Кирилл Шишов: «Живешь на Урале – видишь Земной шар…»

«Есть пороки в моем Отечестве. Зато и пророки есть…» Кажется, что некогда произнесший эти слова один московский архитектор имел в виду конкретного челябинского инженера-строителя. Настолько поэтическая формула, выведенная шестидесятником Андреем Вознесенским, конгениальна линии жизни и цели творчества нашего земляка Кирилла Шишова, в какой бы ипостаси он себя ни проявлял.

Историк, краевед, литератор, преподаватель, общественный деятель, а все вместе – убежденный евразиец. Именно на этом мировоззренческом перекрестке сошлись такие, на первый взгляд, не похожие сферы его интересов. Впрочем, сам Кирилл Алексеевич с пророками всегда отождествляет своих прямых наставников (Оболенского, Тимофеева-Ресовского) и опосредованных учителей (Вернадского, Гумилева) и никогда – себя. Видимо, та самая «русская интеллигентность» не позволяет. Между тем, стоит ему войти в литературную ипостась, он начинает «глаголать» языком если не пророка, то провидца (разница все же есть). Или можно говорить о прозорливости, что, кстати, созвучно слову «проза».

«Строительство – это то, что рассчитано на столетия, так же, как и литература, если ты пишешь не на сию минуту, хотя в сию минуту…» - утверждает Кирилл Шишов. Такова, например, его повесть «Золотое сечение», увидевшая свет в 1988 году, три десятилетия назад, за три года до распада СССР. Мне на тот момент было три года. А прочитал я книгу – три дня назад. Хотя возраст, конечно, не может быть оправданием незнания хорошей литературы. Зато знакомство с ней – всегда повод, более чем просто информационный. Повод для разговора, и не только о книге.

- Кирилл Алексеевич, вы – один из инициаторов создания Евразийского центра в Челябинске. Каким видите будущее этой организации и Евразийства в целом?

- Евразийский аспект то возникает вспышкой, то, наоборот, затухает. В свое время евразийцы, жившие в эмиграции, были объявлены самой эмиграцией советскими агентами, тогда как Советская власть считала их агентами империалистическими. Так что были они не признаны ни здесь, ни там. А ведь это течение основывается, в первую очередь, на культурогенезе, на выявлении тесноты связей Востока и Запада, что дает возможность лучше ориентироваться в процессах, идущих, как правило, бессознательно. Например, некоторые мои коллеги, придерживаясь навыков совпартшколы, приходили в отчаяние от событий 1991 года, при этом никогда не открывали труды ни Гумилева, ни Трубецкого и вообще не догадывались о существовании славянофильства, которое было гораздо раньше и тоже попиралось царской властью… Что касается Евразийского центра, здесь мы в меру своих сил пытаемся обобщить во взаимосвязи те или иные периоды нашего края – края срединной культуры. Никто из моих коллег не констатирует, как будет развиваться страна. Они – историки. И все мои книги – это сначала инженерный подход к делу, но с историей архитектуры, зодчеством я столкнулся вживую на первом курсе института. Потрясенные смысловым значением православного храма, будучи энтузиастами начала конца эпохи сталинизма, мы в стройотряде работали над сохранением некоторых сельских церквей от естественного разрушения. А в 63-м году мы же защищали от взрыва самый красивый собор на Южном Урале – Троицкий. Нас держали в милицейских газиках, чтобы не мешали. На наших глазах он был взорван. В 1986 году точно так же защищали Ипатьевский дом. Защищали и медресе, и мечети, которых тоже оставалось немного. Взять хотя бы Белую мечеть в Челябинске, которую нужно было спасать от использования ее под склад. По крайней мере, сопротивление процессу истребления культурных объектов пытались оказывать. Правда, в конце 80-х годов казалось, что все это кончится для меня плачевно. Мог ли я тогда поверить, что 170 храмов мы воскресим только за последние десятилетия?

- Молодым блогерам, ловящим в храмах покемонов, сегодня этого, к сожалению, не понять…

- Вы не представляете себе, что такое молодость, когда со школьной скамьи ты боготворишь Сталина, потом удивляешься ХХII съезду, и, что ни поворот в истории, то виляние по сторонам: сначала – разрешение на эксперименты в искусстве, затем – погром скульпторов и художников в Манеже, потом – взрыв собора на твоих глазах. И – отчаянье, упадок духа. В итоге – уход в технику. Но именно тогда, начиная с аспирантуры и кончая преподавательской деятельностью, я открыл такой пласт прошлого, как инженерные сооружения…

- И в 88-м году выходит ваша повесть «Золотое сечение»…

- Читали ее?

- Да, накануне прочел…

- Редкий случай… Вот где все слезы мои. Душевная энергия была тогда на грани срыва. Я пытался писать о том, что знал и почему никогда не был сторонником такого оголтелого подхода, как строительство многоэтажек с их стандартным мышлением и тиражированием. 91-й год стер человеческую одинаковость, и все стали разными, правда, приход компьютерной эры снова всех уравнял. А ведь в начале 90-х, будучи преподавателем, я видел, как индивидуально каждый из молодых людей думает. Я читал свой курс «Системный подход». Это биосфера, ноосфера, Вернадский, Менделеев. Кстати, именно здесь и нашел евроазиатский способ мышления. Мне было мало историков, философов, не знакомых с идеями Вернадского. И, конечно, многое мне дал его последователь – генетик Николай Тимофеев-Ресовский, имевший глобальный подход к эволюции, которую нужно рассматривать в разных частях Земли. Таким образом, инженерные и биологические знания у меня тесно переплетались... Урал. Я всегда поражаюсь его глубине и таинственности. К сожалению, этого нигде не преподают, словно не хотят показать хребтовую роль Урала в человеческой цивилизации. Какая же это провинция? Просто он – настолько потаённый…

- И неизученный?

- Нет, о нем предостаточно краеведческой литературы…

- Тогда почему эти знания не на поверхности?

- Системное мышление. Оно предполагает глубокое знание хотя бы двух-трех естественных наук, исторических и, может быть, даже технических. По крайней мере, нужен кругозор. Именно поэтому живешь на Урале и видишь весь Земной шар. Евразийство открывается тогда, когда кругозор достаточно обширен. К примеру, башня Тамерлана. Огромность ее значения мы осознавали еще в молодости. Это первый объект, который мы восстанавливали еще на советские средства. Тамерлан, как известно, успешно сражался с тем представителем Золотой Орды, который был ненавистен и Руси. Теперь башня – объект туристический, там даже свои обряды совершают новобрачные. Зачем? Почему? По легенде, это могила одной из наложниц... Только в этом году я четырежды бывал на Аркаиме, и опять Зданович хочет показать мне очередной раскоп…

- Новое открытие?

- Эти люди изобрели колесницы, при этом – ни одного насильно убитого ни в одном захоронении нет. Колесница не была боевым орудием. Она являлась средством передвижения на большие пространства. У Здановича теперь полный ряд доказательств, что это – вообще первые в мире колесницы. Конечно, дерево в могилах колесничих сгнило, но остались отпечатки в глине, остались бронзовые детали. И датируется это 19 веком до нашей эры, тогда как приход колесницы в Индию – 17 век, в Китай – 16 век. Вот какие пространства входят в твой кругозор, когда ты служишь этому региону. Вот сейчас уже следующее поколение своих внуков стараюсь просвещать о родной земле. Хотя и за рубежом уже побывали, да и я тоже каждый раз восхищаюсь Испанией или Италией, Францией или Германией, все же – чем больше у тебя знаний, тем интересней тебе в своем Отечестве. Отсвет Евразийства лежит и на краеведении. Вот – слова Пушкина: «Два чувства дивно близки нам. В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. На них основано от века, По воле Бога Самого, Самостоянье человека, Залог бессмертия его…» Какие формулы! Сейчас читаю книгу Анри Труайя «Пушкин и Гончарова».

- Да, заметил ее на вашем рабочем столе…

- Мне особенно нравится в ней, опять же, евразийское. Труайя настаивает, что «Капитанская дочка» выше, чем «Война и мир». Он, француз, показывает, почему между двумя идолами, Пугачевым и Екатериной, стоят простые люди. Что этот мальчик Гринев, которому отец велел беречь честь смолоду? Да, сберег, но каким инстинктом он промелькнул между двумя лагерями? И присяге не изменил, и Пугачева в душе благодарит за то, что его любовь спас. На столетия урок, пишет Анри Труайя, причем, это гениальное произведение он показывает на фоне катастрофического безденежья Пушкина, его борьбы за то, чтобы выжила семья, когда друзья уже его презирают. Но он написал «Капитанскую дочку», и это – последний номер «Современника», который не был раскуплен: четыре тысячи экземпляров, и только тысяча продана. Что, в России что-нибудь изменилось? Кто знает и понимает Вернадского? Вот поэтому, конечно, быть преданным своему краю – это значит найти свое место и оставить след в слове…

- Именно в слове?

- Бунин сказал: «Молчат гробницы, мумии и кости, - Лишь слову жизнь дана...» И что с того, что нет теперь тиражей? Зато можно писать честно, нести знание следующим поколениям. Конечно, с точки зрения обывателя, краеведение – болото, которое хвалит кулик. Но краеведение на Урале – это познание цивилизации. Побывайте на Аркаиме, где все муляжи, восстановленные по черепам, - европейские лица. Это дает нам не только осознание родства с индийской цивилизацией, но и понимание перемещений народов. Наследие тысячелетий здесь настолько возвышает русскую культуру, и она – прошу прощения за оксюморон – уходит в такие глубины, что, конечно, трудно ожидать признания мировой научной элиты. На Аркаим приезжали австрийцы, поляки, шведы, и по дороге в машине от них только и было слышно: «Вы все придумали!». Но когда им показали… Да, это реконструкция, но – сделанная феноменально! Сейчас там воссоздали большую печь, в которой ребятня закаливает собственноручно сделанные игрушки. Детское развлечение…

- А может быть, именно через такие развлечения будущие поколения пробуют историю «на ощупь»?

- Не спорю. Через предметный ряд. Есть такой уровень туризма. Есть и так называемый мистический туризм – люди ходят на гору, им там что-то шаманы вещают. Все это – неизбежный спутник научной деятельности в подобных местах. Здесь нечему удивляться, да еще и при сегодняшнем образовании…

- Сейчас общественность активно обсуждает возможные перемены в сфере образования в связи с приходом нового министра. Замечу, что и вы, выступая на открытии Евразийского центра, выражали озабоченность относительно изучения в школах краеведения. Но в школьных программах это – обязательный компонент…

- Компонент, правильно замечено. Но не цельная картина, не отдельный курс, а кусочки, разбросанные по разным предметам. В Челябинске музей переименовали: он теперь не краеведческий, а исторический…

- Такая ли кардинальная разница?

- Фундамент цивилизации стоит на природе, и если этому не учить с детства… Разве можно сейчас показывать степную зону отдельно от лесной? Нужно показать кругооборот веществ. Известно, что человечество пришло в степи, которые были наработаны копытными животными за миллионы лет. Слой чернозема ими создан. Так покажите это! Покажите тех животных, которых человек уничтожил. Таким образом, краеведение, раздерганное на кусочки, ничего не даст. За исключением одного: в литературе. Как удивительно два классика Аксаков и Державин, оба выходцы из этих мест, писали о здешней природе, обычаях, нравах! Их восхищение чувствуется. В Башкирии, кстати, есть три литературных музея Аксакова. У нас ничего не можем поделать. 20 лет бьемся. Не удается.

- Теперь начинаю понимать, как возникла идея написания повести «Золотое сечение»…

- Я попытался показать образ своего современника. Ведь никогда художественная литература не может быть только автобиографическим слепком. И в «Записках Вахонина», и в «Политехниках» пробовал описать не то чтобы идеал человека, но то, каким трудом человек пытается самого себя сохранить в этой сложной, фальшивой ситуации, в которой мы жили тогда. Эту фальшивость я осознавал, начиная с 70-го года. К тому времени окончил аспирантуру, был знаком с Оболенским, Тимофеевым-Ресовским и понимал: не существует провинции, есть только человек и окружающий его социум, а еще вопрос – как сохранить себя. Когда писал «Политехников», мне казалось, что самое главное – показать катастрофу высшего образования, наличие двуличных педагогов, коньюктурщиков в душе, и наивных студентов, которые, получая их уроки, либо сохраняются, либо тоже становятся конформистами. За это меня чуть не выгнали из института. Книга вышла в «Литературном альманахе», на нее четырежды нападали средства массовой информации, вплоть до «Литературной газеты». Ведь я прописал фигуру ректора, а это – табу. Сколько было версий, кого имел в виду! К моменту написания «Золотого сечения» я прошел через такое количество подлогов, научных фальшивок, бесконечной борьбы за степени и так далее, что решил написать наоборот – человека, который все отдает и при этом счастлив. Получилось или нет - я был счастлив тому, что прочитавшие в те годы повесть говорили: «Слушай, как тебя не посадили за эту книжку?»

- Вы сказали, что хотели показать своего современника, но мне кажется, символом того времени был Алик, мелкий мошенник и проныра. А главный герой Андрей, по сути, одиночка…

- А каков положительный герой у моего любимого писателя ХХ века? Вот он у меня на полочке стоит, Леонид Максимович Леонов… Обычно я говорю: только в нашей литературе может быть писатель, равный Льву Толстому, при этом не известный своим современникам. Он дожил до 95 лет и, будучи ровесником века, начал писать с гражданской войны. В первой своей вещи, «Вор», он дает образ героя, который после гражданской войны терзается, что зарубил собственного брата. Комплекс вины и ужаса перед тем, что строят эти победители. Написано в 22-м – 24-м годах. Сколько сил потребовалось Горькому, чтобы Леонова защитить! В 37-м году Леонид Максимович пишет пьесу о репрессиях «Метель», и его не «сажают». У него скрытный язык, мотивация героев сложно выстроена. Я знал его, слушал, а потом довелось побывать у него дома на юбилее. Я спросил: «Леонид Максимович, вы обладаете невероятным умением в формулах отображать смысл эпох. Ваше творчество – огромного масштаба, и все-таки чувствуется его единство. За счет чего?» Он ответил очень просто: «Я пишу о том, что делать русскому человеку, когда Родина стреляет в спину…» Вспоминается, как пример, судьба Льва Гумилева. В 1944 году, сидя в лагере, он просится на фронт. Его направляют, и он сражается, берет Берлин. Зато по возвращении, только успевает окончить вуз, его снова «сажают». Потому что мать в 47-м году снова стала ненавистной для Сталина. В общем, Родина стреляет в спину, а мы ее не предаем…

- Не могу не спросить о Патриархе – профессиональном и духовном наставнике Андрея, знатоке дерева. Это прототип реального человека?

- Собирательный образ, но самый яркий в этом калейдоскопе – швед Эдуард Альфредович Бернотас, директор реставрационного участка. Он хорошо знал дерево, понимал его, многое мне открыл. Но в образе Патриарха есть немного и от реставратора, который мне встретился в Перми во время восстановления одного из деревянных храмов. Там восстанавливали и музей соляного промысла. Соль ведь когда-то была стратегическим товаром. Благодаря ей мы освободились в смутное время. Денег в центральной России уже не было, а прибыль имели только Строгановы. И вот они-то и дали средства на последнее ополчение. Никогда об этом не говорят. А опорным краем Урал был в те еще времена… И вот в Хохловке, куда свезли тогда огромное количество деревянного зодчества, я познакомился с бригадиром, который заново ставил церкви, ведь нужно сначала разобрать, потом – собрать. А в строительстве главное – скрытые работы. Вот где совесть человеческая зарыта: либо ты заложил так, что – трещина в фундаменте и через 20 лет дом рухнет, либо поставил так, что 3 столетия, 5 столетий стоит.

- «Вот эта церковь… Мера ее – человек, его рост, его взгляд, обращенный к богу, к алтарю, его распахнутые руки, подобные распятому на кресте… Нигде не нарушена эта пропорция. Поищите ее в великокняжеских соборах, во всей петербургской гигантомании — там иные меры, иная цель…»

- Это огромное уважение к старообрядцам. Я до того никак не мог понять, кто такие староверы. Помню, в 5-6 классах были экскурсии в Миасс, в золотопромышленный район, где жили старообрядцы и где вся архитектура дома – закрытая, недоступная, и только – окошечко, куда клали хлеб и ставили кружку воды. То есть они всегда были готовы кого-то подкормить, но контакта не хотели никогда. Причем, они ведь настолько знали горнозаводское дело, что их сохраняли и Демидовы, и наши купцы, потому как мастера были. Вот какой отсвет этот Патриарх имеет. В нем как бы заключено все потаенное уральское мастерство. В известной мере, и пушкинские образы в «Капитанской дочке» аукаются: казаки, которые поддержали Пугачева, тоже старообрядцы, и тот награждал бородой, землей и водами. А борода – признак старообрядчества…

- Кирилл Алексеевич, в повести есть замечательный образ актера – друга Андрея. Он появляется в начале, когда они вместе охотятся, и в конце – в его потрясающем письме, в первую очередь, колоритном по языку, да и по рассуждениям, конечно, неординарном. Тоже собирательный образ?

- У меня был прекрасный друг, который, к сожалению, умер и уже давно, гениальный актер Павел Маштаков. И вот такие бесшабашные суждения были ему присущи. Но есть и другой человек, который сюда еще более подходит. Скульптор Виктор Бокарев. На Красной улице есть школа имени Энгельса, где поставлен памятник Орленку. А напротив – памятник «Погибающий солдат» работы Виктора. Кстати, он был учеником Эрнста Неизвестного, поэтому его памятники – темпераментные и трагические...

- Фраза Патриарха: «Правды, правды ищи, дабы ты был жив и овладел землею, на которой жили твои предки…» Вы ищете правду или уже нашли?

- Нашел. В этой стране правда – в самопожертвовании…

- Повесть завершается отрывком из характеристики бывшей жены Андрея, Ольги Новак, которая становится ученым международного уровня за чужой счет, буквально присвоив работу Андрея, и отчаянным письмом другой Ольги, его студентки, понявшей, что любит его. Все это оставляет ощущение незавершенности и даже несправедливости. Какова дальнейшая судьба главного героя, за чертой повести?

- Он никогда уже не поднимется, потому что девушка, которой он отдал все, что мог, поняла это слишком поздно. И все-таки будет ли у них продолжение или нет – это решать читателям. Другое дело, что та самоотдача, которая присуща Андрею, воспринимается зачастую как слабость. Весь мой жизненный опыт говорит: ты должен себя отдавать, не задумываясь о том, получишь ли благодарность. Но всегда будь готов, что обязательно получишь зло в ответ.

- «Постскриптум: А судьбы человека, семьи, науки тоже имеют свое золотое сечение: доли их поворотов относятся друг к другу как пропорции великой архитектуры…» Ваша судьба сложилась, как золотое сечение?

- Золотое сечение в жизни – это те пропорции между покорностью, конформизмом и одновременно риском, самобытностью. Все же это можно сочетать. Я, в известной мере, хроникер этой эпохи. Видя ее невооруженным глазом, так или иначе, оставляю отпечаток не только событий советского периода, но и постсоветского. Уже здесь сколько кризисов назревает. Как-то они решатся? Мне Оболенский говорил: «В России нужно жить долго…» Вот я и пытаюсь…

- Кирилл Алексеевич, какая из ипостасей вам ближе всего? Литература? Инженерия? Краеведение?

- Больше всего меня привлекают возможности лаконичного литературного текста типа эссе на уровне системных взглядов. С другой стороны – поэтическое слово мне становится все ближе. Есть какая-то удивительная ядерная энергия в русском языке. Моя любовь к литературе началась со знакомства с Борисом Ручьевым. Это наш уральский гений. Будучи молодым парнем, он в 30-е годы по призыву «Рабочие – в поэты!» начал писать. В 37-м году его вовлекли в литературную оппозицию, а за это расплата – лагеря. 18 лет. В 56-м году мы, восьмиклассники, встречаем этого седого человека, который говорит с нами предельно откровенно – что такое литература, поэзия, как нужно ей принадлежать…

- Вы что-то сейчас пишете?

- Всегда пишу. У меня собрание сочинений кончается 2010 годом, а я ведь жив, здоров и работаю. Половина новой книги отпечатано. Будет называться «В своем Отечестве»…

- Нет пророка?

- А дальше продолжайте, как хотите, - смеется Кирилл Алексеевич.

Справка:

Кирилл Алексеевич Шишов – известный уральский писатель и краевед, общественный деятель, заслуженный работник культуры РФ, член Союза российских писателей. Инженер-строитель, кандидат технических наук, член-корреспондент Международной академии наук о природе и обществе