ветшают – башнями, Седыми добела… * * * Переживя глухое бездомье, Вёрсты тоски, Берёшь ли нынче крошки с ладони, Пьёшь из горсти? Званая столькими именами – Всё ль налегке? Таешь ли, словно заря в тумане, Снег в молоке? Да, неизменно, по-детски робко, Пряча лицо, Ни одного не забыв урока – Любишь, и всё. Ибо восстанут они из праха – Пепел грести, Где же им будет прильнуть без страха К свету в горсти? * * * Сквозная память, тайная беда, Извечное кочевье в никуда... Бессонницы зелёная звезда Бессмысленно горит в пустых осинах, И низко-низко виснут провода Под тяжестью вестей невыразимых: И острый скрип несмазанных колёс, И полуптичьи окрики возничих, И сладковатый вкус кровавых слёз, Из ниоткуда памяти возникших, И слабый крик младенца, и плащи, Трепещущие рваными краями, Безмолвно раздувающие пламя Нощи... Ты знаешь всё. Раскрыты небеса, Как том стихов, и смятые страницы Сияют так, что прочитать нельзя, И силятся вздохнуть и распрямиться. * * * От прибоя тьмы до её истока Лишь одна звезда – низко и далёко. Горькое тепло опаляет губы. Зеркало твердит: на тебе лица нет... Тишина черна, словно плащ Гекубы – Но одна звезда вдалеке мерцает. Нежная сестра, ясная лампада, Розовый огонь радости вечерней! Лишь бы ты была, лишь бы не пропала В пепле и золе мировых кочевий! Страх преодолев, прянуть на колени, Ветви протянуть и расправить листья, Корни ощутить, а через мгновенье Ветер налетит – всласть наговоримся. * * * Была – странноприимный дом, Где ночь-полночь на стук случайный В окно, затянутое льдом, Глядели долго, а потом Встречали, скудно привечали, Ворчали: «Снегу нанесла!» Шипели в спину: «Неуёма!» И я на лавочке спала, И сухарями со стола Ночь пахла сладко, словно дома. Теперь не то: из пустоты Выходишь к людям по привычке, Метель запрятав в рукавички И пробивной мороз – в унты, Идёшь: заборы, ворота, Охрана с надписью «Охрана» На чёрных куртках… Вся тщета Наивного самообмана: Москва не та – и ты не та. Горбата площадь, и собор Выходит из густого звона, Неся над папертью икону На чёрный праздничный костёр. Замешивая времена В гудящих толпах маскарада, Цветущих персонажей ада Приходит посмотреть страна. Когда бы это был прикол, Искала б я ключа и знака? Черным-черна зимы изнанка И дышит пламенем из пор. Я молча говорю: прости. Не знаю, ныне или присно Мои снега – моя отчизна. Мне больше некуда идти. * * *Над аэропортом Красноярска кружит боинг с трещиной в стекле. Яндекс-новости
Время слишком яростно и ясно, Холодно и в ласковом тепле… Над аэропортом Красноярска Кружит боинг с трещиной в стекле Больше ничего о нём не знаю, От путей небесных далека. Зависает строчка новостная На страничке поисковика: Бытовой, уже привычный ужас И какой-то гиблый интерес… Открываю снова: так и кружит, Видимо, заправлен под обрез. Господи, Тебе и так несладко – Каждый миг таранят высоту… Боже, разреши ему посадку В красноярском аэропорту! В высоте Твоей штормит, а ниже Мечется, взрывается, горит… Господи, прошу Тебя, прими же Самую простую из молитв: Пусть он приземлится! И кому-то Станет на мгновение ясней Вся Твоя немыслимая мука, Музыка и мука этих дней. * * * А ты уже цветёшь! А ты уже трепещешь... А я ещё боюсь невольно угадать В холодной высоте далёкий гул зловещий – Там ветер верховой гуляет, словно тать. Но ты уже цветёшь, и вольно ветви льются В протянутую горсть прохладной белизной, И плещет молоко в глубоком синем блюдце И тает в молоке густой медовый зной... Блаженствуй и пируй, цвети и будь счастливой! Возьми меня в свои ночные сторожа – Я всё равно не сплю в весенние приливы, О ветре верховом тревожится душа. Ей радостна твоя спасительная смута – Весенние сады залиты белым сплошь, Пока приходишь ты в неверный сон под утро И словно молоко тоску живую пьёшь. * * * Я вспоминаю Вас вечернею молитвой Среди родных имён. И сердце долго-долго слушаю: болит ли? И тайный звон Уходит в тишину, истаивает... Нету Ни рядом, ни вдали... Я верю: в Вашу жизнь невидимую лепту Слова мои внесли, Как вносят в дом свечу и берегут на случай Нежданной темноты... Я Вас люблю. Постой! Не обманись, не слушай И говори мне: ты. Да будет свет с тобой в страстях твоих и схимах, В темницах и скитах, Да будет мир в глазах и на устах любимых, И сны – в цветах, Да будут родники целительно медовы, Полны живой водой, И ноши никакой в пути – и только Слово Всегда с тобой. * * * Останься – ведь любишь, останься хоть жилкой Запястья, ручья, – прорасти камышинкой, Поймай переливчатый воздух весны На острую вспышку небесной блесны! Останься, не мучай. Молчаньем, украдкой, Разжатой ладонью, растрёпанной прядкой, Тетрадкой – раскрытой, чтоб вырвать листок... Хотя бы дословно. Хотя бы меж строк. И даже не трепетом воздуха – крылья И так осыпаются радужной пылью – А просто пробелом, горящим мостом Для тех, кто на этом краю – и на том... ВЕЧЕРНИЙ КРУГ 1. Я выбираю заново ту судьбу: Закат империи, столица её, весна. Тверской бульвар с проталинами в снегу, Читалка Литинститута, где я одна Перевожу поэтические суры О предстоянии человека перед Творцом… Март потихоньку подтапливает дворы, И над разомкнутым бульварным кольцом Молчаливые птицы закладывают вираж, Соединяя собою разъятый круг. Бумагу жёстко царапает карандаш, Выписывая ряды угловатых букв, И воздух гудит отпущенною струной, Тугой тетивой, пославшей стрелу в полёт… Ты входишь тихо. Садишься рядом со мной. Ты говоришь: не плачь, ничего, пройдёт. Конечно, прошло. И мы пятнадцать лет уже врозь, По разные, кажется, стороны той струны — Ещё тогда моё сердце оборвалось Любовью, тоской и смертельным чувством вины. Но почему они возвратились ко мне сейчас, В две тысячи одиннадцатом, зимой? Так почтальон приходит и, не стучась, В дверную щель подсовывает письмо, Белым ослепительным уголком Срезающее неосторожный взгляд… Дверь отворяю — пусто. Под потолком Лампочки вывернутые горят. Урал. Челябинск. Общага под Новый год. Кругом бутылки из-под пива, и в них бычки. Страна умирать не хочет. Она живёт В бессрочной коме. Открой теперь и прочти, Что было написано в тысяча девятьсот Восемьдесят четвёртом, с каких высот Летела в стаю пущенная стрела И круг её вечерний разорвала… 2. Всё на продажу или навыворот. Фьючерсы, курсы валют, тоска. Жизнь в супермаркете молча выберет Смерть. Почему-то ещё пока Чудится воздух — весенний, солнечный, Птичий — опора для хрупких крыл, Детская радость до самой полночи… Утром проснёшься — и всё забыл. 3. Ужас возвращения в средневековье. Будни пахнут пивом, пылью и кровью. Бесчисленные гадания и камланья, Сожженья заживо, побиванья камнями… Мир рационален ровно настолько, Чтобы снова затеять вавилонскую стройку, Добраться, спросить у Бога: Ты ещё там? Пора платить по счетам! 4. Разве я знала, что нашей любви мне хватит на долгую-долгую жизнь потом? Одной растить и учить детей, ремонтировать ветхий дом, Смотреть по ТV репортажи с пляжей Египта, из пламени Ливии, с японских АЭС? Моя любовь навсегда останется здесь, На этой горькой земле, вымирающей каждый день, чтобы просто жить. В потоках липкой, политой синтетическим шоколадом лжи. В рекламных слоганах, мерзких наклейках с чужими буквами, ливнях, снах… Моя любовь принимает всё, даже детский нелепый страх, Что однажды и эта жизнь рассыплется в прах. 5. Вечером после ливня стрижи встают на крыло. Небо к сырому закату краешком прилегло, Тёмным неровным краешком, неряшливой бахромой… Тучи идут домой. Так проходят грозы — дай Бог, чтоб наша прошла… Капельку дождевую стрижонок смахнул с крыла, Рванулся куда-то в сторону — не бойся, малыш, держись! Иногда непогода длится целую жизнь. Это ведь как получится, что выпадет на роду… Только останься в небе, у Господа на виду. От января до июля — видишь, крылом подать. Кто были вечерние птицы — надо ли нам гадать? Новые народились, и город уже другой. От ливня до снегопада — только взмахнуть рукой. Поэтому неподвижно у распахнутого окна Стою одна. 6. Несбывшегося больше. И оно, По счастью, никому не суждено. Оно в прохладном воздухе разлито, Засыпано опавшею листвой, Оно приходит молча, как молитва, И тайно обретает голос твой. И кажется, оно дано тебе лишь: Взлетай, как тот неловкий юный стриж! Ты говоришь — и сам себе не веришь, Ты веришь лишь тому, что говоришь. Никто не обещал тебе покоя, Но вот они — воздушные пути! А сбудется — лети! — совсем другое. Совсем другое сбудется. Лети.
