Что можно противопоставить грядущей интеллектуальной и культурной деградации?

По обыкновению, скажем так, разнообразная волна интернета вынесла на утренний берег сразу две интересные статьи – когда-то детского писателя, а потом вполне взрослого специалиста в области стратегических коммуникаций Георгия Почепцова и известного литературного критика Евгения Ермолина. Первый подготовил свой текст для украинского портала «Хвиля», второй опубликовал в российском журнале «Литература в школе» (6/2017).

«Хвиля» в отличие от ряда других украинских источников в России не забанен. Значит, в нынешнем информационном противостоянии как минимум отчасти стремится сохранять здравый смысл. С другой стороны, от киевского жителя вряд ли можно ожидать панегириков российской пропаганде. Как, впрочем, и личной позиции по поводу собственной идентичности, которую подобно другим постсоветским странам сегодня пытается выстраивать Украина. Ибо в академическом измерении и впрямь интересно, как ей удастся найти что-либо действительно самостийное и при этом не враждебное России. А по мерке личной уроженцу Закарпатья пришлось бы и на многие иные вопросы отвечать.

Однако с той же научной точки зрения вряд ли можно оспорить примеры из мировой практики (а сегодня, очевидно, и собственно украинской), когда формируемый пропагандой образ врага помогал решать внутренние проблемы. И что постоянная борьба за массовое сознание, картину мира в нём является неотъемлемой частью демократии. И что попытки отказаться не только от российского телевидения, но и русского языка, прежней истории и массовой культуры воспринимаются Россией как враждебные ей шаги.

Впрочем, оставаясь учёным, Почепцов стремится выйти за рамки хотя и важного, но всё-таки локального противостояния. И напоминает, что идентичность является сегодня яблоком раздора во всех современных войнах – в отличие от старых войн, которые велись за территории. Хотя уже во время старых войн проявились ростки технологий, которые сегодня не только выводят человека из реального боя, но и лишают его человеческого понимания ситуации. Например, оператора дрона, который управляет им издали с авиабазы. Или – тут не удержусь от собственной ассоциации – артиллериста, обстреливающего жилые окраины Донецка…

Но автор опять же говорит о мировых процессах – в том числе росте популизма, предлагающего простые решения людям, которые, как раньше их родители, сегодня не могут надеяться на улучшение. Например, идею об изначальном, природном неравенстве людей, в котором так были убеждены германские нацисты. Она по-прежнему лежит в основе многих современных конфликтов.

Сегодня, считает Почепцов, весь мир движется по направлению к постоянному ухудшению. И необходимость влиять на сознание в этой ситуации рождает потребность в новой пропаганде. Этот по аналогии с «новоязом» Оруэлла «новопроп» уже приходит в виде многочисленных троллей и фейков, которые не способен распознать даже человек с высшим образованием, открытый многим информационным потокам. Хотя бы просто потому, что он физиологически не может переработать все эти потоки.

Плюс социальные медиа, когда всё течёт, меняется и перемешивается на экране монитора, и правду приходится выстраивать самому из плавающих постправд. Привычка же всё отыскивать в Гугле, Фейсбуке и Твиттере и вовсе содействует совершенно реальному снижению среднего уровня IQ в мире. Что, в свою очередь, помогает успеху пропаганды, всегда активизирующейся в моменты кризиса. Впереди, сулит Почепцов, «новое средневековье», которое ранее предвещали Николай Бердяев и Умберто Эко.

Евгений Ермолин, говоря о кризисе в литературе, предсказаний не делает. К постоянному кризису, который присущ ситуации постмодерна, он относится как к вызову эпохи. Ответ на него ищут, применяясь к действительности, в том числе современные русские литераторы.

Ермолин, однако, тоже про время и социум. По его мнению, нынешний мир и человек в принципе не держат «романного замаха». Нет ни больших тем, ни соответствующих им героев, сам целостный образ бытия под вопросом. «Человек – протей, ризома, спонтанное нечто, к тому же на треть виртуальное. Все люди друг другу лишние; социальная коммуникация – вероятность, а не неизбежность. Культура – тотальный флешмоб: не мироздание, а миротечь; процесс, а не структура. Жидкий, текучий мир…»

Созвучия, как видим, явные. Как и в случае со второй тенденцией, которую Ермолин определяет как «усталость литературы вымысла». Здесь, впрочем, отзвук из сферы массовой коммуникации вообще с её тягой к постоянной новизне и сенсациям. «…в современном мире… жизнь состоит из нетипичного, типичное отодвинуто на периферию общественных процессов…»

Третья тенденция, по Ермолину – вялость, инерция, инфантильность лирического высказывания, что в прозе, что в поэзии. Как лирическому герою, так и автору не хватает масштаба.

Здесь перекличка, пожалуй, не столь прямая. Но с определением четвёртого тренда – ослабления чувства реальности – она возвращается. «Писатель часто не очень понимает, что в мире обладает надёжной реальной основой. Где кончаются иллюзия, инсценировка, фейк. И не фейк ли он сам?»

Анализируя книги, которые выходят в московских издательствах, Ермолин приводит целый ряд ответов, предлагаемых современными российскими прозаиками. Эти ответы «на вызов нашей парадоксальной, пёстрой, нервной, суматошной и спонтанной эпохи» он представляет как естественный результат, элемент реального литературного процесса.

С этим, как и в первом случае, вряд имеет смысл спорить. Равно как и остро реагировать на свойственную Ермолину шпильку в адрес «литератора-традиционалиста», который-де иногда «умудряется вписать в условности традиционного жанра существенные черты современной реальности».

Гораздо более заботит иной вопрос: что можно противопоставить наступающему «новому средневековью», признаки которого действительно заметны? Как создать и удержать целостный образ бытия, помогающий человеку не стать безликой или даже безмозглой мошкой за пределами тех одного-двух процентов «людей с нормальными мозгами и образованием», которых вроде бы достаточно для управления страной? Чем ответить киевскому учёному на резонную мысль о том, что «идея Русского мира была бы сильной, если бы Россия могла предложить не прошлое, а будущее»?

Образ такого будущего сегодня уже начинают запрашивать от явного фаворита будущих российских президентских выборов. Свою социально-эстетическую стратегию и конструктивную программу действий стоит обновить и русским писателям, которые опираются на традицию и развивают её. Значимую основу для поиска наиболее оптимальных путей такого обновления, полагаю, в последнее время представляет концептуальная работа Нины Ягодинцевой «О стратегии наших действий», плоды которой можно найти в том числе на сайте АсПУр.

Андрей Расторгуев